Страница 76 из 142
Молодой отшельник услышал мелодичный, ласкающий слух голос, но не понял ни одного слова, — гостья говорила на незнакомом языке. Конечно, он мог легко догадаться, о чём она хотела сказать. Как видно, девушка робко просила вернуть ей похищенное покрывало, но плут притворялся будто ничего не понимает и только знаками и мимикой старался ей втолковать, что в этом святом убежище она может не бояться за свою добродетель. Он указал гостье на отгороженный угол кельи, где было приготовлено чистое мягкое ложе, принёс самые лучшие фрукты и сладости, — словом делал всё, как подсказывала ему его природная хитрость, чтобы завоевать доверие несчастной девушки. Но обворожительная красавица, похоже, не обращала на всё это никакого внимания. Она села в углу и принялась громко плакать. Её беспрерывные рыдания растрогали благочестивого Фридберта, и он тоже не мог удержаться от слёз, так хорошо помогавших ему разыгрывать задуманную роль.
В поведении отшельника было столько сердечности и дружеского участия, что прекрасная чужестранка понемногу успокоилась, поверив в его непричастность к пропаже покрывала, и в душе осуждала себя за свои глупые подозрения. Ей хотелось только как-то объяснить гостеприимному хозяину кельи, какое несчастье постигло её на берегу Лебединого озера, ибо он, как видно, ни о чём не догадывался.
Первая ночь в жилище отшельника прошла в глубокой печали. Но утренняя заря с давних пор обладает даром своими розовыми пальцами вытирать ночные слёзы страдалиц.
С восходом солнца Фридберт исполнил обычные молитвы, и это очень понравилось прелестной гостье. Она позволила уговорить себя отведать кое-что из принесённого на завтрак, после чего оба вышли из кельи и пошли по берегу озера ещё раз поискать покрывало, которое, быть может, унёс шаловливый зефир, если только его лёгкая ткань не зацепилась за какой-нибудь куст.
Услужливый Фридберт с величайшим усердием принимал участие в поисках, хотя хорошо знал, что они бесполезны.
Неудача снова нахмурила лоб нежной девушки, но в её жилах текла лёгкая эфирная кровь, и печаль, словно ночная тень на зыбучем песке, неглубоко проникла в девичье сердце. Мало-помалу она примирилась с судьбой, и её грустные глаза прояснились, как облака в лучах заходящего солнца. Девушка привыкла к Фридберту, с которым, волею судьбы, ей приходилось делить одиночество, и её взгляд иногда с удовольствием задерживался на его цветущем лице.
Коварный отшельник с тайной радостью подметил это и тысячью мелких услуг старался ещё более обратить благоприятные для него признаки в свою пользу. Любовь утончила его чувства и наделила способностью проникать в женское сердце, а простой, неглубокий швабский ум, казалось, приобрёл несвойственную ему ранее гибкость.
Только изобретательная любовь могла дать этой паре отшельников такой лаконичный, и в то же время очень выразительный, язык, что они, так же как Инкле и Ярико,[176] прекрасно понимали друг друга.
Долгое время Фридберт таил желание узнать, на языке какого народа говорит прекрасная незнакомка, и какому роду она принадлежит, чтобы судить, равны ли они по положению, как равна их любовь. Невежественный простак, он, конечно, не мог знать, что маленький ротик прелестной девушки произносит греческие слова, ибо ни один диалект, кроме швабского, не был ему знаком. Всё же с помощью придуманного им условного языка отшельник узнал, что в его сети попала греческая красавица. Впрочем, во времена Фридберта греческий идеал женщины, с присущими ей классическими пропорциями тела, когда голова составляет не более восьмой его части, и характерным профилем, на котором линия носа является продолжением линии лба, ещё не овладел немецкими юношами. Глаза, а не пропорции, чувство, а не школьная арифметика были единственными судьями красоты, приговор которых оставался незыблемым, и никого не заботило, греческая она или не греческая.
Итак, Фридберт убедился, что Каллиста красива, прежде чем узнал, что она гречанка. Но особенно его заинтересовало неожиданное открытие. Как оказалось, девушка принадлежала княжескому роду: она была младшей дочерью князя Цено, с острова Наксос, и прекрасной Зои
— Друг отшельник, — обратилась как-то к нему Каллиста, — ты наверное знаешь тайну этого озера. Почему-то мать всегда предостерегала нас от посещения северного купания. Может быть, с ней произошло то же, что и со мной, и, как и я, она потеряла здесь своё покрывало? Мать всякий раз посылала нас на нильские купания и никогда не летала вместе с нами, потому что отец из ревности держал её взаперти до самой своей смерти. Перестав посещать источник фей, она постепенно увяла и постарела; красота её отцвела, а для нашего рода вместе с красотой и молодостью исчезают и все радости жизни. Теперь мать вдовствует в печальном одиночестве, а мы живём под её присмотром вдали от замка нашего дяди, к которому после отца перешла власть над Цикладскими островами.
Мать никогда не расстаётся с нами и лишь раз в году, на короткое время отпускает одних к источнику фей. Однажды мои старшие сёстры, забыв предостережения матери, рискнули отправиться на северные купания, полагая, что там лучи солнца мягче и воздух прохладнее, чем в египетской пустыне.
В тот наш полёт, который мы тщательно от всех скрыли, с нами ничего дурного не случилось, поэтому мы повторили его ещё несколько раз, пока я не стала несчастной жертвой легкомыслия сестёр.
Ах, где скрылся этот коварный колдун, подкарауливший нас во время купания и, из злорадства, похитивший моё покрывало? Заворожи его, бессовестного похитителя, святой отшельник! Пусть он упадёт с небес к моим ногам, если он обитает в верхних сферах, или поднимется сюда из бездны в ужасный полуночный час, если он боится света, и вернёт мне моё лебединое покрывало, которое все равно не принесёт ему никакой пользы.
Фридберт очень обрадовался заблуждению Каллисты, приписывающей похищение волшебнику, и не стал разубеждать её. Он сочинил ей сказку о заколдованном принце, который будто бы бродит вокруг Лебединого поля и иногда находит удовольствие подразнить крылатых гостей. При этом Фридберт дал понять, что не обладает даром заклинателя духов, но слышал, будто много лет назад одна девушка-лебедь тоже потеряла здесь своё покрывало, зато нашла верного, любимого друга и легко смирилась с потерей крыльев, тем более, что вблизи чудесного источника молодости и красоты они ей были совсем не нужны.
Прелестная Каллиста нашла большое утешение в этой истории, но только ей не очень хотелось навсегда оставаться в этой глуши, несмотря на многие удобства, предоставленные здесь природой. Это означало, кстати, что сестра Любви, — Чувствительность, — ещё не коснулась её сердца, ибо уединённая долина или пустынный необитаемый остров — настоящий элизиум для чувствительных душ.
Как только услужливый отшельник услышал, что тревожит его подругу, так тотчас же выразил готовность вместе с ней покинуть эту пустыню, однако при этом заметил, что не было бы большей для него награды за возвращение в шумный мир, чем наслаждение семейным счастьем в объятиях добродетельной супруги. И он так нежно взглянул на Каллисту, что не понять, к кому относились эти слова, она не могла. Девушка покраснела и опустила глаза, воодушевив тем самым надежды Фридберта. Поэтому он быстро собрался и, снова одевшись как воин, отправился вместе с прекрасной спутницей к себе на родину.
В Швабии, среди суровых горных пастбищ, расположился городок Еглинг, принадлежавший господам Графеннег. Там, во вдовстве, жила мать Фридберта, бережно храня память о покойном муже и проклиная мейсенцев, убивших, как она думала, её любимого мальчика. Женщина с состраданием протягивала грош каждому увечному воину, возвращавшемуся домой после мейсенского похода и просившему у неё милостыню, и всякий раз допытывалась, не знает ли он что-нибудь о её сыне. И если находился болтливый калека, который придумывал ей басни о смелом юноше, храбро бившемся с врагами, о его геройской гибели и о том, сколько поклонов он посылал матери, прежде чем его душа рассталась с телом, она наливала лгуну кружку вина, и слёзы из её материнских глаз лились при этом так, что хоть выжимай передник.
[176]. Инкле и Ярико — герои рассказов нем. писателя Геллерта (1715–1769).