Страница 10 из 12
напряженным наблюдением и не ожидая ничего особенного, я уже сбирался идти спать в свою
комнатку, находившуюся в нижнем этаже дома. Было часов около одиннадцати. Вдруг внезапный
шум и разговоры в гостиной привлекли снова мое внимание. Подойдя к дверям, я сквозь створы их
увидел всех партнеров на ногах и графа Алексея Андреевича с фуражкою в руках,
раскланивающегося с хозяином. Лицо последнего было довольно мрачно и бледнее как-то
обыкновенного. «Не беспокойтесь, любезный князь, сделайте одолжение, — говорил ему граф
Аракчеев. -останьтесь, без церемонии; зачем вам покидать партию. Мне, право, жаль, что не могу
продолжать еще. Заремизилосьxxxvi[xv], видите. Пора мне спать. Вставать рано надобно. Дела куча.
Прощайте, прощайте, господа. Прошу полюбить моего Никифора Ивановича. Он великий мастер в
бостон. Доиграет за меня, а мне пора. Прощайте, князь, А ты, братец, -продолжал он, обращаясь к
Никифору Ивановичу, отдохнувшему было во время игры и дерзнувшему даже на несколько
скромных в сем отношении замечаний и теперь снова погрузившемуся в свое чиновническое
ничтожество, - ты что проиграешь, скажи мне; я разочтусь с этими господами. Авось либо нам
повезет», — прибавил он, улыбаясь одному ему свойственною улыбкою, в которой что-то было
дикое.
Когда хозяин дома возвратился в гостиную, Никифор Иванович занимал указанное ему и только
оставленное графом место и с решимостию человека, отчаявшегося в возврате, собирал
сдаваемые ему карты. В гостиной было тихо; на дворе шумел и завывал ветер. Будочники и
часовые подле Арсеналаxxxvii[xvi] перекликались протяжно между собою.
Один из присутствовавших при сем занимательном явлении лакеев на другой день между прочим
довел до моего сведения, что партия кончилась благополучно; что ужинать никто не остался и
даже не был особенно упрашиваем хозяином, что Никифор Иванович остался в замечательном по
количеству куша (они играли по 10 копеек медью) выигрыше и что один из господ, которого именно
обыграл он, сходя с лестницы, предложил ему завезти его домой в своей карете; что Никифор
Иванович согласился на то с первого разу, и княжеские сани, для него было приготовленные, были
отложены.
i[i] Гриббе Александр Карлович (1806—1876) в 1822 г. вступил подпрапорщиком в гренадерский графа
А. полк, где и служил до 1836 г., когда перешел в 1-й округ пахотных солдат; впоследствии полковник.
По выходе в отставку жил в Старой Руссе, где в 1873—1875 гг. у него снимали дачу Ф.М. и А.Г.
Достоевские, вскоре после смерти хозяина купившие его дом (ныне мемориальный дом-музей Ф.М.
Достоевского). Заметка об А. печатается по: PC. 1875. № 1. С. 84— 111; известны еще два очерка,
основанных на воспоминаниях Гриббе о службе: Холерный бунт в Новгородских военных поселениях
1831 г. // PC. 1876. № 11. С. 513—536; Новгородские военные поселения // PC. 1885. № 1. С. 127—152.
ii[i ] На юру — здесь: «на бойком, открытом месте» (Даль), на виду у всех.
iii[i i] Обыкновенно Аракчеев носил артиллерийскую форму; но при осмотре работ на военных
поселениях он сверх артиллерийского сюртука надевал куртку из серого солдатского сукна и в таком
наряде бродил по полям, осматривал постройки и т.п. работы. В этой-то куртке я увидел его в первый
раз. (Прим. Гриббе)
iv[iv] Фузелерная рота — мушкетерская.
v[v] Неточность: в 1822 г. Александр I посетил Грузине 15 июня.
vi[vi] Чтобы выказать перед Государем удивительную степень благоденствия солдат-поселенцев, а в
то же время и себе заслужить похвалу и награду, поселенное начальство поднималось на разные
штуки. Читателям известны, я думаю, рассказы о жареных поросенке и гусе, переносимых, по
задворкам, из дома в дом, по мере проезда Государя, так что, в какой бы дом царю ни вздумалось
зайти, везде за обеденным столом хозяев красовался или гусь, или поросенок, свидетельствуя о
довольстве, в каком живут солдаты-поселяне. Все это действительные факты, очень хорошо
известные во всех военных поселениях и обычные до того, что никто и не думал придавать им какое-
нибудь особенное значение: следовало представить свой товар, ну и представляли, разумеется, с
казового конца; не показывать же было обыденных заплат и лохмотьев — ежедневные пустые щи и
избитые спины счастливых поселян.
vii[vi ] Фурштатский — имеющий отношение к военному обозу.
viii[vi i] Учителя эти носили трехугольные шляпы.
ix[ix] Дудитский-Лишин Федор Васильевич (1802 — не ранее 1859) в 1822 г. выпущен из 1-го
кадетского корпуса прапорщиком в гренадерский графа А. полк; подпоручик (1822), поручик (1826), с
1832 г. штабс-капитан в отставке. С 1839 г. вновь в службе поручиком, штаб-ротмистр (1843), с 1859 г.
в отставке в чине ротмистра. Сведений о других офицерах не обнаружено.
x[x] Великие Моголы — династия правителей Могольской империи в Индии (XVI—XIX вв.); в
переносном значении — символ ничем не ограниченной власти.
xi[xi] Волынский Михаил Михайлович (1761—1837) — генерал-майор в отставке, помещик Бежецкого
уезда (ему принадлежало имение Борисовское), приятель А.
xii[xi ] Кампенгаузен Балтазар Балтазарович (1772—1823) — барон; в 1811—1823 гг. государственный
контролер, член Государственного совета, в июле—августе 1823 г. министр внутренних дел.
xiii[xi i] Басоны — позументы, галуны.
xiv[xiv] Павел Алексеев Шишкин сменил Ивана Дмитриева на посту бурмистра.
xv[xv] Путятин Василий Ефимович в 1792 г. поступил в Морской кадетский корпус кадетом, в 1795 г.
произведен в мичманы; в 1801 г. прикомандирован к корпусу в ранге подпоручика, лейтенант в ранге
поручика (1804), с 1805 г. в отставке; новгородский помещик, сосед А. См. выше фрагменты этих
мемуаров.
xvi[xvi] В пересказе современника сохранились некоторые детали этой картины, не включенные
мемуаристом в текст очерка: «Когда кто-то утешал Гриббе (у которого скончалась жена), говоря, будто
он плачем своим ропщет на Бога, этот последний, служивший долго при Аракчееве, возразил, что он
не граф Аракчеев, который, когда повар зарезал его любовницу, кричал во всеуслышание: «Соберите
весь Синод из Петербурга, чтобы доказали мне, что есть Бог, и то я не поверю» <...> Этот Гриббе
оставил записки об графе Аракчееве, которые читал иногда родным, и без слез не мог читать, как
несправедливо и жестоко наказывали молодую девушку, сестру убийцы Настасьи, за которую дело
стало, ибо Настасья до крови исщипала этой несчастной все лицо, а она пошла просить, рыдая,
защиты у брата в кухне. Не говоря о самом поваре, дерзнувшем убить любовницу графа Аракчеева,
невинную сестру его только потому, что по поводу ее стало дело, наказывал плетьми палач, привязав
ремнем за горло к позорному столбу, и многих других били кнутом нещадно. Повар и сестра его были
засечены до смерти, — так рассказывал Гриббе в своих записках» (Хитрово В.И. Замечания
(Memoires de ma vie) // Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 178.
№ 2. Л. 55—55 об).
xvii[xvii] В пересказе современника сохранились некоторые детали этой картины, не включенные
мемуаристом в текст очерка: «Когда кто-то утешал Гриббе (у которого скончалась жена), говоря, будто
он плачем своим ропщет на Бога, этот последний, служивший долго при Аракчееве, возразил, что он
не граф Аракчеев, который, когда повар зарезал его любовницу, кричал во всеуслышание: «Соберите
весь Синод из Петербурга, чтобы доказали мне, что есть Бог, и то я не поверю» <...> Этот Гриббе
оставил записки об графе Аракчееве, которые читал иногда родным, и без слез не мог читать, как
несправедливо и жестоко наказывали молодую девушку, сестру убийцы Настасьи, за которую дело