Прокаженный

— А, здравствуйте, Павел Семенович, — доброжелательно отозвался эрудит и крепко пожал Сарыче-ву руку. — То-то и оно. А ведь человек существует сразу в трех временных потоках, без прошлого настоящее ущербно, а будущее безрадостно.

Так, за умным разговором, они вышли на улицу и, изрядно помесив уже оттаявшую грязь городских магистралей, обозрели местные красоты. Утомившись и насмотревшись, что и как пьет трудовой народ, зашли перекусить в пивное заведение «Белый аист».

Со стены просторного предбанника на них сурово глянул сам пернатый, вырезанный из авиационной фанеры и больше похожий на птеродактиля. Пожилой гардеробщик, протягивая им номерки, вдохнул:

— Лучше бы вы, ребята, пошли куда в другое место.

Сарычев сразу же заинтересовался:

— А что такое, отец?

Выяснилось, что нынче в заведении изволил нажираться пивом сам лихой разбойник Шура Черный со своими товарищами. С некоторых пор он вроде как уже и не бандит, потому что вступил со всей своей шоблой в какую-то казацкую вольницу, ходит теперь в краснолампасных штанах с шашкой и ревностно блюдет землю православную от супостата. Правда, не совсем ясно от какого.

— Спасибо, отец, уважил, — поблагодарил майор и вместе с Мазаевым вошел в уютный, отделанный мореным дубом пивной зал, в котором сидело около десятка уже изрядно вдетых молодых людей с чубами. Они расположились за длинным столом, уставленным жратвой и пивом, и, шкрябая ножнами по мозаичному полу, вели нестройную беседу о смысле жизни.

Заметив вошедших, они умолкли, а размещавшийся в центре здоровенный усатый детина оскалился и, нарочито мягко выговаривая букву «г», объявил:

— А узкоглазому гадью местов здесь таперича не будет. — И, бухнув кулачищем по столу, глядя на Мазаева, заорал: — Смирно стоять, поганка, казак гутарит с тобой!

— Не казак ты, а дерьмо всмятку. — Сарычев почувствовал, как в нем проснулся Свалидор, и презрительно оттопырил губу. — Воняет от тебя за версту. Так что пасть закрой…

Сказал и неспешно повлек спутника к угловому столику. За их спинами послышались крики, вжик-нули выхватываемые из ножен шашки — обиду казаки не прощали. Оттолкнув Мазаева в сторону, Александр Степанович боковой атакой ноги в солнечное с ходу вырубил подскочившего к нему атамана. Едва бездыханное тело, врезавшись подобно тарану, разметало ряды нападающих, майор поднял с земли оружие врага, страшно, так, что кровь застыла в жилах, рявкнул и попер на станичников чертом.

«Заточка не годится никуда, и легковат, — определил Свалидор, сам свободно деливший подброшенный в воздух плат на двенадцать долей и способный, не отводя клинка, обкорнать все углы у поставленной стоймя доски. — Бирюльки, баловство».

Очень скоро выяснилось, что казаки из бандитов говенные и рубиться в «тесной сшибке» не способны. Майор вертелся среди них подобно вихрю. Не прошло и минуты, как станичники хреновы, забыв об атамане, с позором покинули поле боя. Не ларечников доить…

Сарычев бросил клинок на пол и весело подмигнул тезке:

— Ну-с, Александр Степанович, драку уже заказали… Что дальше-то заказывать будем?

Тот странно посмотрел на него:

— Отец рассказывал, как вы там в поезде разделали двоих, а здесь я своими глазами убедился, вы бьетесь, как настоящий берсерк, смерть не страшна вам…

— Неправда, не берсерк я и мухоморов сегодня не жрал, а потому кушать очень хочется, — в шутку прервал его Сарычев, подмигнул и неожиданно стал серьезен. — А чего мне ее бояться, она и так уже во мне. — Он помолчал, вздохнул и сделал знак забившемуся в угол халдею:

— Уважаемый, будьте так добры, покормите нас.

— Да, да, да… — Официант вышел из ступора, и когда он как-то странно, левым боком вперед, подошел, майор указал на стенающего Шуру Черного:

— И падаль эту уберите, пожалуйста.

Атамана оттащили, принесли раков, бутерброды с семгой, жареные сосиски и салат, но аппетит у Мазаева пропал. Потягивая «Мартовское» из запотевшей кружки, он задумчиво посмотрел на жующего майора:

— Что-то не очень вы похожи на журналиста.

А тот, прожевав, хлебнул пива, улыбнулся и негромко попросил:

— Расскажите лучше, что все-таки стало с Ариа-на-Ваэджа?

Ленинград. Преддверие перестройки. Весна

— Интересная все-таки тварь гомо сапиенс. — Майору Кантарии нравился этот неразговорчивый мрачный парень, взглядом свободно убивающий крысу с двадцати шагов. Нисколько не смущаясь тем, что беседа носит характер монолога, он с пафосом продолжил: — Человек воспринимает все, что окружает его, через воздействие потоков волн различной длины, которые попадают на его органы чувств. То есть, являясь открытой системой, он подвержен воздействию энергии Космоса, распределяемой по так называемым резонансным частотам. Говоря проще, мы с вами связаны со вселенной через планеты и созвездия, которые управляют нами с момента рождения до смерти. Вот такие пироги… — Он привычно предъявил пропуск, вошел вместе с аспирантом в кабину лифта и повернул ключ в замке. — Но в то же время человек явление социальное, и он обязан, я повторяю, обязан активно влиять на общество, используя все то, что отпущено ему природой. И очень хорошо, если отпущено щедро…

Глаза его блестели, и Титов почувствовал, что майора прямо-таки распирает жажда власти, основанная на тщеславии и чувстве собственного превосходства. «Этого мочить надо в первую очередь. — Он наклонил голову, как бы со всем соглашаясь, и последовал за научным руководителем по мягкому паласу коридора. — Не спеша, чтобы помучился…»

Уже третью неделю он обретался на жутко секретном объекте КГБ, называемом Институтом пара-психологических проблем. Звуки бубна не могли пробиться сквозь блокировку периметров, и громоподобный глас Рото-Абимо здесь был еле различим, казался приглушенным комариным писком. Жизнь сразу утратила весь свой смысл, превратилась в серое, будничное существование… Ну ничего, ничего, еще не вечер. Сейчас самым важным было не сломаться, выжить, и аспирант держался паинькой, явственно ощущая, как в душе злоба и ненависть свиваются в тугую, готовую развернуться в любое мгновение спираль.

Майор опять показал пропуск, секретный лифт опустил их глубоко под землю. Перед ними отворилась стальная массивная дверь, за одно только упоминание о которой полагался расстрел, и они оказались в святая святых института — в корпусе «Омега». Бывать здесь аспиранту нравилось. На натурных испытаниях ему становилось легче, накопившаяся в душе ненависть находила выход, и всякий раз, когда он убеждался в своих возможностях, возникала надежда, что когда-нибудь он все же услышит голос Рото-Абимо во всю мощь.

Объектов сегодня было всего три. Кучерявый политический, не сгодившийся ни на «уран», ни в куклы, серийный убийца-извращенец, у которого одна почка и половые железы уже были изъяты для медицинских целей, и потому выглядевший неважно, и пожилая дама-отравительница, прежде трудившаяся поваром в обкомовской столовой.

Работал аспирант в паре с душкой-блондиночкой из сектора телекинеза. Глядя на ее крепкую высокую грудь под белым свитером, он мысленно облизывался — эх, хорошо было бы принести белобрысую к порогу куваксы Рото-Абимо… Эх, хорошо…

Задание было такое же, как всегда: один оператор старался вызвать у объекта помешательство, а затем остановить сердце, второй, по мере сил, ставил блокировку. Титов сосредоточился и, ощущая противодействие партнерши как слабое назойливое жужжание в голове, протянул руку по направлению к интеллигенту. Тот заулыбался, изо рта потекла по подбородку слюна. Аспирант хмыкнул, и кучерявый, застонав, медленно сполз на пол. Скоро к нему без особых проблем присоединился маньяк-извращенец, и майор Кантария, глянув на часы, разрешил сделать перерыв.

Уставшие медики вытащили термосы, развернули бутерброды с полукопченой колбаской, переложенной сыром, и принялись пить чай. Напарница аспиранта, изящно выпуская из ноздрей дым, закурила «Космос». Кантария вытащил из кармана мандарин, очистил и, засунув целиком в рот, поделился впечатлениями: