Смилодон в России

Ему и самому не хотелось расставаться с графом – по крайней мере, теперь, пока идут процессы интенсивного отбеливания. Действительно, куда подашься с такой-то рожей? К тому же за железными засовами да за крепкими стенами меньше шансов остаться без мозгов. Сейчас лучше не спешить, выждать время, вернуть себе здоровый цвет лица. А там – будем посмотреть.

– Маркиз? – Алехан поморщился, досадливо вздохнул и с силой оттолкнул слугу, подскочившего было переменить посуду. – Жив, жив, курилка. Понижен в чине, лишен наград и брошен на периферию. В Сибирь, в Тмутаракань. За все свои французские дела. Вот так. – Он бросил смятую салфетку, немного помолчал и, резко уходя от темы, встал. – В общем, князь, я рад, что мы договорились. Оставайтесь.

И Буров остался. Бродил по анфиладам несчитанных комнат, дивился на подлинники Брейгеля и Халса, размахивал конечностями в фехтовальной зале, гулял по необъятному, тщательно ухоженному саду. Хозяйство Алехана было великое, поставленное широко, во всем чувствовались твердая рука, расчетливость и полная самодостаточность. В прудах плескались карпы и судаки, на огороде наливалась спаржа толщиной с полено, телятина была нежна и цветом напоминала снег, черешня и ананасы – из своих оранжерей, вино – домашнего изготовления, из земляничных ягод, на манер шампанского. На первый взгляд – гостеприимный дом богатого, рачительного хозяина. Но это только на первый взгляд. Наметанный глаз Бурова сразу оценил внушительность ограды, битое стекло, вмурованное в ее гребень, количество сторожевых вышек вдоль внешнего периметра охраны. Так же, как и выправку мундирных лакеев, профессиональный взгляд дворецкого-лжеитальянца, злобность и натасканность церберов, ночами выпускаемых в сад. Нет, нет, тот еще домик-пряник был у Орлова-Чесменского. Крепость, фортеция, филиал Петропавловки. Судя по всему – штаб-квартира мощной, представляющей реальную силу организации.

Глаз у Бурова был алмаз.

– Ну что, любезный князь, похоже, ваш загар сошел, – сказал ему пару дней спустя Чесменский за обедом, добро подмигнул и с аппетитом взялся за жареного цыпленка. – С таким вот цветом лица уже можно смело нести свой живот на алтарь отечества. – Хмыкнув, он вгрызся крепкими зубами в крылышко, мигом обглодал и выломал другое. – Радение наше, как вы уж, верно, поняли, зело конфиденциально, не подлежит огласке и направлено сугубо на искоренение крамолы. На самом высочайшем государственном уровне. Пусть себе Шешковский дерет задницы кому ни попадя, озадачивается пустобрехами, хлыстами да скопцами.[311] Что с него взять? Ширма, пугало, балаганный страшилка. До сих пор уверен, дурачок, что допрашивал настоящего Пугачева.[312] Ха-ха-ха… То ли дело мы, – Чесменский засопел, сдержал отрыжку и быстро отхлебнул винца из запотевшего бокала, – настоящие конфиденты. Именно нам матушка-императрица доверяет самые ответственные, секретнейшие поручения, от коих зависит спокойствие трона, российской государственности и всей земли Русской.[313] И никогда мы не ударяли ликом в грязь, всегда тащили на своих плечах сие нелегкое бремя. И впредь не ударим и будем тащить. Потому как патриоты и верны присяге до гроба и до глубины души. Виват Россия! Ура!

Такой задвинул спич, с таким пофосом и экспрессией, что Буров внутренне пустил слезу – сколь ни пинала его родина сапожищами по мордам, но все никак не могла убить в нем патриота. Ну да, конечно же, конечно, ура. Ура. Виват Россия…

Сразу же после ужина Буров пошел к себе. Тщательно проверил волыну, с любовью зарядил, подправил на ремне клинки и, преисполненный самых лучших чувств, отправился на боковую. Эх, снега России, снега России, где хлебом пахнет дым… С чего начинается Родина…

А утром им занялся бойкий человек с повадками непуганого шакала.

– Бонжур, князь, – промолвил он, и усы его раздвинулись в ухмылке. – Меня зовут Гарновский. Василий Васильевич Гарновский. Полковник Гарновский. Их сиятельство граф Чесменский поручил мне ввести вас в курс дела и, как следствие, – в высший свет. Так что прошу.

В молчании Буров воззрился на него, испытывая отвращение, кивнул и двинулся за тезкой в угловую, здорово напоминающую склеп комнату. Там, утопая в никотиновом облаке, с приятностью размещались трое – два массивных кавалера и один мелкий – и увлеченно, с шуршанием карт резались за столом в квинтич.[314] Собственно, назвать их кавалерами можно было с трудом, едва ли, с большой натяжкой, – жестами, манерами, немудреной речью они более напоминали громил.

– Так твою растак…

При виде Гарновского они заткнулись, нехотя положили карты и, с грохотом отодвинув стулья, дружно поднялись. Впрочем, как-то вяло, вымученно, без намека на почтительность, словно делая полковнику одолжение.

– Господа, это князь Буров, – с небрежностью махнул тот рукой, всколыхнув табачный дым и продемонстрировав перстни. – Прошу любить и жаловать. А это, – он опять поколебал завесу дыма и сверкнул брильянтами, – граф Петрищев, виконт Бобруйский и фельдмаршал Неваляев. Я надеюсь, господа, вы легко найдете общий язык, люди как-никак светские…

С этими словами он откланялся, оставив Бурова с тремя ухмыляющимися мордоворотами, – высшее общество у Орлова-Чесменского было еще то.

– Вот только князя нам, так-растак, не хватало, – начал было раут граф Петрищев, габаритами напоминающий то ли Шванвича, то ли Трещалу. Однако, повнимательней взглянув на Бурова, он замолк и сразу принялся менять акценты. – Мы как раз тут бедствовали без четвертого-то партнера… Весьма кстати, весьма кстати.

Сразу чувствовалось, что не дурак – недаром выбился в графья.

– А славная у вас фузея, князь, правда, странного и дивного устройства, – живо поддержал общение второй амбал, виконт Бобруйский, и хищные глаза его оценивающе сузились. – Небось еще и с нарезным стволом? А замок, право же, бесподобен, чудо как хорош. Как пить дать, с двойной пружиной. Завидую вам, князь, но по-хорошему, белой завистью. Эх, к гадалке не ходи, гишпанская работа…

Чем-то он напоминал медведя-людоеда, вдруг решившего заговорить по-человечьи.

– Все, господа, время, пора, – вытащив огромный золотой брегет, приказал фельдмаршал-коротышка, сделал властный командирский жест и, остановив взгляд на Бурове, неожиданно добро улыбнулся: – Присоединяйтесь, князь. Я вижу, мы сработаемся.

Нет, право же, хищники с чутьем. С ходу оценив породу Бурова, ясно поняли, что жить с ним лучше в мире.

Ладно, вышли во двор, сели в длинную, напоминающую формой гроб карету, мрачный кучер внешности зело нелицеприятной щелкнул, словно выстрелил, кнутом. С шумом, гамом, ржанием лошадиным повез Васю Бурова служить отечеству. Только вот «виват Россия!» как-то не получилось. Получилось «гоп-стоп, мы подошли из-за угла…». Строго говоря, и не гоп-стоп вовсе – так, зауряднейший российский рэкет. Остановили карету возле Думы, степенно вылезли на свет Божий и пошагали, ведомые фельдмаршалом, по Гостиному Двору, по его Большой Суровской линии.[315] Опять-таки чинно, не спеша, с достоинством, как и полагается людям света. Народ торговый да купеческий не то чтобы их любил, встречал поклонами и изъявлениями бурной радости, но узнавал сразу. Стоило лишь фельдмаршалу показать свою рожу в лавку, как хозяин бледнел, изменялся в лице и, подобострастно улыбаясь, доставал объемистый, приготовленный, верно, загодя мешок:[316]

– Пжалуйте, ваша милость, у нас завсегда…

В глазах же его теплилось затаенное: «На, жри, сволочь, жри, может, когда-нибудь подавишься». Причем заходил фельдмаршал не во все лавки, осчастливливал своим присутсвием только самые большие, денежные, с затейливыми вывесками и голосистыми приказчиками.[317] Впрочем, были и богатые заведения, которые он обходил стороной, по большой дуге, как будто бы не замечая их существования. Правда, на лабаз антиквария Дергалова, торгующего скрипками Амати, Гварнери и Страдивари, он все же посмотрел с ненавистью, недобро сплюнул и как бы про себя сказал:

311

Хлысты – секта, возникшая примерно около 1760 года. Практиковали ритуальные групповые бичевания. Скопцы – также секта, появившаяся примерно в то же время. Основатель ее, крестьянин Андрей Иванов, проповедовал, что после добровольной кастрации человек приобретает невиданные безграничные возможности. И ставил себя в пример…

312

В истории Пугачевского восстания существует масса непонятных и темных моментов. Даже не вдаваясь в подробности, достаточно вспомнить только, что сама Екатерина II называла самозванца маркизом и не считала ниже своего достоинства лично выступить во главе войск на борьбу с ним. Для того, чтобы ликвидировать так называемый бунт, России пришлось экстренно заканчивать войну с Турцией, складывавшуюся весьма успешно, и перебрасывать войска на восточный фронт, однако отборные, испытанные в боях полки сразу же переходили на сторону самозванца. Интересно, с чего бы это? И вот еще один занимательный факт: когда А. С. Пушкин писал свою «Капитанскую дочку», то его, придворного поэта (а цензором был сам Николай I), даже близко не подпустили к секретным архивам, содержащим материалы о пугачевщине. Во как!

313

Не врет. Именно будущий граф Чесменский в ранге генерал-майора был направлен в 1765 году на юг, где путем интриг, подкупа и агентурной деятельности предотвратил восстание, назревавшее в среде казаков. В 1773 году по личному поручению Екатерины он захватил в Италии княжну Тараканову, представлявшую угрозу для российского престола, доблестно обрюхатил и препроводил в Петропавловскую крепость. Да много ли еще чего из его геройской деятельности укрыто под пологом истории…

314

Род азартной игры.

315

Лавки и лабазы, обращенные прилавками к Думской улице. Через дорогу в те времена находился Бабий ряд, или Перинная линия, где торговлей занимались исключительно женщины. Суровским, вернее, сурожским называли всякий шелковый товар, продавцов, соответственно, сурогами.

316

В ходу были в основном медные и серебряные деньги, ими даже выплачивали пенсии.

317

В торговле в то время было самым важным зазвать покупателя к себе, отбив оного у соседа, а потому бойкие языкастые приказчики ценились хозяевами на вес золота.