Мишень

Я попытался подняться, но голова кружилась, и пришлось снова устроиться под деревом. Щеку начинало щипать — нехороший признак, нужно уже что-нибудь сделать с этим порезом. Отогнав непонятно откуда взявшуюся здесь кошку, худую и длинную, как велосипед, я порылся в карманах джинсов и достал телефон.

Киллиан ответил почти сразу.

— Боюсь и подумать, — проронил он.

— Не нужно думать. Нужно поговорить. Нам есть, что обсудить.

Киллиан

30 декабря

Треверберг

Клуб надоедливых овец создавать не пришлось хотя бы потому, что все три барышни решили на денек оставить меня в покое. Даже Анна больше не звонила, при этом не устояв перед искушением отправить несколько сообщений различного характера. Я вопреки обычному своему поведению ответил на парочку, втягиваясь в игру. Явно все это не очень хорошо на меня влияло, я слишком много общался с Винсентом, внутри проснулся азарт и интерес: к чему все это в конечном итоге нас приведет? Мне было не только интересно наблюдать за всеми участниками действа, включая самого себя, но и принимать в нем непосредственное участие, что шло вразрез со всеми теми установками, которыми я жил прошлую темную жизнь и часть этой. Возможно, не дай мне Ариман возможность «перезагрузиться», я бы пошел на поводу у Анны, и уже вовсю разгребал бы последствия своего участия в игре, затеянной Винсентом. Но вторая темная жизнь дала еще больше выдержки и несколько другой взгляд на происходящее. На приключения не тянуло.

Что мне было интересно сейчас?

Изменение эмоционального запаха всех, кто свалился в тревербергский котел, и с удовольствием тут варился. Авирона, которая иногда пахла как смертный. Дана, от которой уже не так явно несло безумием, Эмили, постепенно понимающая, что она не ребенок, Анна, чей личный ад чуть было не обернулся адом для всего города. Винсент, чья боль трансформировалась в азарт. Он как ищейка: стоит напасть на след, все остальное уходит на десятый план. Я, постепенно отходящий от привычной невозмутимости и непричастности. Треверберг менял не только людей, по какой-то причине сюда переехавших, он менял и темных существ. Он менял даже нас, хотя, казалось бы, кто как не каратели, должен в наименьшей степени быть подвержен влиянию извне?

Во времена Великой Реформы мы пришли к выводу, что карателем может стать только существо нового типа, вампир, который не боится солнца, серебра, воды, не нуждается в крови в таком объеме. Первой стала Авирона. Ариман обратил ее еще до Реформы, скорее всего, уже тогда зная, каким образом подобное решение отразится на мире. Им двигал не только интерес. Потом были Дана и Веста, древние каратели, еще почти вампиры. Дикие, воинственные. Тогда. Именно во многом благодаря им и их собратьям Реформа разрешилась в нашу пользу. Концентрированный естественный отбор, когда противоборствующие силы были брошены в один котел. И выжило меньшинство сильнейших. Мир раскололся. Мы считали, что каратель — идеальная форма идеальных существ. И были правы почти во всем. За исключением того, что существа типа Винсента много глубже переживают все. Они чувствуют острее. Они более восприимчивы к психологическим нагрузкам, чем обычные вампиры. Они больше концентрируются на духовных понятиях, пытаясь проникнуть в суть смысла существования и цели их деятельности. Они задают вопросы. Все. Даже сверхлогичный брат-близнец Винсента Амирхан, чья коммерческая жилка изумляла всех с того момента, как он начал делать самостоятельные шаги.

Идеальная машина для убийства, которую может растрогать красивый восход.

Стало грустно. За пять тысяч лет мы потеряли слишком много действительно близких существ, братьев и сестер. Теперь уже не только по духу, но и по крови.

С течением времени я все глубже понимал тех, кто меня окружает. Я вампир. Никогда не был карателем в привычном понимании, хотя в какой-то момент с помощью Аримана научился жить под солнцем. А кто я сейчас? В Ордене таких существ называли уклончиво «переобращенные». Пора уже изобрести более красивый термин. Все началось с интереса подчиненного мне темного эльфа к тому, «а что будет, если обращенного обратить еще раз? Он станет смертным? Он умрет? Получится что-то интересненькое?». Научный интерес и обстоятельства заставили меня поэкспериментировать, создав поразительное существо. Она жила в собственном измерении, мерила всех по принципу «опасен» и «не опасен», не чувствовала боли, экспрессии, только мерную радость, гармонию, привязанность к своим детям, ко мне (к счастью), и обладала способностью мгновенно принимать решения. Она практически забыла своего первого Создателя. Это был прорыв.

В конце девятнадцатого века бесшабашные чувства к Дане и потеря ориентира в пространстве привели меня к решению, что нужно что-то менять, и я воспользовался предложением Аримана. Я понимал, что после этого уже ничто не будет, как прежде, также понимал, что личность свою сохраню. Хотя бы потому, что Ариман знает, что делает. На выходе я получил почти гармоничное состояние, приглушенные эмоции, отсутствие боли и тоски по прошлому и… И не знаю. Я ощущал себя другим, меня воспринимали иначе, и при этом это был я. Хотя теперь мне нужен был сон раз в месяц на несколько часов, кровь не нужна была вообще, а эмоции насыщали лучше, чем когда бы то ни было. Преимущественно положительные эмоции, что странно. Я не обладал эмоциональным запахом — и научился его выделять, чтобы не шокировать друзей и собеседников. Я потерял светлый облик. Хотя для выходов в свет всегда несколько корректировал образ Эдварда Берга. Мечта любого ученого — получить возможность подтвердить гипотезу на практике. Пожалуй, я должен чувствовать себя счастливым.

Но не чувствовал. Я оцениваю свое внутреннее состояние как гармоничное. Периодически внешняя среда выбивает, повышается эмоциональное восприятие, но мне нужен лишь час покоя, медитации или работы, чтобы вернуться в норму.

Вибрация телефона заставила меня отвлечься от размышления и поднять голову. Я сидел за своим столом в кабинете, где работал ровно до того момента, когда мысленный поток унес в прошлое. На экране высветилась фотография Кристиана Дойла. И что Винсент натворил в этот раз?

— Боюсь и подумать, — заявил я вместо приветствия. Открыл ноутбук, разбудил его и пробежался глазами по списку полученных писем, стараясь не реагировать на беззвучные, но упрямые оповещения календаря.

— Не нужно думать. Нужно поговорить. Нам есть, что обсудить.

— Если ты придумал сто пятый аргумент на тему, почему я должен переспать с Анной, не выйдет, так и знай, — уведомил я его, откидываясь на спинку кресла и глядя в потолок.

Я уже знал, что речь пойдет не об Анне — слишком усталым и чересчур собранным был голос карателя. По интонации было понятно, что Винсент на грани истощения, а это означало одно: он звонил мне после того, как сполна поиздевался над собой, экспериментируя с ментальными усилиями. Или кого-то оживлял или кого-то убивал.

— У меня есть две новости, — невозмутимо продолжил Винсент. В трубке шумел ветерок, но в остальном было тихо. Он на улице, скорее всего, в каком-то парке или во дворе, где почти нет сквозняка и совсем нет людей.

— Слушаю, — проговорил я, когда пауза затянулась. Каратель то ли думал, то ли подыскивал слова. До меня донесся приглушенный вздох.

— Слушай, я дико замерз и устал. Ты не против, если я приеду?

— Через сколько тебя ждать?

— Ну, если ты поможешь, то немедленно, — усмехнулся он.

Я отключил телефон и усмехнулся. Чудесная черта все время лезть на рожон, кажется, его даже украшала. Он знает, что сейчас не лучшее время говорить со мной по душам, но новости предпочел сообщить лично. Хотя, я уверен, по телефону безопаснее, ибо если он едет сюда, и если он позвонил, значит, либо сам натворил что-нибудь безумное, либо стал свидетелем какого-то безумного происшествия, либо что-нибудь безумное натворила его помощница-Незнакомка.