Страница 138 из 142
Петер решил провести опыт, чтобы узнать, обманывает ли его предчувствие, или нет. Осторожно вынув корень, он коснулся им дверцы шкафчика.
К его удивлению все семь замков тотчас же отомкнулись, и дверцы с шумом открылись. Там, в глубине, его глаза разглядели сверкающую Мамону экономной хозяйки и крестинные пфенниги кроткой Люцинии.
Мастер Петер не знал, чему больше радоваться, — действию ли магического корня, или найденным сокровищам, — и, ошеломлённый, стоял, как истукан, перед открытым шкафчиком. Наконец, он вспомнил о своём призвании кладоискателя и о задуманном путешествии и решил взять найденные деньги себе на дорожные расходы.
Дочиста опустошив шкафчик, Петер предусмотрительно, как в своё время Николь Лист, укравший в Люнебурге золотую доску, замкнул все семь замков и, не мешкая, в бодром настроении вышел на улицу, не забыв хорошенько запереть дверь дома.
Набожные женщины, находившиеся ещё под впечатлением пышной монастырской службы, очень удивились, когда вернувшись домой, нашли дверь запертой и не обнаружили на посту сторожа. Они звонили, стучали, кричали: «Отец Петер, открой!», но внутри ничего не двигалось, кроме ласкового домашнего животного, — мяукавшей кошки.
Чтобы открыть дверь, — а магического корня разрыв-травы у них не было, — пришлось позвать мастера со связкой отмычек. Тем временем мать Ильза обдумала выразительную, насыщенную глубокими мыслями проповедь, которую собиралась прочесть нерадивому сторожу, предавшемуся, по её мнению, покою.
— Спит, пьяница! — сказала она.
Весь дом был обыскан сверху донизу, но «пьяницу» нигде не нашли. «Кто знает, — подумала Ильза, — может быть, это чудовище уже с раннего утра пьянствует в кабаке».
Внезапно напуганная этой мыслью, она сунула руку в карман за ключами: у неё мелькнуло подозрение, не потеряла ли она этот амулет и не украл ли пьяница муж её сокровища. Но связка ключей оказалась на месте, да и шкафчик выглядел таким невинным и безупречным, что не оправдывал тревоги.
Наступил полдень, потом вечер и наконец полночь, а отец Петер всё не появлялся. Это начало казаться странным. Мать и дочь строили всевозможные догадки, но никак не могли взять в толк, что могло послужить причиной его неожиданного исчезновения. Жуткий полночный час располагал скорее к тяжёлым и мрачным, чем к весёлым и радостным мыслям.
Мать Ильза сознавала, что она была настоящей притеснительницей мужа, и сейчас у неё в душе вдруг проснулось угрызение совести. Оно жгло её, как огонь, а воображение рисовало страшные картины.
— Ах, милосердный Боже, смилуйся над нами! — взывала она. — Люциния, я чувствую, твой отец наложил на себя руки!
Чуткая, заботливая девушка, которой ещё не приходила в голову такая страшная мысль, задрожала от ужаса и, испустив громкий крик, упала без чувств. Энергичная мать поспешила восстановить её угасающие жизненные силы с помощью горящей серной нитки, но, придя в себя, Люциния никак не могла успокоиться и проплакала всю ночь до утра.
Все уголки дома были ещё раз тщательно обысканы, каждый гвоздь на стене и каждая балка на чердаке осмотрены, но мастера Петера нигде не обнаружили. «Скорее всего, — решили женщины, — он не повесился и не перерезал себе горло». Были посланы люди с баграми, обследовать все пруды, вплоть до реки Тауберг, но всё напрасно.
Мать Ильза, — женщина неуравновешенная, — как быстро разожгла огонь совести, так же быстро его и погасила. Она легко примирилась с потерей без вести пропавшего супруга, довольная тем, что он ушёл из этого мира, и душой и телом одновременно, и избавил её от позора хоронить его с помощью слуг мастера Хемерлинга. Ильза была серьёзно озабочена лишь тем, как ей купить осла на освободившееся в её хозяйстве место.
Найдя подходящее вьючное животное, она договорилась с хозяином о цене и пригласила его на другой день к себе, чтобы расплатиться с ним за преемника её дорогого мужа. Утром, едва встав с постели, предприимчивая хозяйка первым делом собралась приготовить деньги.
Она открыла семь замков стенного шкафчика, намереваясь взять взаймы из своих сокровенных сбережений… Ах, что было с ней, когда она нашла все ящики пустыми! Несколько мгновений Ильза стояла, как оглушенная, но вдруг на неё нашло просветление и, подобно мадам Ламот,[305] узнавшей об оправдании обманщика-кардинала, она пришла в такую ярость, что со злости ударила себя по лбу ночным горшком, расколов его пополам и черепками поранив себе кожу. Всё это сопровождалось страшными проклятиями по адресу сбежавшего домашнего вора. Услышав шум, Люциния в полном недоумении поспешила к матери узнать, какое несчастье её постигло. Когда же мать рассказала о своём открытии, не утаив, что и крестинные пфенниги дочери тоже исчезли, кроткая девушка скорее обрадовалась пропаже, чем огорчилась, ибо теперь была уверена, что её любимый отец жив и ходит где-то по свету, в поисках счастья.
Примерно месяц спустя после упомянутых драматических событий, в квартире раздался звонок. Мать Ильза пошла открывать, в полной уверенности, что кто-то пришёл справиться о покупке муки. В дверях стоял незнакомый, хорошо одетый, красивый молодой человек. С величавой учтивостью выразив удовольствие видеть хозяйку в полном здравии, он спросил о Люцинии. Гость держал себя так, словно уже бывал здесь, хотя Ильза никак не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь видела его.
Расспросы о дочери навели мать на мысль, что визит нанесён не столько ей, сколько Люцинии, но она всё же пригласила незнакомца в комнату и, предложив ему кресло, поинтересовалась, чем он занимается. Незнакомец изобразил на своём лице таинственную мину и ответил, что хотел бы поговорить с искусной вышивальщицей, о которой много слышал, и сделать ей хороший заказ.
На этот счёт мать Ильза имела особое мнение. Какой заказ мог сделать в этом городе человек красивой девушке? Но, так как деловые разговоры обычно велись в присутствии Люцинии, мать не стала возражать и позвала прилежную дочь. Оставив пяльцы, та тотчас же явилась на её зов.
Скромная Люциния, увидев постороннего молодого человека, покраснела и опустила глаза. Он же по-дружески схватил её руку, которую она резко отдёрнула, и взглянул на неё с искренней нежностью, отчего девушка пришла в ещё большее смущение. Незнакомец порывался что-то сказать, но Люциния не хотела его слушать.
— Ах, Фридлин, — наконец, нарушив молчание, первая заговорила она, — как ты оказался здесь? Я думала ты находишься за сотни миль отсюда. Ты ведь знаешь моё решение, так зачем же опять пришёл терзать меня?
— Нет, любимая, — отвечал гость, — я хочу, чтобы мы с тобой стали счастливыми. Моя судьба изменилась, я уже не тот бедняк, каким был прежде. Умер мой богатый родственник, и мне в наследство досталось всё его состояние, так что теперь я богат и смело могу представиться твоей матушке. Что я тебя люблю, — это я знаю, что ты меня любишь, — на это я надеюсь. Первое — правда, потому я и сватаюсь к тебе. Если и второе правда, то ты выйдешь за меня замуж.
Во время этой тирады, голубые глаза прекрасной Люцинии повеселели, а с последними словами её губы слегка тронула нежная улыбка. Она украдкой бросила взгляд на мать, словно желая узнать её мнение на этот счёт, но та, казалось, была глубоко погружена в собственные мысли. Она не могла понять, как могла скромная девушка позволить втянуть себя в любовную историю, и как она, мать, не заметила этого. Ведь дочь всегда выходила на улицу только вместе с ней и, кроме отца, никогда не видела в доме ни одного мужчины. Мать Ильза готова была поклясться, что этот покоритель женских сердец должен был обладать большим искусством, чтобы прокрасться в сердце её дочери, чем верблюд, чтобы пролезть в игольное ушко. Однако не оставалось сомнений, — хитрый Фридлин усыпил материнскую бдительность и заронил любовь в нетронутое девичье сердце, которое оказалось так же ненадёжно защищённым от посягательств, как и денежные сбережения за семью замками.
[305]. Графиня Жанна Ламот происходила из королевской семьи Валуа, замешана в истории с «Королевским ожерельем», послужившей предметом громкого скандала в ХVIII в. Оно было куплено кардиналом Роганом по поручению Марии Антуанетты, причём деньги ювелирам уплачены не были, а когда те потребовали уплаты, то Мария Антуанетта заявила, что она не поручала покупки; последовавший скандальный процесс окончился оправданием кардинала Рогана и осуждением фаворитки Марии Антуанетты, графини Ламот и подорвал в народе уважение к королеве.