Страница 2 из 95
«Странно, — думала она, — в ту долгую неделю, в течение которой послание мужа достигло Кумберленда и брат приехал за мной, я чувствовала себя слишком несчастной и тревожилась только о себе. Но как только мы отправились домой, я стала думать о Сэмюэле и о том, как тяжело воспринял он мое несчастье. Если я предстану перед матерью, братьями и сестрами с таким же печальным видом, с каким встретила Сэмюэля, то все станут чувствовать себя несчастными.
Я должна обдумать это, прийти к некоему взаимопониманию сама с собой, прежде чем мы доберемся до дома. Действительно ли я повинна в плохом поведении? Если виновата, то каким образом? Если же не виновата, то почему со мной случилось такое? Я должна докопаться до корня, как бы горько это ни было».
Она искоса взглянула на брата, перемена ее настроения передалась ему. В ее седельной сумке лежало зеркало, но сейчас оно не требовалось: она и Сэмюэл, на год моложе ее, походили друг на друга словно близнецы. Она видела его теплые карие глаза, восприимчивые к боли и обиде, его робкую осторожную улыбку, тонкие дугообразные брови, мелкие, безупречной белизны зубы, спускающиеся на уши густые темные волосы, туго стянутые на затылке ремешком; вся его фигура, склонная к полноте, казалась беззащитной перед миром. Он не осуждал ее; его смущение и обеспокоенность просто отражали ее собственные чувства.
Она не видела семью уже три года, но у нее не возникло вопроса, кто из ее семерых братьев предпримет опасную поездку, чтобы сопроводить ее домой. Рейчэл и Сэмюэл были самыми молодыми и веселыми в семье Донельсон. Когда отец находился дома, он учил ее читать и писать, когда же уезжал в объезд или для заключения договора с индейцами, то она и Сэмюэл учились вместе по рукописной, переплетенной в кожу книге по арифметике, из которой узнали о десятичных дробях и правиле деления на три. Сэмюэл хорошо разбирался в книгах, и их отец, человек глубоко религиозный, надеялся, что наконец-то у него появился сын, который пойдет по стопам прадеда — священника, основавшего первую в Америку пресвитерианскую церковь.
— Почему он так поступил с тобой, Рейчэл? — спросил Сэмюэл, осмелившийся наконец заговорить о невзгодах, обрушившихся на них. — В чем состояла его провокация?
— Провокация? Ну, письмо, посланное из Виргинии в Крэб-Орчард для тайной передачи мне. Льюис перехватил его.
— А что было в этом письме?
— Я никогда не видела его. По утверждению Льюиса, в нем предлагалось, чтобы я сбежала с Пейтоном Шортом на испанскую территорию, а также лежала кредитная расписка на покупку необходимого мне для поездки в Новый Орлеан.
Сэмюэл изумленно посмотрел на нее:
— Когда началась вся эта глупость?
На ее глаза набежали слезы. Она сказала сама себе: «Сэмюэл прав, быть может, если я смогу докопаться до истоков наших бед… когда они возникли?»
Вероятно, на встрече в Бардстауне по случаю закладки дома, куда взял ее с собой Льюис, где он вдруг разъярился из-за того, что она смеялась от всей души, слушая рассказ одного из друзей, забавного парня, старавшегося говорить прямо в ухо слушателю. Льюис подошел к ней, бесцеремонно схватил за руку и увел с вечеринки.
До свадьбы муж говорил ей, что ему нравится ее искрометное доброе настроение, то, как она входит в комнату, где много скучных, несчастных людей, как ее теплота и благосклонность оживляют их. Почему же тогда он ополчился на нее?
Она сердито покачала головой, недовольная собой за то, что не может сделать взвешенного вывода. Но кто мог в двадцать один год требовать от нее быть логичной и строго мыслить?
Прошло не так уж много времени после того, как она поспешно ушла с вечеринки в Бардстауне, и Льюис Робардс принялся обвинять ее в том, что она слишком дружна с молодыми парнями-соседями и с теми, кто часто посещает дом Робардсов. Не слишком ли тепло улыбалась она, приветствуя того-то? Ее муж недвусмысленно заявлял об этом позже, вечером. Не излишне ли танцевала она на вечеринке по случаю первой годовщины своей свадьбы? Лицо Льюиса покраснело от ярости, когда он запер дверь спальни и обрушился на нее с обвинениями. Не слишком ли сочувственно слушала она рассказ нового знакомого о трудностях, с которыми он столкнулся, приспосабливаясь к тяжелой пограничной жизни в Кентукки? Ей был интересен этот парень, ведь он прибыл из мест, находившихся в нескольких милях от старого дома Донельсонов в Виргинии.
После каждой ссоры она не могла заснуть и убеждала себя: «Если Льюису не нравится мое дружественное расположение к людям, я должна быть более сдержанной. Если он не хочет, чтобы я танцевала или пела, я буду вести себя тихо».
Несколько дней она помнила о своем решении, затем забывалась и становилась сама собой: веселилась со старыми друзьями, рассказывала истории и смеялась… и Льюису нравились шутки, и он ласково обнимал ее. Спустя день или неделю он прицеплялся к какому-нибудь невинному инциденту и устраивал ей на публике унизительную сцену.
Но настоящие трудности, как ей помнилось, начались после набегов индейцев вокруг Харродсбурга с полудюжиной убийств. Мать Льюиса, управлявшая плантацией после смерти мужа, решила, что лучше нанять несколько молодых парней, набивших руку на обороне блокгауза.
Первым пансионером был полный юрист из Виргинии, с цветущим лицом и звучным голосом. Пейтон Шорт любил поговорить с кем угодно, и он выбрал Рейчэл объектом своих монологов. Он не казался ей умным, но она понимала, что даже случайные разговоры сглаживали его одиночество. Теплыми летними вечерами семейство Робардс, отныне включавшее брата Льюиса, Джорджа, и его жену, усаживалось на террасе. Пейтон Шорт обычно умудрялся подвинуть свой стул поближе к стулу Рейчэл и рассказывал ей о событиях дня. Льюис насторожился:
— Рейчэл, не могла бы ты избегать его? Он так назойливо… навязывается.
— Да, я постараюсь.
Однако она обнаружила, что Шорт не тот человек, от которого можно легко отделаться. Однажды вечером Льюис вернулся из поселка рабов и нашел их сидящими наедине на темной террасе. Ее свекровь пошла в дом, и Рейчэл искала возможность прервать беседу. Обвинив Рейчэл в том, что она вела интимный разговор, Льюис направился к своей матери и потребовал выгнать Пейтона Шорта. Миссис Робардс отказалась слушать сына, назвав это «явной глупостью». Льюис не обладал скромностью, и поэтому все в округе знали, что он ревнует свою жену к Пейтону Шорту.
В доме было напряженно до прихода Джона Овертона, дальнего родственника семейства Робардс, обаятельного, невысокого ростом, со светлыми волосами и бледной кожей, склонного к суховатому юмору. Некоторое время он был своего рода болеутоляющим средством во взбудораженной семье.
Затем в ревности Льюиса появился для Рейчэл новый элемент. Теперь его вспышки не были связаны с происходящим. Самые сильные его нападки случались, когда она в течение многих дней не обменялась и десятью словами с Пейтоном Шортом. Однажды Шорт остановил ее и, увидев покрасневшие от слез глаза, сказал:
— Вы никогда не будете счастливы с человеком вроде Льюиса Робардса. Он не любит вас, и у него нет гордости, чтобы защитить вас. Но не все мужчины такие дураки, миссис Робардс.
Она не поняла смысла сказанного им да и, откровенно говоря, не прислушивалась. Но через несколько недель Пейтон Шорт уехал домой в Виргинию, а после его отъезда Льюис обрушился на нее, тыча скомканным письмом Пейтона Шорта ей в лицо.
Она натянула поводья лошади, чувствуя тошноту, будто она оказалась в своей комнате в доме семейства Робардс, когда ждала одно из двух вероятных известий: сообщения из Виргинии, что ее муж убит на дуэли с Шортом, или уведомления, что ее семья получила письмо мужа с требованием прислать кого-либо, кто заберет ее. Рейчэл решила не вмешиваться; она останется нежеланной в доме, где от нее отвернулся муж, или же приедет один из братьев и заберет ее, увезет… навстречу чему?
Сэмюэл помог ей соскочить с лошади.
Она села у большого дерева, прислонив свою голову к стволу. Присев перед ней на корточки, брат вытер пот с ее лба своим неотбеленным хлопчатобумажным платком.