Город принял

– Хорошо, что ты сегодня; в моей смене. Давно мы с тобой не дежурили, дружок…

Задирака включил приемник радиотрансляции.

– …Острый политический и конституционный кризис в Австралии привел к смещению правительства… – сказала Катя.

– Теща просит приехать – кабана зарезать, а я крови до жути боюсь, – не слушая, бормотал Микито на ухо Одинцову.

– …Из Москвы в Бонн отбыл федеральный министр иностранных дел ФРГ Геншер, – доверительно сообщила Катя. Она всегда так говорит: будто какую-то тайну сообщает – может быть, и не очень даже секрет, но лишнего болтать не стоит.

– Ну что, притомился? – спросил Севергин Давыдова.

– Да ничего. Знаешь ведь – волчок стоит, пока крутится, – махнул рукой тот.

– Это же надо, глупость какая: зуб мудрости надумал резаться, – вздыхал Одинцов, и лицо у него, с чуть вздувшейся щекой, было обиженное, сердитое и несчастное.

– …Губернатор Алабамы расист Уоллес официально подтвердил свое намерение добиваться избрания на пост президента от демократической партии… – сказала Катя, и в голосе ее было искреннее огорчение по поводу реакционных планов губернатора-расиста.

– По коням? – спросил Севергин.

Давыдов встал, одернул на животе мундир, и мы все поднялись. Хотя нет такой уставной обязанности, но традиции бывают часто сильнее любых уставных предписаний. И Севергин замер «смирно».

– Ответственный дежурный по городу Москве подполковник Давыдов город сдал!..

– Ответственный дежурный подполковник Севергин город принял!..

На табло электронных часов прыгнула цифра, и на серой плите засочилась рубиново – 10.06.

– Вы слушаете программу «Маяк», – сказала нам всем Катя. – На волне «Маяка» – музыка из кинофильмов…

Я поворачивал ручку радиоприемника, и Катин голос в нем медленно исчезал…

– Внимание, товарищи, – сказал Севергин и с указочкой в руках подошел к автоматическому плану-схеме города. – В Москве появился опасный преступник. Вчерашнюю и позавчерашнюю сводки читали?

Смена ответила дружным хором: «Читали!», и только я отстал от всех немного, потому что слушал Катю и в то же время смотрел на Риту.

– Вот здесь, здесь и здесь… – он показал на кружочки отделений милиции в Октябрьском районе, мигавшие красными лампочками – знаком нераскрытого длящегося преступления. – Суммируем коротенько. Позавчера в двадцать один пятнадцать по адресу улица Коперника, семь, в лифт одновременно с гражданкой Осокоревой, тридцати девяти лет, инвалидом второй группы, вошел неизвестный. На четвертом этаже он остановил лифт, под угрозой ножа забрал у потерпевшей сумочку, снял с руки часы и золотое кольцо. Затем опустил лифт на второй этаж, вынул из сумочки двадцать рублей и вышел, бросив в последний момент в кабину сумочку с документами…

Я раскрыл свой блокнот, записал адрес и фамилию потерпевшей.

– Вчера, в двадцать пятьдесят, – продолжал Севергин, – в доме одиннадцать по Ломоносовскому проспекту, при аналогичных обстоятельствах, преступник отнял десять рублей, часы и серьги у гражданки Селивановой, пятидесяти лет. Потерпевшая пыталась оказать сопротивление, и тогда преступник нанес ей демонстративное ранение ножом в плечо. В состоянии острого нервного потрясения гражданка Селиванова доставлена в Первую Градскую, где ей оказана медицинская помощь…

«Кто-то из местных ребят шурует, – подумал я, – с улицы Коперника на Ломоносовский пройти – только за угол свернуть; определенно видно, что лень от дома отойти, молодой, наверное…»

– Ровно через час сходное преступление было совершено также по соседству… – Севергин показал на плане-схеме точку. – В доме десять по улице Строителей. Здесь во дворе много зелени, темновато. Гражданин Боярский, семидесяти четырех лет, неожиданно столкнулся с каким-то молодым человеком. От удара упали на землю очки Боярского. С извинениями, очень любезно молодой человек помог Боярскому отыскать очки, которые оказались разбитыми. Неизвестный предложил проводить Боярского до квартиры. В лифте, под угрозой ножа, преступник отобрал у потерпевшего бумажник, снял с руки часы. Так же, как и в первых двух случаях, опустив лифт на второй этаж, преступник нанес Боярскому сильный удар ребром ладони по глазам и скрылся, предварительно бросив в кабину бумажник, из которого вынул семьдесят пять рублей…

Рита шепотом спросила меня:

– А как он выглядел, этот бандит?

За меня ответил Севергин:

– Во всех случаях действовал мужчина лет двадцати пяти, невысокого роста, узкоплечий, волосы темные, подстрижены ежиком, глаза карие, лицо бледное, нос прямой… Это данные, которые потерпевшие помнят определенно. И еще особенность: в первом случае он был в сером костюме, Осокорева запомнила – спортивного покроя, в двух следующих – в темном плаще с поднятым воротником…

– Ничего удивительного, – сказал я. – Позавчера было тепло и сухо, а вчера с утра похолодало и шел дождь. Вот он и надел плащ.

– Наверное, так, – кивнул Севергин. – По делу идет активная работа, район происшествий будет усиленно патрулироваться, а вы, товарищи, имейте в виду эту ситуацию, чтобы в случае сигнала отреагировать мгновенно. Служба «02» предупреждена…

– Слушай, Стас, – сказала Рита. – Но ведь это невероятный мерзавец! Ты обратил внимание, какие жертвы он себе выбирает?

Я молча кивнул. Объяснять ей, что, собственно говоря, все разбойники, грабители – мерзавцы, потому что финкой или пистолетом угрожают безоружному человеку, сейчас было неуместно. Я только сказал:

– У нас насмотришься всякого… – и сразу же пронзительно зазвенел телефон и замигала желтая лампочка на пульте.

Микито нажал тумблер и сказал в микрофон:

– Заместитель дежурного по городу слушает…

Мы все еще переговаривались о чем-то своем, таком, что связывало нас с прошедшим днем, только что проглоченным красным жерлом часов, шутили и огорчались, но все это было там – за незримым барьерчиком, когда Севергин еще не сказал: «Город принял!», потому что сводка Севергина, резкий звон и желтый блик сигнальной лампы Микито уже включили нас в долгую и муторную круговерть под названием «суточное оперативное дежурство по городу», и все, что происходило теперь с миллионами людей на сотнях километров улиц в бессчетном сонмище домов, стало нашим делом и нашей тревогой, нашим большим ожиданием неведомого, и Микито, прижимая трубку плечом, делал пометки в оперативном журнале, а потом, скосив на нас глаза, кивнул, дал отбой и сказал:

– Кража…

И все повернулись теперь к Микито, и я краем уха слушал его, хотя фиксировал только необходимую мне информацию, потому что по-прежнему смотрел на Риту, которая успела мне сказать:

– Ты совсем не изменился!..

Вот видишь, Рита, я совсем не изменился. Не повзрослел, не поумнел, не изморщинился?

А ты изменилась. Из хорошенькой угловатой девушки ты стала красивой зрелой женщиной. И нет в твоих глазах больше сияющей уверенности, что весь огромный мир, голубой и зеленый, создан, чтобы радовать тебя и служить тебе. Больше всего ты любила голубой и зеленый цвета. А теперь ты, наверное, любишь синий и оранжевый – ты ведь, в отличие от меня, сильно изменилась.

– …На улице Рихарда Зорге обворовали машину… – объяснил Микито.

Ах, Рита, как жаль, что и я сильно изменился! Я бы так мечтал остаться прежним, тем веселым лопоухим парнем, который безумел в твоем присутствии, стараясь каждый раз совершить поступок такой сложности, что никто из моих друзей и попробовать не мог с ним поспорить, и тем не менее с каждым очередным подвигом отдалявшимся от тебя все больше и больше…

– …Ночью с «Волги» сняли левую переднюю дверь…

Помнишь, Рита, как ночью ты показала мне на асфальтовый каток в Уланском переулке – на всем каталась, а на катке не доводилось! – и через минуту я уже запустил его усталый астматический мотор, сел за жирную от смазки, еще теплую баранку, и мы с тобой покатили неспешно по всем Сретенским переулкам, в клубах едкого солярового дыма, с оглушительным треском, и я слепнул от счастья на поворотах, когда тебя прижимало к моей спине.