Страница 9 из 20
Сейчас Полина спокойно встретила взгляд мужа, охотно пояснила:
— Двести рублей, премировали за перевыполнение плана.
Полина говорила правду. На торжественном заседании в пищеторге, когда оглашали приказ о премировании, Полина услышала и свою фамилию. Председатель месткома подал ей конверт с деньгами, сидящий в президиуме Поляков незаметно подмигнул ей и первый захлопал. Ну что же, премию она заслужила.
Федор Андреевич ласково погладил золотистые волосы жены, поцеловал ее. «Молодец!» — говорил его успокоенный, просветленный взгляд.
Он тут же сорвался с места, торжественно поставил на стол пофыркивающий чайник. Поджидая Полю, Федор Андреевич держал чайник на плитке больше часа: как только вода начинала булькать, он вынимал штепсель из розетки, а через несколько минут, боясь, что чай остынет, включал плитку снова. И все-таки угадал!
— Спасибо, — благодарно кивнула Поля.
Налив себе чаю и тут же позабыв о нем, она начала планировать:
— Вот слушай, гостей мы примем так…
За окном хлестал холодный ноябрьский ветер, а в комнате было тепло, ярко горел свет, звучал веселый молодой голос.
Первой, задолго до назначенного срока, пришла. Агриппина Семеновна.
— С праздником вас! — запела она с порога и, не меняя умильного выражения лица, властно прикрикнула: — Иди ты, что ли, морока!
Она протянула назад руку и выдернула из-за своей широкой спины маленького человечка в большой кепке и суконной поддевке.
Человек смахнул с головы кепку, показав чистую, без единого волоска лысину, робко, без всякого выражения поздоровался.
— Сымай бекешку, вешай, — командовала Агриппина Семеновна.
Это, значит, и был ее Степан, о разносторонних способностях которого тетка рассказывала в прошлый раз. Покойного мужа Агриппины Семеновны Корнеев знал. Молчаливый жилистый кузнец держал свою «половину» в ежовых рукавицах. Помер кузнец перед самой войной, и теперь, обзаведясь в пятьдесят лет вторым мужем, тетка, видимо, наверстывала за долгие годы своего безропотного послушания.
Помогая гостям раздеваться, Федор Андреевич с интересом разглядывал своего новоявленного родственника и невольно сочувствовал ему. Рядом с пышущей здоровьем Агриппиной Семеновной маленький лысый человечек с морщинистыми, порезанными бритвой щеками казался совершенно незаметным. Неуверенный взгляд его водянистых глаз все время уходил в сторону. Серый пиджак с острыми загнутыми лацканами был ему явно велик, и человечек, словно чувствуя это, ежился, становился еще меньше.
— Проходите, Степан Павлович, — любезно говорила Полина, проводя гостя в комнату и тайком озорно косясь на мужа.
Тетка, нарядная и краснощекая, замыкала шествие.
— Садись, поговори вон с человеком, — распорядилась она и тут же всплеснула руками: — Платьице-то, батюшки мои! Ну-ка, повернись, повернись! Картинка!
Корнеев оглянулся — Полина оделась перед самым приходом гостей — и невольно залюбовался. Поле шел любой костюм — у нее в этом отношении была счастливая внешность, — но в новом темно-вишневом платье она выглядела совершенной красавицей. Серые, обнесенные темными ресницами глаза смотрели на Федора лукаво, точно спрашивая: хорошо?
— «Хорошо!» — незаметно кивнул Корнеев, и Полина, словно только и ждала этого одобрения, легко крутнулась на каблуке.
— Пойдемте, тетя, хозяйничать.
Степан Павлович сел на место, указанное супругой, положил на острые коленки длинные, с красными кистями руки и смотрел куда-то на пол.
— «На демонстрации были?» — написал Корнеев.
Тот прочитал и, не поднимая глаз, покачал головой. Потом показал на Агриппину Семеновну, пояснил:
— Она к вам велела собираться.
О чем спросить гостя еще, Федор Андреевич не знал. Он встал, включил репродуктор. В комнату хлынули песни, раскаты оркестров — транслировали парад с Красной площади. В комнате сразу стало весело, празднично.
— Степан, носи!
Маленький человечек вздрогнул, послушно вскочил. Он бесшумно скользил по комнате, принимая от Агриппины Семеновны тарелки, ножи, вилки, и только когда в его руках оказывалась бутылка с вином или водкой, робкие водянистые глаза его на минуту оживлялись, в них появлялось что-то осмысленное.
Воложские задерживались. Корнеев порывался уже сбегать за ними, когда они, наконец, пришли.
Мария Михайловна поцеловалась с Полей и, придерживая пенсне, залюбовалась ею:
— Вы еще красивее, Поленька, стали!
— А ты на него полюбуйся, — добродушно гудел Воложский, показывая на Корнеева. — А? Орел!
Теперь на минуту в центре внимания оказался Корнеев. В синем костюме, заметно посвежевший, он смущенно посмеивался и тянул Воложского к столу. На него и на Полину в самом деле любо было посмотреть: оба молодые, красивые, они очень подходили друг другу и даже чем-то неуловимым были похожи — может быть, своей молодостью.
— Знакомьтесь: мои тетя и дядя, — представила Поля.
И без того красное лицо Агриппины Семеновны от общего внимания побагровело; она поочередно подала обеим Воложским сложенную лодочкой руку и, к удовольствию Федора Андреевича, промолчала, часто кланяясь. Здороваясь с ней, Константин Владимирович с веселым изумлением посмотрел на эту гору живого мяса, обвернутого в яркую желтую материю, галантно поклонился. Затем он любезно потряс руку Степану Павловичу; тот косился на свою притихшую супругу, конфузился.
— К столу, к столу! — распорядилась Полина, стараясь шутками разрядить обычную неловкость первых минут, в этот раз еще более затяжных, так как компания собралась слишком разная. Полина хорошо понимала это, но не огорчалась: посидят, выпьют, разговорятся.
Константин Владимирович пригладил белые пушистые волосы, подошел к столу, восхищенно шлепнул ладонями:
— Тысяча и одна ночь! Манюня, садись рядом, удерживай меня!
— Мария Михайловна, тетя! — хлопотала Полина.
Звякнули ножи, вилки. Федор Андреевич разлил вино и развел руками.
— Выручу, — понял Воложский.
Он поднялся с рюмкой в руке, плотный, седоусый, привлекательный той редкой свежестью, которая сопутствует иным старым людям до последнего дня.
— Что же, с праздником, друзья! И с другим праздником — возвращением нашего дорогого Федора Андреевича!
Константин Владимирович выпил, потряс пустой рюмкой. Корнеев благодарно кивнул старому другу.
За столом зашумели, заговорили.
— Нет, так не годится! — протестовал Константин Владимирович, заметив, что Агриппина Семеновна только пригубила вино и отставила почти полную рюмку. Он безошибочно определил, что по части спиртного она заткнет за пояс любого. — До дна, до дна!
Агриппина Семеновна маслено улыбнулась Воложскому и, не жеманясь, допила. «Вот кавалер!» — одобрительно подумала она и тут же с неудовольствием перевела взгляд на сутулого узкоплечего мужа. Под шумок, ловко орудуя длинными цепкими руками, Степан Павлович пил уже третью или четвертую стопку, блаженно помаргивал редкими бесцветными ресницами.
Через час за столом стало совсем весело. Женщины оживленно разговаривали, Корнеев и Воложский переглядывались, слушали расхрабрившегося Степана Павловича. Зажав двумя пальцами потухшую папиросу и покачиваясь, он тыкал Воложского в грудь, тянул:
— Вот ты ученый, я вижу… А почему? Достиг! Понимаешь — достиг! А ты думаешь, я не достиг? Достиг!.. Знаешь, я кто был? Не знаешь? И не узнаешь. Бухгалтером, вот!..
Он тщетно пососал потухшую папиросу, продолжал:
— На руках носили!.. Я!.. А потом она, водка, — все. Аннулировали меня — под корень!.. Теперь я кто, скажи? Свинарь, у бабы под…
— Степан! — грозно окликнула Агриппина Семеновна.
Степан Павлович вздрогнул, съежился, заелозил вилкой по тарелке.
Прислушиваясь к бравурной музыке, несущейся из репродуктора, Воложский негромко говорил:
— Вот так, Федя, двадцать девятую годовщину празднуем. Как время летит! Для тебя это история, а у меня все на глазах проходило. Собрал нас однажды директор гимназии, некто Иерихонов, и объявляет: «Господа, власть в нашем городе захвачена большевиками. Мы, учителя русской гимназии, можем ответить на это только одним: бойкотом. Будем несгибаемы, господа! Больше месяца мужичье не продержится». — Воложский развел руками. — И представь себе: некоторые так и сделали, по году выжидали.