Страница 124 из 134
Встретив Старика, он встал по команде «смирно» и доложил так спокойно, будто вообще ничего не случилось. По его словам выходило так: еще утром новый начальник поднял всех бойцов, велел седлать и вообще привел заставу в полную боевую готовность. Днем пришло известие о бое в долине, и тогда начальник приказал садиться на коней, и сам сел на коня бывшего начальника и со всеми бойцами заставы, кроме дежурного, поскакал вдоль границы по направлению к двенадцатой заставе. Вот и все, что знал хладнокровный дежурный.
Старик очень встревожился и сам позвонил на двенадцатую заставу. Ему ответили, что начальник заставы тринадцать не появлялся.
Мы ничего не понимали и больше ничего не могли узнать. Я предложил Старику возвращаться обратно, в управление отряда, но Старик сказал:
— Нет. Позвони туда и предупреди. До утра я буду здесь.
Было похоже, будто Старик в каком-то мрачном оцепенении. Он сидел неподвижно возле стола, с погасшей трубкой в зубах.
Я больше не мог бороться с усталостью. Я расстелил бурку на полу и уснул.
Мне ничего не снилось в ту ночь. Я несколько раз просыпался и видел, что Старик все так же сидит за столом. Несколько раз звонили из управления отряда, и Старик говорил негромко. Он не спал всю ночь. Утром он сидел на том же месте, с потухшей трубкой в зубах, и глаза его были воспалены от бессонницы. Я уже сказал: было похоже, что он в каком-то оцепенении.
Ночью было прохладней, но ночь кончилась, небо стало красным, и из-за гор вылезло неумолимое оранжевое солнце.
Я встал и подошел к Старику.
Он вздрогнул и потер ладонью лицо. Мне показалось, что он сильно постарел за эту ночь.
Мы вышли из помещения заставы. Уже было жарко. Шофер возился возле запыленного автомобиля.
— Очень плохо, — тихо сказал Старик.
Я старался не глядеть на него.
Он направился к автомобилю. Он шел медленно, сильно сутулясь и устало волоча ноги.
И вот тогда-то мы услыхали топот копыт. Нас было четверо на дворе заставы — Старик, дежурный по заставе, шофер и я, — и все четверо сразу услыхали, как топочет быстро скачущая лошадь. Мы не успели добежать до ворот заставы, когда всадник влетел в ворота.
Это был сын Старика. Это был именно он, но как непохож он был на того мальчика, с которым я прощался накануне утром у разветвления дороги. Сейчас он сидел на огромном вороном жеребце, — я хорошо знал этого коня, это был конь Петрова. Жеребец был серым от пота. Сын Старика на полном скаку осадил его, так что конь присел на задние ноги, подняв облако пыли. Сын Старика соскочил с седла и пошел прямо к отцу. Он шел кавалерийской походкой, легко покачиваясь. Его гимнастерка была изодрана. Загорелое лицо почернело и осунулось, и какое-то новое выражение появилось у него. Его лицо стало суровым, почти мрачным, и, вместе с тем, гордая веселость была в его глазах.
Он тяжело дышал.
Он подошел к отцу и сказал отрывисто и очень громко:
— Докладывает Тарасов, начзаставы тринадцать. Я самовольно повел всех бойцов заставы, кроме одного, в направлении заставы двенадцать.
Он замолчал и облизал запекшиеся губы.
Я посмотрел на Старика. Никогда раньше я не думал, что у него может быть такой вид. Он сказал хрипло, не спуская глаз с лица молодого Тарасова:
— Ну, и что же? — сказал Старик. — Что же дальше?
Его сын молчал.
— Где твои бойцы? — неистово крикнул Старик. Он мертвенно побледнел и шагнул к сыну.
Его сын улыбнулся. Да, да, улыбнулся спокойно и чуть-чуть снисходительно. Он смотрел на своего отца и улыбался ему в лицо. Когда он заговорил, мы снова услышали топот копыт.
— Вот они едут, — сказал сын Старика. — Они едут с пленными. Я поймал Шайтан-бека. Я поехал вперед, чтобы скорей сообщить тебе, отец…
Он вдруг назвал Старика отцом, и Старик бросился к нему, и обнял его, и поцеловал прямо в губы.
— Очень хочется пить, — тихо сказал сын Старика.
Во двор заставы въезжали бойцы. Они конвоировали пленных. Халаты басмачей были изодраны. Густой слой пыли покрывал их, и сквозь пыль виднелись бурые пятна запекшейся крови. У некоторых пленных белели повязки на головах, у иных руки были забинтованы.
Красноармейцы окружили их с оружием наготове.
Впереди басмачей на прекрасной лошади ехал старик. У него было серое морщинистое лицо и красные слезящиеся глаза. Давно заживший розовый шрам пересекал его левую щеку.
Я сразу понял, что это Шайтан-бек.
Трое красноармейцев не спускали с него глаз.
На середине двора Шайтан-бек остановил лошадь, медленно слез на землю и, прихрамывая, пошел к нам.
— Кто из вас начальник Тарасов? — сказал он, чисто выговаривая русские слова.
Наш Старик ответил ему:
— Здравствуй, Шайтан-бек. Я давно хотел повидаться с тобой.
Шайтан-бек оскалил зубы и резко повернулся к сыну Старика.
— Вот этот джигит взял меня, — громко и быстро заговорил старый басмач. — Он мальчишка, но мне не стыдно, что он взял меня. Он смелый человек. Он рубился со мной в ущелье. Я не хотел стрелять. Я боялся, что горное эхо разнесет звуки выстрелов и ты, начальник Тарасов, пришлешь своих аскеров. Поэтому я приказал моим людям не стрелять, и мы рубились в узком ущелье. Я не знаю, почему он не стрелял. Может быть, он еще недостаточно умен. Или он хотел взять меня живым. Я не знаю. В бою он нашел меня, и мой клыч сломался о его клинок. Он не убил меня, хотя я ранил его в руку. Он взял меня в плен, и тогда те мои джигиты, которые остались в живых, тоже сдались на твою милость, начальник Тарасов. Если ты угадал, что я пойду здесь, пока другие мои люди бьются с твоими аскерами там, в долине, если ты угадал и послал мне навстречу смелого мальчишку, тогда я по праву твой пленник. Но я думаю, что не твоя хитрость победила сегодня мою хитрость. Молодость и судьба! Вот что победило Шайтан-бека. Судьба любит помогать молодым, начальник Тарасов. Судьбе надоедают старики. Я старик и воин. Я не боюсь смерти и не жалею ни о чем. Я ненавижу моих врагов, но больше всех я ненавижу тебя, начальник Тарасов, и я рад, что не тебе суждено было взять меня.
Тогда наш Старик улыбнулся и положил руку на плечо молодого Тарасова.
— Может быть, — сказал Старик Шайтан-беку. — Может быть, ты кое в чем прав, Шайтан-бек. Но знаешь ли ты, кто взял тебя?
Старик говорил, все время улыбаясь.
— Знаешь ли ты, Шайтан-бек, — сказал он, — знаешь ли ты, старая лисица, что смелый человек, победивший тебя, — сын мой?
Шайтан-бек пристально посмотрел на Старика и потом на молодого Тарасова. Наверное, он увидел, как похожи они друг на друга. Он поклонился Старику.
— Тогда я твой пленник, — сказал он, выпрямляясь и закрывая глаза.
Старик повернулся к сыну. Он улыбался все время. Он сказал:
— Но за самовольство ты отсидишь десять суток.
Сын Старика хмурился и глядел в землю.
— Слушаюсь, — сказал он и, помолчав, прибавил: — Прошу об одном: вороного коня оставить мне.
Он говорил о коне Петрова, о чудном вороном жеребце, на котором ездил покойный Петров.
— Хорошо, — ответил Старик.
Он все время улыбался. У него было очень счастливое лицо.
Вот с тех пор знаменитый вороной жеребец остался у сына Старика.
Жеребец был чудесный, и на нем сын Старика два раза выигрывал окружные скачки, а через год вороного жеребца убили в бою, но это уже совсем другая история.
1940
ХОЛОДНОЕ МОРЕ
Очерки
ТОРЖЕСТВО
«…Кто хочет видеть гений человечества в его благороднейшей борьбе с суеверием и мраком, тот пусть прочтет о людях, которые с развевающимися флагами стремились в неведомые края. Человеческий дух не успокоится до тех пор, пока и в этих странах не станет доступна каждая пядь земли, пока не останется здесь ни одной неразрешенной загадки…»