Страница 24 из 36
Перовский дочитал письмо Гельма, подошел к витражному окну. За окном мерк свет краткого зимнего дня. Камни в перстнях приобрели цвет запекшейся крови.
«Гений камня... Гений честности... Вот ты и попался, каналья Коковин!»
«Доношу Вашему превосходительству, что при обыске в квартире командира Екатеринбургской гранильной фабрики найдены мною до семи весьма знатных драгоценных изумрудов. В сем числе один самого лучшего достоинства, весьма травяного цвета. По мнению моему, сие есть самый драгоценный и едва ли не превосходящий достоинством изумруд, бывший в короне Юлия Цезаря. В соответствии с установлениями Вашими произведено арестование г. Коковина и водворение его в Екатеринбургскую тюрьму. Драгоценные камни и в сем числе знатный изумруд отправлены в распоряжение Вашего превосходительства с мастером Петергофской гранильной фабрики Григорием Пермикиным».
— Каковым ты нашел Коковина, Пермикин? — спросил Перовский, откладывая в сторону письмо чиновника Ярошевицкого. — Он бестия, не правда ли?
— Сие ошибкою будет. — Пермикин устоял под гипнотизирующим взглядом всемогущего царедворца, взора не опустил. — Наслышан я много про Коковина, за образец его чтил, сам будучи камнерезом и камнезнатцем.
— А сейчас понял, что ошибался?
— Никак нет-с. Тут что-то непостижимое для ума происходит. Не тот человек Коковин...
— Молчать! — Перовский ударил кулаком по столу.
Он сердито прошелся по комнате, затем обычным, тихим голосом спросил:
— А что же ты слыхивал про Коковина?
— Художник он каменных дел, изумительных талантов. И удачлив до крайности. Шутка ли — сыскать берилл мировой знатности и бескорыстно вручить его казне. Ведь в сто пятьдесят тысяч рублей штуф сей оценен. А открытие изумрудов? А наждак? Он ведь и наждак сыскал знатный. Вез наждака какая гранильная фабрика! Ведь ни пилить, ни гранить, ни полировать без оного нельзя. Коковинский наждак силою и действием превосходит иноземный и даже алмазный порошок заменить может. Заслуги Коковина перед отечеством воистину велики...
— Хватит! — рявкнул Перовский. Он был взбешен. Каждый считает, своим долгом хвалить и оправдывать Коковина. Перовский предписывал Главному горному начальнику генерал-лейтенанту Дитериксу принять личное участие в обыске на квартире Коковина — тот уклонился. Чиновник Ярошевицкий не нашел ничего лучшего как после ревизии подать рапорт, оправдывающий Коковина. И даже этот... сермяга... туда же. С суконным рылом...
Ледяным голосом Перовский сказал:
— Пошел вон, Пермикин.
Максим Кожевников, промышлявший в тайге, таинственно исчез. Его тело было обнаружено только весной, когда начали таять снега.
Теребенев хотел изваять бюст Кожевникова и очень настаивал, чтобы того вызвали в Петербург. Узнав, что Кожевников погиб, он написал письмо Перовскому, чтобы тот разрешил Коковину, заключенному в тюрьму, сделать карандашный портрет Кожевникова по памяти. Перовский усмехнулся и разорвал письмо Теребенева. Тот так и не дождался ответа. Бюст Кожевникова не был изваян.
Когда камни, отправленные Ярошевицким в Петербург, дошли до назначения, «знатного изумруда» среди них не оказалось. Этот уникальный кристалл, весом в четыреста граммов, находился уже... в коллекции Перовского. Перовский заполучил изумруд простейшим способом — украл, но радость его была неполной. Он трусил. Теперь ему ничего не оставалось, как всю вину взвалить на Коковина...
— Ты должен признаться, Коковин, что украл самый крупный изумруд из уральских копей.
Голос Перовского был ровен и холоден. Коковин пристально посмотрел на него. Он понял, что Перовский не услышит его соображений, что бы он ни сказал.
— Мне не в чем признаваться, — сказал Коковин.
— Ежели будешь упорствовать, мало толку для тебя. Сгною в тюрьме. А коли покаешься...
Коковин отвернулся. Перовский встал и молча вышел из камеры. Его план — добиться, чтобы Коковин, надеясь на освобождение, сам признался в хищении и таким образом своими руками очернил себя перед потомством, — не удался.
Но он пришел еще раз. И еще. И все настаивал своим ровным голосом, чтобы Коковин сделал признание. Коковин молчал.
— Как же это ты, братец, — с кривой усмешкой сказал на прощанье Перовский, — каменным гением числишься, а унизил себя до воровства?
— Гений камня есть простой народ российский, — сказал Коковин. — А я того звания не добивался. Всю жизнь я думал о благе отечества, а награды сами собой следовали. Вот и эта «награда» сама собой пришла...
В тюрьме у Коковина началась чахотка. Он уже второй год находился в камере без всякого доказательства вины. Коковин настолько ослабел, что не мог передвигаться без посторонней помощи. Время от времени он просил у надзирателя бумагу и писал прошения разным вельможам. Они оставались без ответа. Без ответа осталось и последнее прошение, написанное уже дома:
«Приводя на память и рассматривая поступки во всей жизни моей, я совершенно не нахожу ни в чем себя умышленно виноватым перед Престолом, Отечеством и начальством. Я принял смелость присовокупить при сем оправдания мои противу скудных обвинений, из чего усмотреть изволите, что все обвинения есть более единообразны и произвольны с усиленною наклонностью к погибели моей...»
Коковин с безвозвратной ясностью понимал, что погиб, и знал, кто желал его погибели. Но до последней минуты не мог поверить, что несправедливость может быть осуществлена столь бесстыдно, страшно и безнаказанно...
Когда Пермикин пришел к Теребеневу, тот, сжигаемый чахоткой, на пределе сил работал над большой скульптурой Прометея.
— Собираются за долги мастерскую мою продать, — сообщил Теребенев. — Дом я уже продал. Ночую здесь. Однако работается хорошо. Не так давно, быв благополучным, я метался по Петербургу, хватаясь то за одну, то за другую работу — из-под резца выходило нечто чугунно-уравновешенное и пустое. Чудо с атлантами Эрмитажа не повторялось. Не было величия. Не было гармонии. Статуи царей, которые я изваял, лишены внутреннего огня. Нет, не их надо ваять. Прометеев...
— Я часто думаю о нашем гении камня, — сказал Пермикин.
— Это тот редкий случай, когда смерть — благодеяние, — тихо заметил Теребенев. — Чудовищная колесница власти раздавила его. Вечный медный всадник, готовый растоптать копытами художника, едва тот осмелится поднять голову. Я не верю в его виновность. Но она запечатлена в документах... Поверят ли потомки, что наш гений камня был чист и до глубины души своей верен искусству?
— Сколь часто художник русский нуждается в оправдательном приговоре потомков...
— Будет же нашим утешением иметь веру в благородство потомков наших.
В. Опарин
Золотой человек кургана Иссык
В 1969 году казахские археологи под руководством К. А. Акишева приступили к раскопкам огромного кургана, расположенного в 50 километрах восточнее Алма-Аты. Археологи сами назвали курган Иссык, так как народные предания обошли его своим вниманием. В общем-то, это не было удивительным: рядом с Иссыком высились другие его собратья, составляя грандиозный курганный комплекс — сорок пять земляных пирамид, вытянувшихся на расстояние в три километра. И рядом со своими соседями Иссык не выделялся ничем: высота его составляла всего лишь... шесть с половиной метров. Всего лишь — потому что рядом стояли исполины высотой до 15 метров. Как и другие курганы, Иссык был ограблен еще в древности... К счастью для науки, грабители не заметили одно — причем боковое, то есть не главное даже — погребение, в котором лежали останки человека, отныне вошедшего в мировую науку под именем «золотого человека Иссыка».
«Саки же (скифское племя) носили на головах высокие островерхие тюрбаны плотные, так, что стояли прямо. Они носили штаны, а вооружены были дакскими луками и кинжалами...»