Проклятие феи

Что она сказала несчастным королю и королеве?

Каждое утро, перед тем как заснуть, Катриона напоследок повторяла про себя стишок, которому ее научила маленькая фея. Часто она засыпала, бормоча: «…плотнее плети свою сеть…», и просыпалась со словами: «…ведь владельца ее больше нет».

– Твоя златая корона определенно потеряна, – чуть слышно шепнула она однажды вечером, окуная грязную малышку в неглубокое озерцо, как следует прогретое за день солнцем.

Малышка рассмеялась, вытащила со дна пруда пригоршню ила и тягучей слизи и втерла себе в волосы. Оказалось, что это ужасно весело, и она добыла еще горсточку.

– Ох, какая же ты у меня помощница, – пробормотала Катриона, набрасывая на нее относительно чистую тряпицу и вытирая ей лицо.

Принцесса стоически смирилась с этим унижением.

– Порой я думаю, что мыла мне не хватает еще сильнее, чем хлеба. Но скоро мы будем дома.

Катриона помолчала, и малышка, уловив ее настроение, встревоженно замерла.

– И ты тоже будешь дома, – заключила девушка, поймав одну из грязных ладошек и вытирая ее тряпицей. – И ты тоже.

Последние полтора дня пути до Туманной Глуши дождь лил без перерыва. Катриона воспользовалась погодой как предлогом для того, чтобы тоже не останавливаться. Несмотря на ее бережливость, медяки закончились еще неделю назад, и голод терзал девушку сильнее прежнего. Она слишком устала и не захотела на рассвете покидать главную проселочную дорогу, ведущую в Двуколку. Всю ночь на этой дороге было пусто, а днем девушка успевала укрыться в стороне, прежде чем ее заметят другие случайные путники.

Тетушка придумает, как объяснить людям, почему Катриона вернулась с именин принцессы с ребенком подозрительного возраста на руках (она предполагала, что новости об исчезновении принцессы облетели страну так же быстро, как и объявление о ее рождении). Хотя разве кому-то в голову придет нелепая мысль, будто кто-то вроде Катрионы мог успешно похитить принцессу? Если принцесса исчезла из-за угрозы со стороны Перниции, значит ее поспешно увезли в какую-нибудь королевскую крепость, где самые могущественные маги, самые мудрые феи, самые хитрые разведчики и самые бдительные войска сумеют ее уберечь.

Когда Катриона поняла, что больше не может сделать ни шагу, она остановилась, на несколько минуток присела под дерево, прислонилась к стволу и провалилась в какую-то полубессознательную дрему. Как только ей хватило сил подняться на ноги, она продолжила путь. Принцесса впервые чувствовала себя неважно. Она не успела проголодаться, но беспокоилась и хныкала, и потому Катриона особенно спешила добраться до тетиного дома.

«Ох, Тетушка, – думала она. – Ты не поверишь, как много мне нужно тебе рассказать…»

Во второй вечер дождь и ветер так шумели в листве, что Катриона не могла расслышать звук собственных шагов, хотя ощущала, как грязь засасывает ноги, пытается стянуть с них башмаки и заставить ее потерять равновесие. Она часто спотыкалась. Край плаща она набросила на прихворнувшую малышку – он был шерстяным и грел даже мокрым. Но по мере того как шерсть намокала, плащ становился все тяжелее. Катриона чихнула. Сейчас ведь лето, безрадостно думалось ей. Не могла же она простудиться в разгар лета.

Девушка знала все пути, ведущие в Туманную Глушь, но у нее не осталось сил выбирать, поэтому она свернула с главной дороги на первую же тропинку к тетиному дому – к ее дому. Она не знала, что скажет, если с ребенком на руках встретит кого-то из знакомых, но слишком устала, чтобы об этом тревожиться. Наконец-то она дома. Почти дома.

Тетушка открыла дверь и выглянула наружу.

– Ох, Катриона, – выдохнула она и, несмотря на дождь и младенца, обняла девушку еще до того, как та перешагнула порог.

Катриона снова чихнула.

– Я дам тебе что-нибудь от этого, – пообещала Тетушка, стянула с девушки грязный мокрый плащ и подвела ее к огню.

Катриона ощутила, как тетины пальцы развязывают истрепанный шарф на ее шее, так долго и мужественно выдерживавший неподобающее превращение в перевязь для переноски ребенка. Но тетя по-прежнему воздерживалась от вопросов и восклицаний. Шарф сполз, и Катриона устроила принцессу на коленях, как делала это множество раз за последние три с половиной месяца («Зато на стуле! – вмешался негромкий внутренний голосок, отказавшийся падать духом из-за простуды и усталости. – На стуле! На стуле, на котором ты сможешь сидеть и завтра, и послезавтра!»).

Тетушка подтащила к огню маленький столик и еще один стул.

– Тетушка… – поймав ее руку, начала Катриона, и голос ее чуть дрогнул. – Тетя, это принцесса. Ее… ее отдали мне.

И тут напряжение и тревоги последних трех с половиной месяцев разом поднялись и обрушились на нее. Катриона положила свободную руку на стол, уткнулась в нее лицом и разрыдалась. Она плакала долго, очень долго, и остановилась только потому, что принцесса тоже расплакалась. Когда Катриона успокоила ее и малышка провалилась в глубокую дрему, нежно пуская слюни на шею Катрионе, девушка рассказала тете все, что смогла вспомнить об именинах, о Перниции, о маленькой, невзрачно одетой фее и о стишке, которому та ее научила, о короле и королеве, о человеке с саблей и его талисмане, о золотистых, белых и лиловых лентах с белыми и розовыми розетками и о том, как ей не хватило духу их выбросить (непоправимо измятые, они по-прежнему лежали в одном из ее карманов). О том, как она боялась передать тете весточку. И о том, как вышло, что, хотя сама Катриона частенько оставалась голодной, принцесса всегда получала достаточно молока.

Тетушка выслушала все это, время от времени похлопывая племянницу по руке и явно не обращая внимания на нарастающую вонь мокрого немытого тела и мокрого немытого ребенка, расползающуюся от Катрионы и принцессы, по мере того как огонь согревал их и дождевая вода превращалась в пар. Девушка охрипла, но продолжала говорить, пока ее не свалил сон.

Проснувшись, Катриона обнаружила, что она, чистая, лежит в постели. В собственной постели. Да и не важно, в какой постели. На миг она подумала, что ей это снится, и изо всех сил постаралась не просыпаться… Потом наощупь перебралась к изножью, выглянула в чердачный люк и увидела у очага колыбель. Тетушка мягко покачивала ее ногой. Сколько Катриона помнила, там никогда не было колыбели. Должно быть, тетя услышала, как племянница заворочалась в постели, поскольку выглянула из-за спинки стула и увидела, что Катриона уже сидит и смотрит вниз.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила тетя.

– Хорошо, – после краткого раздумья с удивлением отозвалась Катриона. – Лучше, чем когда-либо с тех пор… с самых именин. Тетушка, я помылась.

Тетушка улыбнулась.

– В той мере, в какой мне удалось это устроить. Ты сможешь вымыться как следует позже. С бессознательным, посапывающим телом не так уж многого можно добиться, даже при содействии воды. И мне пришлось приберечь часть сил, чтобы уговорить лестницу отнести тебя на чердак. Но я подумала, что так тебе будет уютнее – чистой и в собственной постели. Как твоя простуда?

– Прошла, кажется. – Катриона неуверенно поднялась на ноги. – Я так голодна, что даже думать не в силах.

– Так и не думай. Поешь, – заключила Тетушка. – Подумаем потом вместе.

На столе был хлеб, и чатни, и салат из зелени, и молодая картошка… Катриона съела все, что смогла. И только потом подошла к колыбели.

Девушка опустилась рядом с ней на колени. Принцесса, тоже очень чистая с виду, крепко спала. Впервые Катриона обратила внимание на то, что волосы у нее светлые и вьющиеся, а кожа бледная, но все же розовая. И с нежностью залюбовалась длинными шелковистыми ресницами, лежащими на атласной щечке.

– Тетя, – тихонько проговорила она, – я даже не знаю, как ее называть. Ее имя – Каста Альбиния Аллегра Дав Минерва Фиделия Алетта Блайт Домина Делиция Аврелия Грейс Изабель Гризельда Гвинет Перл Руби Корал Лили Ирис Бриар-Роза. Я звала ее малышкой или, когда мы бывали достаточно далеко от всех, принцессой, потому что не хотела… Не хотела, чтобы она забыла… Я понимаю, что это глупо, пока она совсем маленькая, но… И вообще, нельзя же звать принцессу по имени, правда?