Закат семьи Брабанов

— Не знаю.

— Твоя мать тоже не знает?

— Я не спрашивала. В любом случае, никто в семье ее россказням не верит.

Он позволил себе роскошь — этот жулик, этот мошенник, этот душегуб — взглянуть на меня с сожалением и с отвращением вздохнуть, словно говоря: «Ну и в помойную яму я попал!»

— И врач тоже не знает?

— Я никогда не болею.

Он отхлебнул глоток кофе, не сводя с меня глаз.

— Если я пересплю с тобой, то узнаю, парень ты или девчонка.

— Это зависит…

— От чего?

— Соглашусь я переспать с вами или нет!

— Если не согласишься, я тебя изнасилую.

— Если вы меня изнасилуете, то узнаете не только то, парень я или девчонка, но и то, что никогда не будете жить у Брабанов.

Он улыбнулся. Как описать улыбку Стюарта Коллена? Думаю, некоторым сентиментальным проституткам и одиноким адвокатшам она показалась бы проникновенной и потерянной.

— Маленькая стерва, — произнес Коллен чуть ли не с уважением.

Кстати, я никогда не внушала ему страха, как моя сестра, но он всегда испытывал ко мне уважение, а также желание — и, конечно же, полнейшее безразличие.

Я посмотрелась в кухонное зеркало, которое в других семьях обычно висело в столовой, а у нас, Брабанов, — на кухне. Да, я была маленькой стервой. Однако, доказывало ли это, что я девушка?

10

Чтобы соблазнить ее, ему ничего не нужно было делать. Синеситта презирала соблазнение и соблазнителей или, как она говорила, «претендующих ими быть». Она считала, что любовь заключается не в том, чтобы соблазнять и быть соблазненной, а в том, чтобы распознать предназначенного тебе судьбой человека. Только дьявол прибегает к соблазнению. Мужчины и женщины, какими бы разными ни были, выбирают друг друга с первого взгляда. То, что в дешевых романах и сериалах на ТВ называется любовью с первого взгляда, было для нее лишь естественным — нормальным и почти банальным — началом любовных отношений. Если до этого дня она и оставалась одна или почти одна, то лишь потому, что в толпе мужчин — пусть даже кто-то из них ей и понравился бы, а после нескольких свиданий соблазнил бы — ей не встретилось ни одного, которого бы она сама выбрала, выделила, невольно полюбила. Как только она чувствовала себя соблазненной, ей казалось, что она обманута, что ею манипулируют и злоупотребляют. И соблазнитель тут же оставался с носом. Ежедневно звоня к нам по вечерам, он получал от меня неизменный ответ: «Синеситта дома, но разговаривать с вами не желает». Коллен добился успеха у моей сестры лишь потому, что ему и в голову не приходило ей понравиться; и это послужило для нее доказательством его честности и искренности.

В тот вечер, задержавшись в «Прентан» из-за дополнительных ежемесячных выплат, она вернулась из Парижа последней. Папа уже помыл, накормил и уложил Боба, возле которого, как обычно, заснул; а в это время мой плутишка брат, вместо того чтобы спать, методично наносил удары в подвешенную над кроватью игрушку. Мы со Стюартом и мамой сидели на кухне. Пока Коллен надевал носки и туфли, она попыталась отправить меня в мою комнату, но я притворилась тугой на ухо, считая, что если не стану свидетелем второго тет-а-тет между ней и Колленом, никто мне потом не расскажет, как все прошло. Конечно, мое присутствие, каким бы незаметным, прозрачным и бесполым оно ни было, должно было повлиять на характер встречи, но я предпочла остаться и изменить действие пьесы, чем уйти и удовольствоваться потом фантастическими мамиными версиями. То, что произошло с ней в конце этой встречи, на все сто процентов, как будет видно из дальнейшего, оправдывает мое неприкрытое и нахальное упрямство.

Кухня была нашим любимым местом. Мы, Брабаны, очень неохотно покидали ее, и самые приятные и нежные воспоминания о жизни нашей семьи связаны у меня с тем периодом, когда судебные исполнители отключили у нас газ и электричество и все мы: я, Боб, Синеситта и ее пятеро детей (Октав, Марсо, Элиан, Виржиния и Патрик) — спали на кухне. Мы с сестрой устроили спальное ложе перед камином и всю ночь поддерживали в нем огонь. Мы накрывались спальными мешками и одеялами, а утром все сворачивали и складывали в бретонский шкаф. Затем начиналось вальсирование бутылочек с сосками, баночек с детским питанием, тартинок «Нутелла», яичницы и апельсинового сока. Между бретонским шкафом и небольшой печкой, которая нам очень пригодилась для приготовления горячей пищи, когда уже не было денег оплачивать счета, стоял телевизор. Правда, после освобождения Бенито он всегда был выключен. Кухонный стол некогда был столом для переговоров; папа привез его из Женевы, где занимался организацией безопасности принца Брольи — главного участника переговоров со стороны Франции в Эвианских соглашениях (1962). Это был овальный сосновый стол. За него могло усесться человек двадцать. Два окна кухни выходили в наш сад, а третье — на сад Рошеттов, наших соседей. Зеркало, о котором я говорила выше, папа приобрел за счет бельгийского правительства, когда служил в Риме во времена фашизма. Это было большое венецианское зеркало в позолоченной раме. С конца весны до середины лета оно ловило лучи заходящего солнца и меланхолично бросало их нам в глаза. На стенах висело несколько фотографий: мой отец, пожимающий руку главному крупье казино в Перрос-Гиреке; мама, подающая кусок копченой семги жене президента республики; десятилетняя Синеситта перед большим бассейном в Шампиньи-сюр-Марне, победившая в соревнованиях по плаванию баттерфляем; я в наряде Клеопатры в пародии на «Антония и Клеопатру» — представлении, которое мы давали на ежегодном празднике в Эгьен-д’Орв; наконец, Боб в роддоме Обервиля в день своего рождения. И ни одного снимка нашего брата-бандита. Впрочем, один раз папа сфотографировал нас всех вместе на пляже в Плестене. Получился красивый портрет, но папа сорвал его примерно через час после того, как Бенито изнасиловал маму прямо на плиточном полу в кухне. Бенито, хотя и не был урожденным Брабаном, тоже беззаветно привязался к нашей кухне, и ему было трудно покидать ее даже после того, как он совершил такой ужасный поступок. Стюарт Коллен, прекрасно разыгрывая роль будущего зятя, переходил от одного снимка к другому с удивленным и задумчивым видом.

— Я могу вам помочь? — спросил он у мамы, чистившей картошку.

— Расскажите мне лучше, какие чувства вы испытываете к Синеситте?

С тех пор, как моя сестра объявила, что собирается выйти за Коллена замуж, мама перестала его понимать, а также испытывать к нему жалость. В идеале она хотела бы, чтобы Синеситта нашла мужчину, но, по мнению мамы, для Синеситты ни один мужчина не представлял собой идеала.

— Вы должны это легко понять, ведь вы чувствуете то же самое.

— Между нами есть разница: вы видели Синеситту только раз прошлым летом, а я вижу ее каждый день вот уже тридцать шесть, а скоро и тридцать семь лет.

— Вы считаете, что если бы я лучше узнал вашу дочь, то на ней не женился бы?

— Вышла ли бы она за вас замуж, если бы узнала получше?

— Я не платил налоги, это верно. Но разве за это меня следует навсегда лишить любви?

Мама поставила картошку под струю воды из крана. Сад уже погрузился в темноту. В кухне царила угнетающая и тяжелая жара, иногда рассекаемая струйкой ледяного воздуха.

— Я знаю свою дочь, — сказала мама. — Она вас искрение любит. Если вы причините ей зло, я вас убью.

— Убив меня, вы убьете и ее.

— Я предпочитаю видеть ее мертвой, но только не несчастной.

— Родители всегда так думают. Но что они знают о счастье и несчастье? У родителей слишком много забот. А счастье и несчастье предназначены для детей и для людей, у которых детей нет.

Мама посмотрела на него с глубоким затаенным страхом, думая, что теперь из-за неслыханного выбора Синеситты ей придется жить в тесном соседстве с этим непонятным и темным человеком, нарочитая непоследовательность которого, без сомнения, скрывала тайную и неуловимую логику, приводившую ее в ужас.