Страница 1 из 2

Zевс

Савельев Игорь

Zевс

Игорь Савельев

Главный герой романа Кирилл – молодой инженер авиации – вынужден постоянно задавать себе вопрос: кто он? Почти античный герой, «повелитель молний», как его уже начинают называть, молодой гений – продолжатель традиций Туполева и Королева – или лузер по меркам современной Москвы и России?.. Любящий и заботливый муж своей беременной жены – или человек без сердца и совести?.. Служитель великого дела – или бездельник из умирающей советской конторы?

Цитаты из книги:

Вглядываясь в своё отражение, бледное, непрорисованное, поверх которого шли буквы: «Не прислоняться» – и царапинами киноплёнки бежал тоннель, Кирилл подумал, что больше всего его пугает… пожалуй… неопределённость. Он терялся, когда что-то начинало идти по сценарию, будто написанному кем-то другим, и с ним начинали играть, как с мышью, которая ещё не видит кошку.

Ему было однажды как-то… неприятно, когда он заметил вдруг через стекло, как в тесной и низкой – раздолбанной «хонде» мохнатое колено оператора почти касается тонкой яниной ноги. Захотелось даже ткнуть в окно и сказать: «Э, мамонт, тарантайку пошире купи… И шорты пошире тоже». (Это ему показалось, что он разглядел даже болт, и всё это – с кромки бордюра.) Но любому, кто раньше сказал бы, что Яна может ему изменить, он рассмеялся бы в лицо.

Товарищи, основная концепция по гашению звукового удара проектируемого Ту-444, предлагаемая сегодня, никуда не годится, – хотел заявить он. Игнорируя опрокинутого Татищева. – Что это за идеи? Абсолютно «попсовые» (он не боялся так сказать!). По ним защищают диссертации китайские аспиранты, прибывшие к нам на практику… Только для этого они и годятся. (Идеи, не аспиранты, – хотел будто бы между делом пояснить он, вызвав ухмылки начальников отделов, которые хорошо знали – каков уровень китайцев). Здесь Кирилл сделал бы передышку; генеральный смотрел бы на него бессмысленно-голубыми глазами, Чпония – шептался бы с соседками, а Татищев выпрямился бы в аристократичном презрении.

Ничего же не было святого – в тотальной иронии и стёбе, вообще присущем КВНщикам. Когда украинская ракета сбила российский «Ту-154» над Чёрным морем, они даже рискнули выйти на сцену с каким-то диалогом («А разве у Украины есть ракеты?» – «Да. Три. Теперь две») – не рискнули даже, просто не сообразили – а что тут такого… Был некоторый скандал, конечно. По крайней мере, жюри покривилось и снизило баллы…

Спускался вечер. Несмотря на то, что темнело сейчас поздно, – начинала разливаться какая-то хмарь, подобие тумана скопилось в низинах, и многие встречные уже включили подфарники: галогеновые лампы в иномарках висели едва ли не на самой нижней кромке, а потому их свет бежал по асфальту, как по воде. Одна из самых сложных развязок. И сплетения дорог, эстакады – будто некто хлестнул трассой, как кнутом.

Во всяком случае, Лёша, заматеревший после университета в какой-то гоп-среде (теперь «Лёха» шло ему куда больше), притащил в жизнь Кирилла лубочно «мужицкие» радости, которые… От которых прежде тот плевался, да и сейчас принимал не очень. Поход в «сауну» можно было считать первым «пробным шаром»; к предложениям же выпить водки Кирилл и вовсе относился с содроганием (буквально: его сотрясал приступ внутренней дрожи, откуда-то от пищевода к плечам, на секунду начинавшим вести себя вполне по-цыгански).

Лёха щёлкал пультом, и вдумчиво остановился на ночном эфире РенТВ, где в якобы интригующей, а на деле – дешёвой – туманности вертелись голые тела: актёры старательно балансировали на грани порнографии; плескались груди в автозагаре; там, где участвовало белое кружевное бельё, пересвечивался кадр. Запиралось на ключ метро. Редел поток раскалённого МКАДа. Бежала жизнь, бежала жизнь.

Игорь Савельев

Zевс

– Алло! Алло! Кир, ты?..

Если бы Кириллу рассказали десять лет назад – он посмеялся бы. Рассказали, что он не въедет в слово «Кир» (а едва не въедет в раскосый «Инфинити», передутый-перегнутый: создателю явно изменило чувство вкуса). Что ему послышится «Кирдык». Вот тоже, подзабытое татарское словечко.

А взял он трубку, выщипнул двумя пальцами из кармана узких брюк, трепетно, боясь, что ускользнет, – только потому, что могли позвонить насчет сегодняшнего. Сказать, что церемония переносится из МГУ. Что церемонии не будет. Что. Что угодно. Что в офисе фонда идут обыски, опера в штатском сверкают застиранными китайскими трусами (Кирилл однажды был понятым, и это неприятно запомнилось: молодчики из ОБЭПа часами сидели перед ним на корточках над какими-то коробками и нижними ящиками шкафов, из-под ремней торчали эти китайские трусы) – и заплаканная секретарша обзванивает всех, кто едет на сегодняшнее вручение. Поэтому первый звонок – пропустил. Как загнанный конь, косил глазом на дисплей. Михалыч. Подумаешь, Михалыч! На работе точно не могло случиться ничего чрезвычайного?.. Вторым звонить, минут через пятнадцать, с незнакомого номера, мог кто угодно, включая и заплаканную секретаршу фонда. Поэтому, чертыхаясь, пришлось. С непривычки Кирилл едва не впечатался в упомянутую «Инфинити», в панике вильнул туда, где его едва не снес «Икарус-Турист». Взревел, рыкнул, обдав пахучим черным дымом. Хлопающая крышка багажного отсека, детские кубики фар. Господи, откуда?.. Врубив «аварийку», словно выбросив белый флаг, Кирилл съехал на обочину. Не убиваться же, и не убивать машину Яны из-за каждого звонка.

Ради бога, алло!..

– Это Кирилл?..

Да, все так и есть: некуда больше спешить, надо разворачиваться (но где, у подножия эстакады, несокрушимой, как пирамида Хеопса?), – все кончилось, все отменилось, – если бы не… Мужской голос в трубке, странно знакомый, никак не мог принадлежать испуганной секретарше, но это-то чушь, главное, что сначала, до «Кирилла», к нему обратились – «Кир».

– Да. А кто это?

– Это Леша. Привет.

А Яна, кстати, не очень-то хотела давать машину – кажется. «В метро же уже нет давки? Езжай так?..» Они действительно проснулись поздно. Яна в последнее время вообще реже выезжала из дома, хотя до официального декрета полагалось еще несколько месяцев, – короче говоря, ничего еще не полагалось, и даже живот не был виден. Но, может, даже ее циничные шефы почувствовали, что негоже беременной бегать по всяким бомжатникам или судам, где все друг на друга орут… Яна с этим никогда бы не согласилась, выскажи Кирилл это вслух. Когда выезды все-таки случались, то ею владел боевой настрой: подкрашивала глаза чуть ярче, чем прежде (любила синюю тушь), и даже, может, блузки выбирала чуть более тесные… Хотя бред. Блузки всегда одинаковы. Но тем не менее. Кириллу казалось, будто она кому-то что-то хочет доказать, пусть неосознанно. Он пошутил на эту тему пару раз. Яна отвечала, смеясь, рассказывала про однокурсницу, которая, как только узнала все в женской консультации, а речь не о месяцах шла – о неделях, тут же перестала краситься вообще, облачилась в халатик суповой расцветки, держалась за воображаемый живот, являла миру кротость и порицание… и даже испортила курсу выпускную фотографию, встав в первом ряду – монументом лицемерия.

Впрочем, больше испортил снимок какой-то мужик, случайно попавший в кадр в самом углу – на крыльце альма-матер, он пробегал мимо и при этом эффектно почесывал яйца.

А в первом ряду – декан, профессура. Все с парадными лицами.

Большая часть выпускников отрезала мужика.

Яна хохотала оглушительно и не отрезала. Больше того, эта деталь стала единственным пропуском снимку в долгую публичную жизнь: Яна, не терпевшая парадные построения («Утро перед казнью», – называла она их композиции, почерпнув это, кажется, у циников-фотографов), охотно и с гордостью показывала снимок гостям тех месяцев или, скорее, недель (потом надоело), и Кирилл хохотал вместе с нею.

В общем-то, в этой истории была вся Яна.

И если она не хотела давать ему машину, о чем, кстати, не сказала ни слова, то лишь потому, что Кирилл все еще крайне неуверенно чувствовал себя за рулем, и каждая вылазка на проспекты Москвы давалась ему крайне тяжело, с нервами в пробках (где тоже уметь надо двигаться) и бесконечно пропускаемыми дорожными развязками.