Смилодон в России

Наконец, уже к утру, прибыли. И каждый получил свое: кто-то каменные мешок, оковы и компанию ходячих трупов, кто-то завтрак у их сиятельства, множество калорий и обилие цэу. Такое сразу и не переваришь.

– Так что всецело полагаюсь на ваш опыт, князь, – изрек Чесменский в заключение за кофе мокко с коньяком. – А также на ваши скрупулезность и тщание. Только помните, князь, что вечером я буду у их величества, и мне желательно иметь уже к обеду весомый, конкретно ощутимый результат. Все, идите же. С Богом…

И Буров пошел – вместо того чтоб улечься спать, устраивать допрос Вассерману. По пути в узилище он завернул на кухню, взял бутыль чудного «девичьего масла»[430] и без настроения, отчаянно зевая, принялся спускаться под землю. Черт бы побрал Чесменского с его тягой к показухе. Как же, вынь да положь ему конкретный результат. И непременно к ужину с ее величеством. На сладкое. Иди, Вася Буров, дерзай, устраивай форсированный допрос. Это после-то двух бессонных ночей, позавтракав от пуза, как пить дать, в гнусных антисанитарных условиях. Эх, Россия-мать, страна идиотов. Что в восемнадцатом веке, что в двадцать первом…

В плане антисанитарных условий Буров был прав на все сто: в камере стоял гнуснейший трупный запах – это первопечатник Федоров со товарищи постарался. Впрочем, и Вассерман в изгаженных подштанниках тоже внес свою зловонную струю и, судя по неважному его виду, также был скорее мертв, чем жив. Рука у Алехана была тяжелая…

– Вякните еще – выпотрошу, – пообещал Буров монстрам, встретившим его вялым рыком, дождался погребальной тишины и неспешно прошествовал в угол, где висел вниз головой Вассерман. – Как вам на новом месте, уважаемый? Обживаетесь? Ну и ладно, не буду вам мешать. Напомню только, что во все века господ фальшивомонетчиков очень не любили. Настолько, что рубили им головы, сажали на кол, четвертовали, жгли смолой, варили в масле. Я, например, приготовил для вас лучший сорт оливкового. Вот понюхайте, как пахнет. Нектар, амброзия, пища богов. – С этими словами он открыл бутылку и медленно, рассчитанным движением поднес ее к носу Вассермана. – Верно ведь, оно бесподобно? А готовить вас, уважаемый, я буду по особой технологии, дабы вы могли в полнейшей мере насладиться этим ароматом, испытать всю гамму чувств, переживаний, незабываемых впечатлений. Время у нас есть, торопиться не будем, так что, думаю, процесс займет где-то около недели. Вначале я отварю вам руку, левую, по локоть, на медленном огне, дам остыть и приправлю перцем. Затем приведу вас в чувство и заставлю подкрепиться. Угадали чем? Что, тошнит? Значит, с воображением у вас все в порядке. Так вы сожрете свои руки, потом ноги, следом яйца, и если у вас еще не пропадет аппетит, мы доберемся до внутренностей. Как вам печень в собственном соку по-японски, тушенная с мандаринами и каперсами? Что, никак? Не привлекает? И вообще, вы хотите поговорить? И не на гастрономические темы? Отрадно, уважаемый, отрадно. Только, право, не сейчас, я устал и спать хочу. Повисите пока еще, подумайте о смысле жизни, говорят, усиленный приток крови к голове способствует процессу мышления. И ни на миг не забывайте об аромате масла, кипящего в котелке на медленном огне. Я вас очень прошу, не забывайте.

Буров с юмором оскалился, дружески кивнул и, дабы Вассермана лучше пробрало сказанное, вылил масло из бутылки ему на подштанники. Снова кивнул, сделал ручкой и, чувствуя, что засыпает, отправился к себе.

– Не надо ванны, помоюсь потом, – сказал он лакею, судорожно зевнул и, не подумав раздеваться, лишь распустив ремни, спикировал на койку. – Разбуди точно через три часа.

Этого ему должно было хватить, чтобы частично выспаться, а Вассерману, судя по всему, чтобы созреть окончательно. Однако, как Буров ни устал, как ни мечтал увидеться с Морфеем, заснул он не сразу. Мешали мысли о людях, отмеченных знаком голубя, сидящего на трезубце…

И вот что не давало Бурову заснуть.

За пятьдесят лет до Рождества Христова Палестина стала Римской провинцией со всеми вытекающими печальными последствиями: жестокими налогами, притеснениями, злоупотреблениями власти, оккупационным режимом. Горе побежденным. Ситуация в Святой земле усугублялась еще и тем, что еврейское население было не однородным, а разделенным на секты, которые относились к римлянам совершенно по-разному. Так, саддукеи, большинство которых происходило из зажиточных слоев, прекрасно приспособились к присутствию захватчиков и жили с ними в мире и полном согласии. Фарисеи, непримиримые формалисты, находились в пассивной оппозиции к Риму – много говорили и ничего не делали. Ессеи, суровые мистики, пользовавшиеся значительным влиянием, не очень-то интересовались политикой и все больше пребывали в тонких планах, думали о вечном. Единственной сектой, проповедовавшей активную борьбу с Римом, были зилоты – воинствующая националистическая группировка, основанная раввином Иудой Галилеянином. Это было братство непримиримых фанатиков, неистовых экстремистов, ведущих партизанскую войну на своей земле. Причем с невиданным упорством и редким мастерством. Так, сын Иуды Галилеянина Менахем вырезал римский гарнизон, захватил крепость Масаду и удерживал ее более трех лет, являя образец мужества и редкой преданности идее. Правда, если говорить строго, он принадлежал не к обычным зилотам, коих римляне называли «лестаи», а к сикариям – «кинжальщикам». Это была элита повстанцев, гвардия, тесный круг профессиональных убийц, корифеев террора, насилия и разрушения. Фанатичные и безжалостные, отлично обученные, они умели за пятьдесят шагов попасть камнем в голову бегущему человеку, феноменально владели оружием, не верили ни в бога, ни в черта и никогда не попадали в плен – предпочитали кончить жизнь самоубийством. Авторитет их был настолько высок, что даже сам Христос, судя по его любимому ученику, не гнушался общаться с ними.[431] А эмблемой сикариев[432] был знак голубя, сидящего на трезубце, наносимый обычно под мышку.

Буров как в воду смотрел, вернее, совсем неплохо разбирался в людях: будучи перекантован головой вверх, облит водой и приведен в чувство, Вассерман показал себя человеком общительным. Истово, словно на духу, он поведал и про то, как скверно шли его дела в Польше, и про заманчивое предложение перебраться в Россию, и про богатого, как Крез, загадочного кавалера, который поначалу ссудил его деньгами, а затем привез машины, Уродов и Бойца. Поди-ка откажи ему…

– Не этот ли кавалер-то? – Буров вытащил портрет де Гарда, не ахти какой, в профиль, и по тому, как вздрогнул Вассерман, как судорожно расширились его зрачки, понял, что попал в точку. А еще он вспомнил вдруг, что отрубленная кисть Бойца так и маринуется у него в кармане, еще, слава тебе, Господи, завернутая в платок. Ай-яй-яй-яй – нехорошо-с. Да вообще, если глянуть в корень, радоваться нечему: у трона окопался какой-то де Гард, мутит, падла, воду, вносит беспредел, да еще и не сам, а стараниями зомбированных, неизвестно откуда взявшихся Уродов и при посредстве еврейского, помнящего еще, верно, легионы Помпея спецназа.[433] Вот весело так уж весело. Только хорошо смеется тот, кто умирает последним.

– Ну что, накарябал? – Буров подождал, пока писец смахнет песок с допросного листа, глянул, вник, одобрительно кивнул. – Закругляйся, пойдет. – Поманил охранника, скучающего у двери, показал на Вассермана, бледного как полотно. – Накормить, напоить, обращаться с бережением, человечно. В отдельную палату его, подальше от этих, – и он с брезгливостью глянул на Уродов, слаженным дуэтом смердящих в уголке, – третьего, Ивана Федорова, передали в распоряжение чародея Дронова. Вот к нему-то, наговорившись с Вассерманом, и отправился вскоре Буров, с тяжелым сердцем и недобрыми предчувствиями. Хорошо, идти было недалеко, прямо по коридорчику да вниз по лесенке.

430

Намек на ветхозаветный сюжет: голубь в истории о потопе явился к Ною в ковчег со «свежим масличным листом во рту», возвещая о близости земли.

431

Высший сорт оливкового масла.

432

Это Иуда Искариот, то есть искаженное Иуда Сикарий. Он действительно был любимым учеником Иисуса, ему была даже доверена апостольская казна. Впрочем, в числе других учеников был еще и Симон, который являлся обычным зилотом (Мф. 10:4; Мк. 3:18; Деян. 1:13).

433

Римский полководец Помпей и захватил Палестину.