Страница 15 из 171
На морщинистом клене сухом пестрый дятел упорно хлопочет - знает, старый, кто дерево точит! А потом, оглядевшись кругом, меж ветвей прошумит он, как пламя, и взлетит высоко над ветвями. Вот таким же упорным трудом всех червей доконать бы и слизней, все, что гибельно дереву жизни! СТАРАЯ ВОДЯНАЯ МЕЛЬНИЦА Мукомольня стоит за деревней, вся обросшая мхом и мукой. Вот он – дедовский замок наш древний под навесом ветвей над рекой. Здесь недавно еще мукомолы до рассвета мололи зерно. И под грохот и говор веселый в добрых кружках кипело вино. А теперь, словно в сказке старинной, дремлет мельница, скрыта листвой, В ней души не найдется живой… Где же люди со старой плотины? Там, где стук раздается машинный новой мельницы – паровой. ОКНО В час утренний ко мне легко заря влетела. Нет занавеси на окне моем. Пусть гость любой в мой дом приходит так же смело и видит, как порой бывает тихо в нем. Быть может, я к нему навстречу грустным выйду - то давнюю печаль припомнила душа. Пусть он простит меня. Пусть не таит обиду. В своей судьбе и я ошибки совершал. Но здесь, перед окном, открытым в сад зеленый, я добрых жду друзей. Они придут ко мне, а с ними радости их жизни обновленной. Пусть все печали их дотла сгорят в огне! И лишь одна любовь пусть нас ведет, как прежде, к тем сокровенным дням, к их свету, к их надежде! ГОРА Я на горе стою, где море света, где столько рек берет свое начало! А по земле идет хмельное лето, травой зеленой покрывая скалы. И звезды тихо падают в озера. Лес напевает песенку простую. А я пришел в задумчивые горы, чтоб встретить свою осень золотую. Я вековую мудрость в песне слышу, я чувствую в ней свежесть и прохладу. …Зовет гора меня все выше, выше, вселяя в сердце дерзость и отвагу. Стоит гора в величье молчаливом и утопает в сини беспредельной. А там, внизу, поля неторопливо сплетают золотое ожерелье. И вот оттуда, сверху, из вселенной, гора седые реки шлет на землю, чтоб напоить своей водою пенной леса и долы, что под солнцем дремлют, Я остаюсь наедине с природой и не могу на горы наглядеться. Я думаю: «Великая свобода дана здесь человеческому сердцу!» Болгария моя шумит лесами. И слушают задумчивые горы, как реки озорными голосами поют, и звезды падают в озера.
НИКОЛА ФУРНАДЖИЕВ
ВСАДНИКИ Всадники, всадники… Кровь лишь сочится болгарская, отчие долы и отчее небо в огне. Где наш народ, где земля наша вечно бунтарская, скорбное, ровное поле, ответишь ли мне? Сук над повешенным ветры качают со скрипами, пусты равнины, чадит пепелищами тьма; всадники мчат, мать-земля провожает их всхлипами, словно поет и рыдает там гибель сама. Брошено дерзко копье над полями и стогнами, кровью обрызгано, светит в полуденный час; мечено небо огромными красными окнами, словно и небо разгневалось, глядя на нас. Всадники, всадники,- бездной дорогу обрезало - отчие долы и небо огнем замело! Ветер гудит… Мне и страшно, о мама, и весело, с песнею гибнет просторное поле мое! ДОЖДЬАлександру Жендову
Ты, родная земля, моя плоть, моя мать и жена! Звонкой глиной прельщен, зноем этих пустынь околдован, темный дождь налетел, заголил твое лоно косматое, и всю ночь переспит он с тобою на выжженных пашнях. Чешуя его блещет, зеленые очи сверкают, залучился, запенился в брызгах коричневый дьявол. Так раскрой свою грудь, отзовись протяженными гулами, моя радость – земля, моя плоть, и душа, и жена! Что за страсть полыхает, какая зеленая влага размывает и мнет твою черную глину во мгле,- о, каким мятежом дождевая душа переполнена,- он поет, и целует, и пляшет, и плачет, и блещет! О родная земля, моя плоть, и душа, и жена, обними его жарко, забейся под тяжестью ливня. Как самец-жеребец, распалился он, вздыбился бешено, А земля веселится, и пляшут деревья и камни. ПОТОК Горная, за завитком завиток тропка бежит то подъемом, то спадом. Утро. Я слышу: струится поток за можжевельником, ельником, рядом, стонет и гневается, попадет в плен к бурелому, в завал каменистый - выйдет на волю и дальше поет, дерзкий и радостный, быстрый и чистый. В водовороте, бушуя, кипит. Прыгает. И неожиданно круто, вспенившись, в темную бездну летит. Греется на солнцепеке с минуту. Мох похищает у скал и, летя, ловит листву, унося безвозвратно, что-то лопочет свое, как дитя, что-то лопочет, но все мне понятно. Я понимал его раньше вполне, мне и теперь он понятен, когда я вижу, как движется он в тишине, каждый изгиб берегов повторяя, мерно струится – полезен, спокоен, там, где не знают, как в юности зол был он порою и как непокорен, сколько он бился и сколько он шел.