Свет с Востока

«гренадский эмират, Альгамбра»... Таинственно, звучно. И однако же, как «верблюжатники» — арабы — смогли пробраться к дальнему европейскому полуострову, в мир чужой культуры? Зачем им это было нужно? Я долго разглядывал старинный географический атлас, но вопросы не уходили, а множились.

Мне шел одиннадцатый год. Я записался в городскую библиотеку, где правил азербайджанец (тогда говорили «тюрок») Садыхов — не­давний красноармеец, ныне с костылями и протезами вместо ног. Он аккуратно записывал названия отпускаемых мне книг, всегда был веж­лив, благожелателен. Но вскоре мне стало не хватать садыховских книжных богатств, я стал оглядываться по сторонам.

Мы жили в Шемахе уже два года. За это время у нашей семьи поя­вилось много знакомых как среди «тюрок», так и в среде русскоязыч­ных жителей. Один из них — Александр Николаевич Арнольд. Когда-то блестящий офицер лейб-гвардии в Петербурге, в 1909 году он вы­шел в отставку в чине полковника, переехал в Среднюю Азию, потом на Кавказ. Теперь этот одинокий старец, постоянно бывший «под мухой», жил в крохотной комнатке переполненного жильцами дома. Мебели почти не было. Единственным сокровищем Александра Нико­лаевича являлся альбом с фотографиями из навек ушедшего петер­бургского прошлого. Достаток у полковника были весьма скромный, в основном он уходил на приобретение водки, поэтому он обедал по очереди у разных знакомых, в том числе и он у нас. Арнольд был крас­норечивым рассказчиком — восседая в гостях, он сыпал анекдотами и воспоминаниями. Вероятно, речевой дар внушал ему постоянное же­лание выступать на сцене единственного городского клуба. Наш Ио­сиф рисовал ему афиши, а во время спектаклей превращался в суфле­ра. Ставились пьесы Чехова «Медведь», «Юбилей». Хлебнув перед вы­ходом на сцену горячительного напитка «для храбрости», Александр Николаевич появлялся перед зрителями и гремел: «Двенадцать жен­щин бросил я! Девять женщин бросили меня! Да, господа!»

Однажды он и адвокат Кегель открыли винный магазин. Товар им одолжил знакомый винодел армянин Мисак. Заведение просущество­вало одну неделю, потому что оба его устроителя, как утверждали раз­носчики городских новостей, сами опустошили все бутылки.

Было в Шемахе и несколько русских землемеров. Где и как они работали, видеть не пришлось, но помню, как днем они появлялись в пустующем городском клубе, шумно беседовали (наша квартира нахо­

14

Книга первая: У МОРЯ АРАБИСТИКИ

лилась в соседнем помещении), а иногда и пели песни — у кого-то из них был приятный баритон:

Есть в Батавии маленький дом На окраине где-то, с окном, И в двенадцать часов И китаец-слуга Снимает с дверей засов.

И за тенью является тень,

И скрипит под ногами ступень,

И дрожит перепуганный мрак

От частых споров, скандалов и драк.

Из-за пары потрепанных кос

С оборванцем подрался матрос,

И два тела сплелись, и над ними, дрожа,

Сверкнул огнем блеск ножа...

Помню еще и радиомеханика Ивана Попова, который кроме того был и киномехаником. Именно он привозил из Баку ленты в коробках и прокручивал их перед зрителями. В Шемахе смеркалось рано, сеансы проходили в просторном дворе, уставленном скамейками. Экраном служили сшитые простыни, навешанные на глухую стену выходивше­го во двор дома. В таком кинотеатре я увидел фильмы «Девушка с коробкой», «Знак Зорро», «Абрек Заур», «Мисс Менд» и несколько других картин, бывших в прокате на исходе 1920-х годов. «Киношник» Иван Попов, сам красиво рисовавший свои афиши, запомнился как человек с разнообразными культурными интересами. В памяти рядом с ним стоит работник райкома партии Петр Добрыднев, единственный в Шемахе эсперантист.

Говоря о знакомствах, следует рассказать о наших с братом Ио­сифом необычных посещениях городской аптеки. Ходили мы туда не за лекарствами — подростком я лишь однажды и недолго болел свин­кой. В аптеке нас встречали заведующий Воловец, фармацевт Кремер и молодой человек Валентин Ковельский. Мы проходили в заднюю ком­нату и устраивали «сыгровку», то есть играли на музыкальных инстру­ментах пьесы по общему выбору. Иосиф с детства был неравнодушен к музыке: сперва он своими руками изготовил балалайку. Потом у приятеля своего Нихотина купил валявшуюся на чердаке сломанную гитару, починил ее и научил меня аккомпанировать его балалайке. По

В гостях у шемаханской царицы

15

рисунку в дореволюционном журнале «Нива» смастерил скрипку — рисунок представлял собой рекламу: «Юлий Генрих Циммерман, по­ставщик Двора Его Величества». Наконец, Иосиф сделал настольное пианино.

Однажды он и Касьянов музицировали на квартире последнего и заиграли гимн «Коль славен наш Господь в Сионе». Вдруг прибежала взволнованная соседка, малозаметная в городе дама по фамилии Дру­жинина: «Что вы делаете, перестаньте! Это запрещенная музыка, вас могут арестовать!» Говорили, что эта Дружинина вела отшельниче­ский образ жизни и питалась более всего лисьим мясом...

Вспоминается мне и главный врач городской больницы хирург Владимир Павлович Сазонов, необыкновенный человек: в часы, сво­бодные от занятий медициной, в нем сочетались фотограф и коллек­ционер бабочек, охотник и огородник, садовод и отчасти археолог. Знакомство с ним и его близкими началось с того, что одна из пяти его дочерей (были и сыновья) красавица Наташа попросила меня дать ей почитать «Тысячу и одну ночь». Мог ли я отказать! Взамен сказок мне одолжили том Пушкина в голубом переплете и том Лермонтова в красном. Я жадно читал: новые впечатления, знания легко ложились в память. 8 октября 1924 года, на двенадцатом году жизни, я впервые пришел в школу. Супруга Владимира Павловича Сазонова — учитель­ница Елизавета Ивановна — устроила мне вступительный экзамен: я прочитал вслух «Переправу» Аксакова, решил на доске предложенные арифметические примеры и был зачислен в третий класс. Кроме него преподавание .на русском языке в Шемахе велось в таком же единст­венном пятом классе.

1924 год отмечен в моей памяти и другими событиями.

В январе умер Ленин, и в городе зазвонил громадный колокол, не подававший голоса с последних дореволюционных лет. Колокол висел над помещением, похожим на келью, где жили конторщик Ус, его жена и два сына-подростка — Петр и Павел. Колокольня была единст­венной уцелевшей во время гражданской войны частью православного собора, возведенного на холме в центре Шемахи. За жилищем Уса тянулись груды камней, напоминавших о бывших когда-то на их месте соборных стенах.

В феврале отец, вернувшись из Баку, где он был в командировке, подарил мне по случаю моего дня рождения три приобретенные им книги: «Фритьоф Нансен», «Басни» Крылова и «Как образовались горы на Земле» Рубакина.

16

Книга первая: У МОРЯ АРАБИСТИКИ

А вскоре перед зданием казначейства запылал большой костер: сжигали деньги старого образца, тысячного и миллионного достоин­ства, потому что появились новые рубли и копейки. На пятирублевках было изображено лицо рабочего с решительными чертами; на десяти­рублевках пестрели подписи членов Коллегии народного комиссариата финансов; копейки были бумажными. Теперь десяток яиц стоил два­дцать копеек, и вспоминалось, что еще недавно за крохотную пачку таблеток сахарина платили пятнадцать тысяч рублей. Жалованье сей­час давали только деньгами, и снова всплывало в памяти, как однажды в Агдаше отцу, брату Иосифу и мачехе за работу в течение месяца вы­дали по три арбуза, а в другой раз отвесили по нескольку фунтов каш­танов.

Летом 1924 года в Шемахе открылся первый государственный ма­газин — «кооператив». Он был одинок среди моря частных лавок. Его сразу «обчистили» ночные воры, а наутро директор «кооператива» Долев горестно восседал на улице среди уцелевшей части товара. Зато приехавший из Баку молодой, со вкусом одетый Борис Ефимович Зельдин, открыл аптеку; пожалуй, это было поважнее для шемахинцев, чем долевский магазин. А вскоре предприимчивый немец Гейне от­крыл на той же главной улице Шемахи кондитерскую, где мастерски изготовленные десятикопеечные пирожные были моей недосягаемой мечтой.