Прокаженный

— Отец в магазин за водкой ушел… Сарычев почувствовал, что мальчику говорить об этом было неловко.

— Меня зовут Павел Семенович. Подождать его можно?

— Конечно, в комнату проходите. — Инвалид улыбнулся. — Я Слава.

Бухнула наружная дверь, в темных сенях загромыхало, и кто-то помянул рогатого. Потом послышался голос:

— Сынок, ты где?

В комнату не спеша вошел Алексей Иванович Орлов.

Пристрастие к водке без труда читалось на его когда-то интеллигентном, с выражением потерянности в глазах лице. Одет он был в приличный костюм с галстуком, и майор понял, что сохранение видимости достоинства является теперь главным смыслом его жизни.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — майор протянул руку, — моя фамилия Трубников, я журналист. — Но, пожимая вялую ладонь, он вместо интереса к себе почувствовал лишь раздражение и желание скорее выпить, а потому напористо, без всяких там преамбул, произнес: — Расскажите про раскопки Ариана-Ваэджа.

Орлов странно улыбнулся:

— Слава, сынок, дай поговорить с дядей.

Когда звук колес затих где-то в глубине дома, он с неприкрытой ненавистью глянул на Сарычева:

— Я все забыл, не было ничего, не помню. — И внезапно, сжав кулаки, сорвался на крик: — Не помню ничего, не помню!

Волна страха и отчуждения накатилась на майора, и ему стало противно.

— Вы, Алексей Иванович, однажды уже сделали свой выбор и прекрасно знаете, к чему это привело. — Он пристально взглянул в глаза Орлова, и тот внезапно зарыдал, не утирая катящихся по щекам мутных слез, потом закрыл лицо руками и горестно застонал: — Вокруг одно дерьмо, весь мир наполнен дерьмом. — Голос его прерывался от горловых спазм, дрожал, наконец он справился с собой, всхлипнул и с надрывом закричал: — Вот вы, журналист, скажите мне, где он, Бог?

— Если служить дьяволу, то при чем тут Бог? — Сарычев пожал плечами. — Позовите сына, Алексей Иванович.

Он вдруг почувствовал себя риком-семрюгомnote 189 — древним, белобородым, проведшим жизнь в схиме, в чащобе Священной рощи, и без труда узрел, что жизненная сущность мальчика изломана и расчленена.

— Отрок, усни. — Майор вошел в блажьnote 190 и сотворил знак Силы, отсекая страждущего от Внешнего Мира и отдавая его во власть Творящего, Истока Всего, Отца Богов. — О великий Родnote 191, помоги, исцели…

Молюnote 192 его услышали. Невидимые руки собрали части в целое и вдохнули живуnote 193 в недавно еще мертвую плоть. Радужное разноцветье окружило больного, заиграло, заискрилось, как пасхальное яйцо. Ресницы его дрогнули, затрепетали, он вздохнул и, открыв глаза, мгновение сидел неподвижно, как бы не доверяя своим ощущениям, а через секунду Орлов вдруг схватил майора за плечо:

— Вы тоже видите это? Смотрите, он идет!

Сделав несколько нетвердых шагов, исцеленный замер и испуганно посмотрел на Сарычева:

— Это ведь все на самом деле? Я не сплю?

— Конечно, не спишь. — Майор мягко убрал ладонь Орлова со своего плеча и заглянул ему в глаза. — Так что вы говорили о Боге?

— Давайте выпьем. — Алексей Иванович, словно проснувшись, потащил из кармана пиджака бутылку, при виде которой его сын помрачнел и, уже увереннее переставляя ноги, двинулся к двери. Сарычев, дождавшись, пока она закроется, жестко произнес:

— С вами, Орлов, я пить не буду, потому что вы слизняк. Вначале божий дар перепутали с яичницей, а теперь, когда, согласно закону кармы, все зло вернулось к вам, твердите о несовершенстве мироздания.

Голос его был подобен ударам хлыста, и Алексей Иванович снова пустил слезу. Проплакавшись, он привычно открыл бутылку, глотнул и вдруг заговорил совершенно бесцветным, спокойным голосом.

— Тогда в степи стояла жара, и когда над плитой в раскопе появилось изображение, я вначале решил, что перегрелся на солнце, уж больно все было каким-то нереальным, не похожим ни на что. Однако, заметив, как вытянулись лица у стоявших рядом, понял, что мне это не пригрезилось. Потом мужская фигура растаяла, и в самом центре плиты непонятно как появилась сфера, светившаяся изнутри ярким белым светом.

Рассказчик замолчал, и Сарычев ощутил его горькое сожаление о том, чего уже не вернуть.

— Понимаете, как только я дотронулся до нее, мне показалось, что это что-то живое. В тот же миг я вдруг стал воспринимать мир совсем по-иному, будто пелена какая-то спала с глаз моих. Я услышал мысли находившихся рядом со мной людей, устройство мира стало мне понятным, а главное, я осознал, что все это дано мне, чтобы прочитать и донести мудрость древних.

Остальные, видимо, почувствовали то же самое. И тут сфера начала гаснуть и исчезла, прямо как в сказке. А после этого все и началось. Двигать науку остался только я — Смирнов с Брянцевой подались сразу в экстрасенсы-целители, по сто баксов за прием, а Гульцев, стервец, в карты стал играть, и любой катала ему в подметки не годился.

Ну а я докторскую слепил и пару раз в месяц выигрывал тысяч по десять в лотерею. Кооператив построил, машину купил, словом — не жизнь, красота. Да только набрался я однажды крепко и на каком-то банкете обрисовал в деталях перспективу человечества, предсказанную подробным образом в Книге Жизни, а там, как известно, коммунизм не предвиделся. Словом, стуканул кто-то, и чекисты взялись за меня по-настоящему.

Он замолчал и налил себе еще.

— И только начал я для них толковать потаенное, как вдруг что-то со мной случилось — прежний я стал, и все забыл бесповоротно. Помучились они со мной, помучились, а потом признали невменяемым и запихали в спецпсихушку. Год промурыжили, пока не стал полным идиотом, а только вышел — несчастье с женой и сыном. Потом, как снежный ком с горы, — Гульцева застрелили на катране, у Смирнова все погибли в пожаре, а Оленьку Брянцеву маньяк на кол насадил. В закрытом гробу хоронили…

Орлов всхлипнул и снова глотнул из бутылки, и хоть выпил совсем немного, глаза его закрылись, послышался храп, и голова доктора наук свесилась на грудь.

«Плохо дело», — пожалел его Сарычев и, оттащив безвольно раскинувшееся тело на тахту, направился ко входной двери. Уже у машины, где сном младенца спал Мазаев, майор услышал за спиной удары по железу и обернулся. Сын Орлова яростно крушил ломом инвалидную коляску, и на его порозовевшем лице сияла счастливая улыбка.

Ариана-Ваэджа. Столица Городов. Двадцать веков до рождения Христа

Лучезарный Хваршат пребывал в знаке Девы, и в царском дворце праздновали третий Гахамабр, Великий праздник хлеба, посвященный небесному полководцу Шахривару.

На столах, замкнутых в круг, символизирующий кольцо зодиака, стояли на подставах ритуальные хлеба, по поверью отгоняющие злых духов — дэвов. Глиняные чаши были полны благими продуктами — творогом, сметаной, сливками, а на деревянных досках в изобилии лежали ватрушки и круглые сыры, напоминающие о круговерти мироздания. Распространяя ароматы трав, покоились на блюдах зажаренные целиком свиные туши. Но лишь имеющие хварну воинов удостаивали мясо своим вниманием, да и то в малой мере. Белыми шапками пенилось пиво, кубки наполнялись красным виноградным вином, единственным благим напитком, который выявляет истинный характер человека и не лишает его при этом разума.

На западной стороне стола сидел царь Кратаранга, высокий, чернобородый, с умным, проницательным взором, однако отпущенная ему благодать подходила к концуnote 195. Напротив, на востоке, размещался его преемник, выбранный самим Первоидущим, — стройный, светловолосый юноша, носитель сразу трех хварн.

Note189

Рик — посвященный, достигший всех мыслимых высот, бог. Семрюг — рахв (жрец), прошедший все семь конов совершенствования.

Note190

Состояние единения с богами.

Note191

Верховное божество, творец вселенной.

Note192

Моля — обращение к Богу.

Note193

Жизненная сущность.

Note194

Благая Земля.

Note195

В древности цари правили, пока имели на то отпущенное богами право.