Закат семьи Брабанов

— Она приходит сюда из-за ностальгии, — заметил Стюарт. — Виндзоры — завсегдатаи этого китайского ресторана.

Моя сестра обожала обедать и ужинать со Стюартом в городе. Пять лет, что они провели вместе, — я, естественно, не считаю те несколько дней, когда Стюарт, сбежав из тюрьмы, прятался с Синеситтой в подполье и когда они умудрились зачать своего пятого и последнего ребенка Патрика, — они не вылезали из ресторанов, проев (в полном смысле этого слова) сбережения Синеситты, ее и мое наследство, а также сбережения папы. В ресторане Стюарт сиял, расцветал. За столом он вел себя как летчик «Миража IV»[12]. Сперва он получал наслаждение от меню, которое изучал медленно и тщательно. Он утверждал, что большинство людей не умеет читать меню в ресторане. Они нервничают, пугаются, перепрыгивают через закуски, пропускают вторые блюда и останавливаются на десертах, не понимая, что с ними происходит, впадают в отчаяние, закрывают меню, закуривают сигарету, заказывают аперитив, начинают разговор. Когда приходит метрдотель, они снова быстро открывают меню, узнают несколько слов — всегда одних и тех же: спаржа, курица в горшочке, мясо с рокфором или, если это меню в китайском ресторане, пирожки, цыпленок с карри, кантонский рис, утка в желе — и, в результате, едят одно и то же всю жизнь. Но если бы они потрудились изучить меню, то питались бы изысканной и разнообразной пищей. Стюарт сразу же устанавливал личный контакт с официантами, считавшими его особенным, исключительным клиентом.

Затем начиналась церемония с винами, в которой Стюарт особо не блистал, а слово «одежда»[13] напоминало ему доступных женщин с Пигаль или Сен-Дени, которых он был лишен в течение двадцати лет. И вот начинался сам обед, во время которого глаза Коллена округлялись каждый раз, когда приносили новое блюдо. Его челюсти стучали, как флаг на сильном ветру. Он извивался от наслаждения на своем стуле. Это был час, когда он расслаблялся, откровенничал, не боясь, что его раскритикуют, обнаружат, арестуют. В ресторане у Стюарта возникало необъяснимое чувство защищенности, превращавшее его в изысканного собеседника. Все женщины, с которыми он переспал, были соблазнены им в ресторане — кроме Синеситты, потому что ее он не соблазнял.

Уходя, они прошли мимо X. У нее был отсутствующий взгляд женщины, на которую слишком много смотрят. Когда они очутились на улице, Синеситту вдруг охватили мысли о маминой смерти — она почувствовала себя словно в лихорадке или как попавший в капкан заяц. Лондон пах дождем и каменным углем, и моя сестра неожиданно вспомнила, что одну зиму мама работала раздельщицей рыбы на кухне в Лондонской резиденции архиепископа Кентерберийского, и это позволило ей следующим летом совершить трехмесячное путешествие в Таиланд, куда позднее она возвратилась уже с моим отцом и именно тогда усыновила Бенито, за что не переставала кусать себе локти до самой смерти. Синеситта искала в силуэтах молодых девушек, прогуливавшихся по Эбери-стрит, какую-нибудь деталь, которая хотя бы мимолетно напомнила ей маму. Но Стюарт затолкал ее в такси и повез на Оксфорд-стрит, 100, в дискотеку, куда, по его словам, он ходил со своим братом в юности, когда они учились во французском лицее. Сидя за столом, Синеситта потягивала оранжад, а Стюарт разошелся на танцплощадке. Она не сводила с него глаз — грузного, запыхавшегося, с длинными жирными волосами, с грубым лицом, черты которого казались незавершенными, словно какой-то скульптор вытесал их, но не обтесал. Ей нравилось, как он широким жестом заказывал апельсиновую водку, как приставал к девицам, хватая их за талию своими огромными потными лапами и нашептывая на ухо сальные фразы, заставлявшие их зеленеть от отвращения. Она привезла его в отель около пяти утра. У него больше не было денег, чтобы оплатить всю выпитую водку, и Синеситта была вынуждена расплатиться своей кредитной карточкой.

На следующее утро, когда Стюарт еще спал, она поменяла двадцать тысяч швейцарских франков в ближайшем банке и из телефонной кабины позвонила домой. Как обычно, трубку сняла я. Она сообщила, что они в Лондоне. Я сказала, что если она заболеет, то пусть возвращается во Францию, но только не идет в Вестминстерский госпиталь, где мама когда-то чуть не умерла от тахикардии, которую дежурный врач принял за отравление алкоголем.

— Я перезвоню тебе через несколько дней, — пообещала Синеситта. — Мы в отеле «Эбери Корт» в Кенсингтоне. Прощаюсь: мне нужно зайти в аптеку и купить тест на беременность.

— Ты беременна?

— Узнаю через полчаса.

— Если результат окажется положительным — перезвони.

— Хорошо.

Поскольку она не перезвонила, я решила, что она не беременна, и очень удивилась, когда спустя восемь месяцев, папа, найдя парочку в пресвитерианском госпитале в Глазго, сообщил мне по телефону, что Синеситта родила великолепного ребенка весом четыре сто, «круглого и белого, как сын норвежского хоккеиста и голландской коровы».

Проснувшись, Коллен увидел на ночном столике чуть меньше десяти тысяч фунтов, а на стуле — Синеситту, смотревшую на него не как на отца, а как на мужчину, или, вернее, на часть — маленькую, уже изношенную часть, которой когда-нибудь предстояло исчезнуть — ребенка, которого она ждала от него.

— Почему ты на меня так смотришь?

— Я беременна.

— Тогда это я должен так смотреть на тебя.

— Ты бы хотел мальчика или девочку?

— Чтобы сделать аборт?

Синеситта встала и сказала ему, что он ее не любит. Седой, растрепанный, с недружелюбным и мутным с похмелья взглядом, он ответил, что да, он ее не любит, никогда не любил, что находит ее скучной за столом и зажатой в постели, и что он уже слишком стар, чтобы иметь детей. Синеситта подумала, что он шутит, — и неожиданно он тоже это подумал, — и предложила пойти к Хэрродсу, чтобы купить одежду.

— Ты считаешь, я пойду к Хэрродсу не позавтракав? Ты представляешь, сколько водки я вчера выпил?

— Четырнадцать стограммовок.

— Четырнадцать?

— Это мне стоило сто двадцать три фунта.

Синеситта, хотя была и всегда будет беспредельно щедрой со Стюартом, не забывала, что умеет считать, и никогда, кстати, не переставала считать, даже когда не было чего считать, кроме долгов, дефицита и ажио[14].

В общем, они пошли к Хэрродсу и накупили там всякой одежды на семьсот восемьдесят два фунта — эту цифру сестра сообщила мне (хотя я ни о чем ее не спрашивала), когда заболела раком. Затем эти легкомысленные растратчики материнского наследства, оставив пакеты в отеле и переодевшись во все чистое и новое, пошли гулять по Лондону. Город гудел, роясь вдоль унылой и наводящей тоску Темзы. Коллен показал ей окна квартиры в Челси, где жил с девяти до девятнадцати лет. Затем они словили такси и поехали в Хайгейт, где Синеситта, будучи подростком, провела две недели вместе с другими детьми из нашего города, изучая язык. Эту поездку организовал и финансировал муниципальный совет, большинство в котором составляли коммунисты. Потом некоторые родители жаловались, что их дети дважды посетили могилу Маркса. В свою защиту муниципалитет в лице самой молодой и самой робкой из всех воспитательниц, ставшей спустя много лет членом национального бюро Французской компартии, утверждал, что во время первой экскурсии дети ничего не увидели из-за дождя, чего никто не мог проверить, а ни один ребенок не мог подтвердить или опровергнуть, поскольку все они дурачились между могилами.

В полдень Синеситта предложила пойти пообедать.

— Куда? — спросил Коллен.

— У нас есть выбор: здесь полно ресторанов, а у нас полно денег.

Коллен поцеловал ее в губы. За несколько дней она поняла, как должна с ним обращаться и что говорить, чтобы стать необходимой для его счастья, душевного равновесия и даже жизни. Он еще не осознавал, до какой степени привязался к ней — он, который с первого дня их знакомства заявил, что никогда ее не полюбит. Когда они сели в такси, она взяла его за руку, и ему захотелось ее убить. Ему казалось, — как рассказывает Бенито в своей третьей и последней книге, получившей премию Союза литераторов, — что это желание возникло из-за того, что он ее ненавидит. Хотя, не без лукавства подчеркивает мой старший брат, причина была в обратном. Они пересекли Лондон, прижавшись друг к другу в глубине салона машины. «Юбер, — пишет Бенито, — наткнулся своим отяжелевшим от грехов и проклятий лбом на чистую и цельную любовь, в которой свято поклялась ему Мари-Шарлотта, и теперь его лоб стойко переносил удары». Эта книга действительно является романом с реальными прототипами, где Бенито изменил все имена и где я появляюсь под прозрачным моцартовским псевдонимом Керубино[15].

12

Французский самолет-истребитель.

13

Имеется в виду «одежда вина» — сочетание цвета и прозрачности.

14

Превышение рыночной цены золота, курсов валют, векселей и др. установленного номинала.

15

Бомарше. «Женитьба Фигаро».