Смилодон

— Давным-давно один духовный рыцарь из числа тех, что носят рясу и погоняют словом Божьим людское стадо, возжелал хорошенькую четырнадцатилетнюю девчонку. Увы, несмотря на все старания, безответно. И тогда он объявил ее колдуньей, одержимой всеми бесами, демонами и дьяволами, и отдал в руки святейшей инквизиции. А там девчонку прокатили на “коне Святого Михаила” , и она превратилась в женщину — с рваными ложеснами, кровоточащим чревом и обугленной душой, не способной ни любить, ни рожать, ни радоваться жизни. Я уже не говорю про выдавленный глаз, раздробленную ногу и сломанные плечи. Ну все, иди, красавчик. Торопись. У меня остается мало времени, У тебя, впрочем, если не достанешь пергамент, тоже.

— Ну что, князь, как поговорили? — осведомился шевалье, когда они выбрались на воздух, и показал на свой камзол, словно испачканный известкой. — Оно того стоит? Вот чертов попугай. Бернара бы с его пращой….

Пернатого колдунья, видимо, держала не в клетке и кормила словно на убой.

— Поговорили по душам, — Буров, занятый своими мыслями, пожал плечами, — вернее, о спасении души. Вы когда-нибудь бывали, мой друг, в аббатстве Сен-Жермен де Пре?

— Сейчас вот отмоюсь от дерьма и обязательно сподоблюсь, — ответил шевалье, воздел руки к небу, и в голосе его послышалась мольба. — Князь, давайте только не сегодня. Поехали домой, жрать. И так там, наверное, Содом и Гоморра. Папенька небось мечет икру, а рыжая сиротка — громы и молнии. Боюсь, нас оставят без сладкого.

Однако он ошибся. Атмосфера дома была самая непринужденная, приподнятая. Обед радовал изысканностью блюд, Лаура мило улыбалась, маркиз с важностью кивал, смотрел с видом триумфатора и гордо надувал щеки. Гармония была полной.

— Замазали всех, денег дали, — шепнула Мадлена за десертом, и ее прищуренные русалочьи глаза загорелись презрением. — А насчет летающего братца отписались, что погиб героем, положил живот на алтарь отечества. Теперь у нас все здорово, никакой крамолы. Одна большая дружная семья.

Чувствовалось, что она уже изрядно приложилась и к бургундскому, и к токайскому, и к венгерскому. Не погнушалась ни малагой, ни кагором, ни кларетом.

— Внимание, господа! Сегодня пришла шифрованная депеша, мы меняем тактику, — маркиз к концу обеда все же слез с пьедестала триумфатора и превратился в опытного, мыслящего масштабно стратега. — Не хочет этот чертов Скапен высовываться по ночам — и ладно, пусть ему приснится преисподняя. Нам приказано взять его днем при свете солнца. Не может же он все время сидеть в своем логове! Вы поняли меня, господа? Ночью теперь спим, а днем ловим Скапена. Повторите приказ.

Он смотрел на присутствующих с извиняющейся улыбкой, которая означала: “Господи, ну если тобой командуют дебилы, то и самому надо быть по меньшей мере идиотом. Субординация-с”.

— Замечательно придумано, — одобрила Лаура и поверх бокала с золотистым шампанским призывно взглянула на Бурова. — Вы не находите, князь?

Страстное лицо ее выражало нетерпение, ноздри породистого носа раздувались. Плевать ей было на все приказы — влюблена, искушена и соскучилась. Буров кивнул из вежливости и не ответил. В мыслях он был далеко — в библиотеке старого аббатства, где стоит древний двухъярусный шкаф, верхней своей частью напоминающий собор Парижской Богоматери.

Мохнатый монах в обители веры и красный кот в чертоге колдуньи

— Нет, князь, похоже, легче взять Бастилию, — шевалье зевнул, с хрустом потянулся и указал на объемистую, уже наполовину пустую корзинку. — Не ломайте голову, съешьте пирожок. Рекомендую треугольные, с рыбой. И вот эти круглые, с печенью, тоже очень хороши.

Несмотря на ветер, низкую облачность и долгий, пожалуй что напрасный моцион, настроение у него было ровное. Это потому что желудок был полный. Чем больше корзина с пирожками и фаянсовая фляжка с сидром, тем сильнее боевой дух. Очень даже мудро сделали, что заехали на рынок.

— Мерси, мой друг, — Буров взял, не глядя, пирожок, надкусил, в задумчивости стал жевать. — М-да, вкусно. Весьма. Вот такие, блин, пирожки с котятами…

Дело было вовсе не в пирожках и не в котятах. Вот уже часа два они прогуливались вблизи аббатства, любовались на высокие стены, на массивные, тараном не возьмешь, ворота, на все эти врезающиеся в небо шпили, розетки, купола. Построено было добротно, на века, из бутового, не знающего износу камня. Братия была многочисленна, сторожевые псы натасканы. В общем, не обитель веры — головная боль, фортеция, которую в лоб не возьмешь. Наконец, когда корзинка опустела и весь сидр был благополучно выпит, а из-за туч выглянуло солнце, Буров тоже просиял и повернулся к шевалье.

— Эврика. Поехали, мой друг, вы, должно быть, уже изрядно надышались воздухом.

Лезть в аббатство Сен-Жермен де Пре он надумал через печную трубу.

— Поехали, поехали, — обрадовался шевалье. — А то зрелище всего этого великолепия действует на психику не лучшим образом. Сразу остро ощущаешь свое несовершенство, вспоминаешь с трепетом о вечности, очень хочешь совершить какую-нибудь глупость. Ну, скажем, поделиться от щедрот своих с голодным и холодным церковным нищим. Естественно, в меру скромных сил и ограниченных возможностей. Милостыня от всего сердца… Это ведь так по-христиански, а, князь?

Однако облагодетельствовать по-христиански своих братьев во Христе шевалье не пришлось. Бернар не дал. Он уже успел обчистить до нитки всех окрестных нищих, отбил все внутренности их патрону, плечистому бандиту, и сейчас, устроившись на козлах, с увлечением считал добытое. Судя по количеству су , лиардов и даже ливров, дела у здешних попрошаек шли совсем неплохо.

— Помяните мое слово, князь, когда-нибудь он привезет нас прямо в ад, — шевалье вздохнул, открыл дверь экипажа. — Ну а пока нам куда?

— Вооружаться. Кто хочет мира, тот готовится к войне, — Буров выбросил руку вперед и согнул указательный палец, будто надавил на спуск, и вдруг завел фальшиво, по-русски, непонятное: — Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути… — Тут же он виновато хмыкнул, потупился и перешел на французский: — Но вначале, мой друг, нам нужно купить веревку. Подлиннее и потолще.

Не одну только веревку. В сонмище лавчонок, что на рынке близ ратуши, Буров приобрел еще кое-какой инструментарий, купил крепкий, о четырех лапах, якорь, разжился фонарем с зеркальным отражателем, достал сутану с капюшоном, какие в моде у монахов. Выбирал вдумчиво, не торопясь, со знанием дела. Как постелешь — так и поспишь.

А вокруг, поражая звуками, энергией и фантасмагорией запахов, кипела парижская жизнь.

— Вафли! Пирожки! Пышки! — кричал пирожник, расхваливая свой товар. — Булочки — как женская задница! Такие же горячие, мягкие, пышные!

— Прочь печаль и прочь тоска, вот отличная треска! — белугой завывала торговка рыбой, приплясывала и хватала покупателей за рукава. — К постным дням берите, счастье мне дарите!

— А вот купите соус хваленый, цветом зеленый! — необъятная краснолицая бабища предлагала хлеб, размоченный в уксусе с пряностями. — Покупай скорей, браток, пока еще полон горшок!

Крики, шум, скабрезности, ругань — все это смешалось в немыслимую какофонию и висело тучей над клокочущей толпой. Все — ушлые торговки, прижимистые кухарки, ремесленники, домохозяйки, даже рыночные воры — с головой погрязли в мелкобуржуазном омуте. Да еще каком! Рыба на любой вкус из Сены и Марны, доброе вино из Аржантея и Монморанси, шелковые, шерстяные, льняные ткани, пироги, копчености, сыры и колбасы, дичь, овощи, кошельки, пояса, дамские шляпы, туфли и белье, толстые ковриги золотистого хлеба с хрустящей корочкой, посыпанной мукой! А фаршированные яйца, жаренные на вертеле, с мятой, майораном, шафраном и имбирем? Гусь, запеченный на углях, сдобренный молочным соусом? Раки, сваренные в огромном чане, подаваемые со сладким хрустящим луком в сочетании с ядреным, будоражащим мозги сидром?