Тактика победы

Капитан-паша крайне настоял о введении на визирство бывшего в прошедшую войну Юсуф-пашу, но сие поныне без успеха. Виды капитан-паши такие, чтобы посредством сего неуклончивого человека обуздать своих неприятелей, в Совете заседающих. Султан, скучая ничтожностью нынешнего визиря, оказывает желание переменить оного, то и работают члены Совета о возведении на визирство некоего гаджи Бекира, столь же ничтожного и им совершенно преданного.

Капитан-паша, сам по себе мало сведущий в политических делах, привез с собою из Смирны бывшего учителем ныне владеющего султана Исак-бея, человека, как сказывают, разумного. Надеются, что умом сего человека возможет он противостать хитрости членов Совета. Исак-бей весьма известен графу Шуазелю.

Мятущейся в Арабии Абдул-Вегаб привел султана в крайнее беспокойство. Государь, отложа все прочие дела, теперь единственно занимается изысканием мер, служащих к истреблению мятежника. На советах, поныне держанных, мнение было двоякое: одни уполномочивали на истребление джидского Юсуф-пашу, бывшего визиря, с помощью египетских беев и тамошних войск, а другие (то есть партия капитан-паши, дабы не удалить Юсуф-пашу) подали мнение свое препоручить оное важное дело багдадскому паше.

Итак, с апробации султана отправлены к оному курьеры, чтоб он употребил сначала духовных на склонение Абдул-Вегаба быть повинну законному калифу магометанскому и отстать от предприятия своего на завоевание Мекки; но буде ж советы духовных не подействуют, возбудить и отправить против Абдул-Вегаба степных разных поколений арабов; буде же и сие недостаточно явится, послать багдадскому паше с войсками своего кегая, а наконец и за сим, ежели силы будут недостаточны, то следовать против мятежника уже самому багдадскому паше, требуя от Порты в помощь себе как войска, так и денег.

За таковым распоряжением, с одной стороны, отправляются так же с другой и в Египет повеления о взятии и с той стороны мер на истребление мятежника.

От поверенного в делах при Генуэзской республике Лизакевича получено известие, что на место Семонвиля назначен Moêl, а известный Анжели под именем купца d’Omeri отправился в Смирну; шаги его будут мною подробно наблюдаемы.

Всеподданнейше препровождаю список ноты, поданной от поверенного в делах полковника и кавалера Хвостова по случаю наглостей, чинимых экипажами французских фрегатов в Смирне; такие же поданы и от прочих союзных министров. Нота английского посла Энслия была весьма в сильных выражениях, но, сохрани сию наружность, не упустил он, сказывают, тайно внушать Порте о покупке тех фрегатов.

Тринадцати французским купеческим кораблям, бывшим в Смирне и ныне употребленным для перевозки под турецким флагом съестных припасов в Константинополь, даны на всякий случай от английского консула паспорта; о справедливости сего слуха, однако же, я уверить еще не могу.

На первых днях моего пребывания в Константинополе приказала Порта изъясниться со мною о тайне, предлагая разные образы к моему продовольствию. При сем случае я, не входя ни в какие изъяснения, объявил, что тайна есть дело обычая и что в таком только виде его и принимаю, впрочем, оставляю Порту с сей стороны в совершенном покое, имея все способы к продовольствию себя и всей свиты, и для того не вхожу ни в дороговизну нынешнюю, ни в курс монеты.

Сказав сие, оставил в молчании дело тайна, и на сих днях объявила Порта, что по мере отпускаемого князю Репнину, сравнивая цену пиастров тогдашнюю с нынешнею, назначает Порта 600 пиястров на день.

Из приложенного здесь особого уведомления от полковника Бароция под литерою «Р» усматривается между прочим неудовольствие султана за неуважительные будто бы поступки против посла его. Ответ мой реис-эфенди был таков:

1) Что я уверен, что в рассуждении посла сохранено в России всякое уважение, на взаимности основанное.

2) Известно мне, что при въезде посла в пределы Империи Российской при Дубосарах не было и вопроса об осмотре его вещей, тем более о взимании с них пошлины, сему я очевидный свидетель, и что ежели бы и случилась во время переезда его людей в других местах границы какая-либо остановка, то разве по такому сомнению, что вещи те не посольству принадлежащие, и я немедленно уведомлю о сем кого надлежит, дабы разрушить всякое недоразумение.

3) Удивительно, как мог навлечь себе неприятности посол в рассуждении турецких пленных в России, ибо я уверяю Его прев[осходительст]во реис-эфенди, что из них ни одного в России не осталось, исключая принявших добровольно закон христианский, о сих последних не может быть и вопроса.

При всем Всеподданнейше имею честь препроводить к Вашему Императорскому Величеству полученные мною от весьма верного канала копии как отправленной с турецким послом грамоты к королю великобританскому, так и реестр посланных с ним подарков.

[…] На прошедших днях были визиты у визиря и аудиенция у государя, и от этого не мог я приняться за почту иначе, как вчера, и задержал; в прошлую ночь она должна была уехать.

Как бы тебе наскоро сказать, что султан и его двор: с султаном я в дружбе, то есть он, при всяком случае, допускает до меня похвалы и комплименты; велел подружиться своему зятю капитан-паше со мною; при одном споре об шубе, как ее надевать, заупрямился я (то есть прежде церемонии за несколько дней). Он запретил со мною спорить и велел мне сказать, что полагается на меня и что человек с моим воспитанием ему не манкирует. Я сделал так, что он был доволен. На аудиенции велел делать мне учтивости, каких ни один посол не видал.

Дворец его, двор его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено, странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно, пышно и почтенно. Это трагедия Шакспирова, поэма Мильтонова или «Одиссея» Гомерова.

А вот какое впечатление сделало мне, как я вступил в аудиенц-залу: комната немножко темная, трон, при первом взгляде, оценишь миллиона в три; на троне сидит прекрасный человек, лучше всего его двора, одет в сукне, просто, но на чалме огромный солитер с пером и на шубе петлицы бриллиантовые.

Обратился несколько ко мне, сделал поклон глазами, глазами и показал, кажется, все, что он мне приказывал комплиментов прежде; или я худой физиономист, или он добрый и умный человек. Во время речи моей слушал он со вниманием, чтобы наклонял голову и, где в конце речи адресуется ему комплимент от меня собственно, наклонился с таким видом, что, кажется, сказал: «Мне очень это приятно, я тебя очень полюбил; мне очень жаль, что не могу с тобою говорить». Вот в каком виде мне представился султан. Задержал почту.

Прощайте, мои друзья.

Здравствуйте, детки, Боже вас благослови.

[…] Хлопот здесь множество; нет в свете министерского поста такого хлопотливого, как здесь, особливо в нынешних обстоятельствах, только все не так мудрено, как я думал; и так нахожу я, что человек того только не сделает, чего не заставят. Дипломатическая карьера сколь ни плутовата, но, ей-богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно. […]