Нити судьбы

Но это не меняло того факта, что она была прекрасна. Каждая принятая ею поза была неизменно изящна, будь она даже самой развратной на свете. В ней было что-то… аристократичное. Вот что она взяла от Карлы. Она, как и ее мать, умела сохранять достоинство в любом положении, в любой ситуации. И не менее хорошо у нее получалось сочетать это с неуемным темпераментом. В данном случае поговорка «яблоко от яблони падает недалеко» оказалась верна.

Джессике надоело созерцать ночь за окном. Она села на кровати, подняла с ковра сигареты и, щелкнув зажигалкой, закурила. После чего посмотрела на меня, задавая безмолвный вопрос, заметила, что я киваю, и подкурила еще одну сигарету.

— Я хочу у тебя кое-что спросить, — сказала она.

Я кивнула в очередной раз, затягиваясь и снова принимая горизонтальное положение. Джессика подсела чуть ближе ко мне и обхватила колени руками.

— Ты не ревнуешь меня к Вивиану? — задала она вопрос.

Я рассмеялась.

— Нет, конечно. Почему я должна ревновать?

— Вы хорошие друзья… коллеги и все такое.

— Это дает мне право ревновать?

— Думаю, что нет. — Джессика сделала неопределенный жест рукой, посмотрела на меня и улыбнулась. — Это все кофе. Он заставляет меня городить всякую чушь! Я еще никогда в жизни не несла такой ерунды!

— Он всего лишь заставляет тебя говорить то, что ты думаешь, и делать то, что ты хочешь делать.

Джессика сделала пару мелких затяжек.

— Какой опасный кофе, — констатировала она. — Его нельзя пить часто! Хотя… почему, собственно, нельзя? Очень даже можно. Было бы здорово, если бы люди говорили то, что думают, и делали бы то, что хотят делать, правда?

— Да. Только некоторым, мне кажется, не поможет даже кофе.

Я поставила на покрывало пепельницу, и Джессика тут же воспользовалась ей, стряхнув с сигареты пепел.

— В последние годы мама много говорила о тебе, — снова заговорила она. — Рассказывала разные истории, вспоминала… странно, но о тебе она рассказывала в разы больше, чем о моем отце. О тебе я знаю почти все: какими духами ты пользовалась, какую одежду предпочитала носить, что ела и какой пила алкоголь. А о нем я ничего не знаю, веришь? Я даже не в курсе, кем он работал, и работал ли вообще… — Она посмотрела на меня. — А ты помнишь маму?

— Конечно. Я буду помнить ее всегда.

— Ты… и сейчас ее любишь?

Я помолчала. Джессика еще немного придвинулась ко мне, так, будто надеялась, что ее близость расположит меня к откровенности.

— Да, — ответила я. — Мне кажется, что я никогда не переставала ее любить. Это как… чистый образ, который остается у тебя в памяти, и он неизменен — не важно, что ты делаешь и какой жизнью ты живешь.

— Она тоже любила тебя, — сказала Джессика. — Она переживала по поводу того, что вы расстались… иногда говорила мне, что была бы рада что-то вернуть. Но потом поправляла себя: прошлое не вернешь.

— Она была мудрой женщиной, — кивнула я.

— Да, — согласилась Джессика и добавила после паузы: — Мне ее не хватает.

— Вряд ли я тебя утешу, если скажу, что мне очень не хватало ее с того момента, как мы с ней расстались, правда?

Джессика медленно кивнула и сделала очередную затяжку.

— Давай не будем об этом, — предложила она. — Я не хочу, чтобы ты грустила. Мама говорила, что ты часто грустила… а у тебя такая красивая улыбка.

Она протянула руку и погладила меня по щеке. Это было прикосновение женщины, только что узнавшей, что такое другая женщина — осторожное, но не испуганное, а ищущее и пытливое. Прикосновение исследователя к чему-то новому в желании узнать, что это такое, как широки его границы и что находится за этими границами. Я взяла ее руку и поцеловала пальцы.

— Ну так что, инцест? — спросила я.

Джессика сморщила нос и рассмеялась.

— Даже если и так — кому какое дело? Если двум людям хорошо вместе, зачем на их отношения вешать ярлыки?

— Ты права. Как ты оцениваешь свой новый опыт?

На ее лице появилось отсутствующее выражение, а потом его сменило выражение сосредоточенности — она размышляла.

— Это странно, — сказала она, после чего на ее лицо вернулась улыбка. — В этом есть что-то невинное… и одновременно что-то темное и порочное. Тут много красок, в том числе, и противоречащих друг другу… с мужчинами это совсем не так, с ними все понятно. А с женщиной это… одновременно так знакомо и так чуждо.

Звонок во входную дверь прервал наш разговор, и мы с Джессикой переглянулись.

— Кто это может быть в такой час? — удивленно спросила она.

— Не знаю. — Я поднялась и взяла со стула халат. — Я открою, отправлю позднего гостя подальше и вернусь к тебе. Укройся, а то ты замерзнешь.

Поздним гостем оказался Вивиан. На предложение войти он ответил отказом, стряхнул с плаща дождевые капли и, поискав что-то в кармане, извлек на свет… мой бумажник.

— Похоже, вы с Джессикой торопились, когда уходили, — заметил он. — Не припомню, чтобы ты где-нибудь забывала бумажник. Кстати, я видел твои водительские права — надеюсь, ты простишь мне эту вольность, я должен был узнать, кому принадлежит эта вещь. Оказывается, у тебя есть второе имя?

Я обреченно вздохнула.

— Да. И я ненавижу это имя. Именно поэтому всегда представляюсь Ванессой.

— В этом нет ничего постыдного. Я тоже не перевариваю имя «Пьер», и еще меньше мне нравятся имена «Рихард» и «Дитрих». Кто же тебя так ненавидел, что дал тебе имя «Зельда»?

Я взяла из его рук бумажник.

— Папа. У него всегда была тяга к идиотским именам.

— Я могу называть тебя «Зельда»? Ну, хотя бы иногда?

— Нет! — отрезала я. — Ты и так слишком много себе позволяешь для коллеги.

Вивиан примирительно поднял руки.

— Хорошо, хорошо. Так уж и быть, ты сможешь иногда называть меня «Рихард». Или тебе больше нравится имя «Пьер»?

— В последний раз мои личные вещи попадали тебе в руки. Ты уверен, что не хочешь войти? По-моему, тебе нужно выпить чего-нибудь горячего. Ты не промочил ноги?

— Внизу меня дожидается такси. Я хотел попросить прощения за то, что не смог сегодня подойти к вам с Джессикой. Очень много дел. Как видишь, закончил только сейчас.

— Адам и Колетт не обделяли нас вниманием. — Я открыла дверь чуть шире. — Но ты можешь искупить свою вину сейчас, мы не будем против.

Мы с Вивианом переглянулись и улыбнулись друг другу. Мы могли обменяться миллиардом пошлых шуток, в том числе, и в адрес друг друга, но знали, когда лучше будет сказать «нет».

— Благодарю, — заговорил Вивиан, — но мне нужно рано вставать. Деловые вопросы требуют срочного решения. В мое отсутствие Адам будто нарочно корчит из себя социофоба и откладывает переговоры. Но мы ведь увидимся в понедельник, да?

— Конечно, — кивнула я и добавила, опередив его на долю секунды: — Да-да-да. С меня подробный рассказ.

— Подробный рассказ? — Он поднял бровь — никто, кроме меня, не принял бы это за хорошую актерскую игру. — Чем это вы тут занимаетесь?

— Проходи — узнаешь.

Вивиан покачал головой.

— Я был бы рад, но мне нужно выспаться. У меня только одна просьба — хотя бы намекни, а то я буду плохо спать и перебирать в уме тысячу разных вариантов того, чем вы занимались.

— Я уверена, что твоя фантазия не так бедна, и, выдумав тысячу, ты перейдешь на миллионы.

— Ты жестокая женщина, Ванесса. — Вивиан попытался придать своему лицу скорбное выражение и добился своей цели — я не сдержала улыбки. — И я найду способ тебе отомстить.

— В этой области твоя фантазия работает не так хорошо, но я уверена, что ты с достоинством выйдешь из этого положения. — Он кивнул на прощание, и я ответила ему тем же. — Спокойной ночи.

Вивиан

— Очень надеюсь, что у меня не останется синяков. — Анна посмотрела на меня и, заметив, что я хочу ответить, добавила: — Для твоего же блага — лучше, чтобы синяков у меня не осталось.

— Ну, дорогая. Я ведь говорил тебе, что если ты не узнаешь, что такое боль, ты не сможешь по достоинству оценить удовольствие.