Страница 49 из 108
— Коли я тебе нужен, что ж, я готов помочь. Во всяком случае, в ближайшие дни разузнаю все насчет солдата.
Вересьев и сам любит риск, полагая, что если соблюдать известную осторожность, то можно заработать и в то же время избежать неприятностей, К тому же эта женщина нагнала на него страху…
Бабка оставила у него ботинки и узелок, а сама отправилась к тюрьме при комендатуре; она была в тревоге, словно волчица, высматривающая клетку, в которой воет ее детеныш…
Летом торговки ягодами толпами ходят по улицам в поисках покупателей. Ими никто не интересуется. Но все же такая торговка не может, конечно, незамеченной вертеться возле казенного здания, да еще такого важного, как местная комендатура со всеми ее пристройками. Часовому у решетки так скучно, что ему сразу бросается в глаза всякий, кто хоть раз пройдет мимо него. А тут женщина прошла трижды, с потупленным взглядом, словно девушка к причастию. В мозгу часового под стальным шлемом шевелится мысль: эти крестьянки боятся забираться в такое страшное здание, как наша комендатура, чтобы сбыть свои ягоды. С другой стороны, писаря и караульные не прочь были бы полакомиться дешевой малиной. А никто не умеет покупать так дешево, как полиция. Это всякому ясно. И когда она показалась в третий раз, он окликнул ее:
— Эй, бабушка с малиной, пойди-ка сюда! Тут ты мигом расторгуешься!
У Бабки защемило сердце.
Со скрежетом зубовным она уже отказалась от мысли пробраться сегодня во двор комендатуры: слишком большой страх внушали стены этих строений. Когда часовой окликнул ее, она уже готова была расплакаться от отчаяния и злобы: быть так близко от Гриши и в то же время так далеко!
Оклик часового был для нее неожиданной милостью божьей. Она быстро сообразила, что если она, не навлекая подозрения, получит доступ во двор тюрьмы как торговка, продающая солдатам ягоды, то самое трудное будет преодолено. И, широко улыбаясь, она прошла в ворота, обвитые сверху колючей проволокой.
Да, в эти дни Гриша уже самостоятельно сколачивал гробы из досок в углу второго двора, за хозяйственными постройками комендатуры, где на маленьком огне переносной печки разогревался горшок с клеем, чадившим, бурлившим, пузырившимся. Тевье ведь изготовлял не только ящики для покойников. Как раз теперь он мастерил ящики для живых — хорошие ручные чемоданчики на клею и с ободками, особенно удобные для пересылки яиц.
Гриша в холщовых, заложенных в сапоги штанах, в расстегнутой бумазейной рубашке на голом теле, как заправский мастер, работал у своих длинных козел. Он был спокоен. К его собственному изумлению, нетерпение в его душе улеглось, не мучило, не грызло больше. Он понял, что самый опасный перевал в его жизни уже позади, решение его судьбы зависит от того старого генерала, стало быть, оно в надежных руках.
Что толку было терзать себя? Кроме того — редкий случай, — три столь различные физиономии: молодого обер-лейтенанта, военного судьи и его превосходительства — все они внушали ему доверие. А его земляки там, на фронте, опять наступали. Солдаты ландвера — он все еще ночевал в одной с ними казарме — хоть и издевались над ним, но утешали его известиями, которые черпали из газет и рассказов проезжавших раненых.
Правда, дело его затянулось. Но так уж бог создал людей. Им нужно время. Они все пишут бумаги и посылают их взад и вперед. Это называется делопроизводством. Сейчас — так сказал ему писарь, только что в прекрасном настроении вернувшийся из служебной поездки, — его бумаги опять посланы в какое-то новое место. Но решение по его делу так или иначе придет.
Все складывается благоприятно. Живется ему неплохо. Даже довелось как-то раз отведать вишен, малины. Говорят, какая-то женщина с малиной вот уже три дня приходит каждое утро в тюрьму. Тевье и Гриша тоже хотели бы полакомиться малиной. Они сказали об этом солдатам.
И вот в это утро Гриша увидел, как торговка ягодами, приложив палец к губам в знак молчания, вошла через дощатую дверь за перегородку, отделявшую столярную мастерскую от двора.
Пылающим взглядом она уставилась на Гришу. От неожиданности он чуть было не рухнул на стол, подбородком на гвозди. К счастью, как раз вовремя, вслед за Бабкой вошел ефрейтор Герман Захт. Гриша сделал вид, что ему ужасно хочется ягод. Он протянул руку к корзинке и сказал:
— Малина, вот так малина!
Ефрейтор посоветовал ему не объедаться, засмеялся и пошел сказать Тевье, который выбирал и испытывал на складе доски, что пришла торговка с ягодами.
Бабка и Гриша стояли друг против друга в тени каштана, под сверкающим голубым небом, в июльской пыли.
Гриша потряс Бабку за плечи и хрипло спросил:
— Как же это ты, чертова баба? Что твоя ведьма, очутилась здесь!
И он крепко прижал ее к груди и поцеловал.
Страшная слабость охватила все тело Бабки, она почти теряла сознание и упала бы, если бы Гриша не поддержал ее. Велика была сила ее страсти к этому человеку. Как хорошо бы отдаться ему сейчас же, здесь на куче кудрявых пахучих стружек, в тени листвы!
Однако сознание, что сейчас придут люди, что до того нужно успеть сообщить о самом главном, вытеснило все остальные чувства.
— Да, я здесь, — торопливо говорила она. — Да, да, я здесь. Живу у Вересьева, возле собора. Там меня всегда можно застать. Пришла я сюда загладить вину, я ведь письмо получила весной. Уж я тебя вызволю, вызову Федюшку и Колю, и не такие дела я обламывала! Я все, все сделаю!
Гриша отпустил ее плечи и усадил совершенно обессиленную на один из готовых гробов.
— Не нужно, Бабка, спасибо. Не стоит затевать новую кутерьму. Дело мое в хороших руках, сам генерал взялся за него. Надо только потерпеть. — И, слабо улыбаясь, он прибавил: — Вот видишь, по грехам и кара — не терпелось мне в Наваришинском лагере — теперь мне было бы там лучше, чем здесь. Что ж, приходится учиться терпению. Но живется мне неплохо. Я сыт, есть работа, ночлег, а теперь и ты здесь, — ласково сказал он, чтобы не слишком разочаровать ее. — Теперь, значит, еще ты будешь мне помогать, кроме еврея Тевье. Хороший он человек. Мне везет на людей, здесь все хорошие люди.
Бабка продолжала сидеть, пристально глядя на Гришу, который стоял перед ней загорелый, с открытой грудью, небритый с воскресенья. Про себя она думала:
«Не хочет бежать! Тут, мол, все хорошие люди! Только не догляди за ним, и он поплатится за это головой!» Но вслух сказала:
— Ну, тогда все хорошо.
— Ты, Бабка, ведь и не знаешь, как все это было. Я расскажу тебе об этом в другой раз или, может быть, сейчас, если Тевье опять уйдет. А теперь продай-ка нам сначала малины. Нам ее до смерти хочется.
Он легонько толкнул ее локтем в грудь и подмигнул. Бабка рассмеялась, несмотря на слабость, которую вдруг ощутила в ногах и в голове.
Да, теперь ей можно отдохнуть! Она нашла его. Она пробралась к нему, как волчица в клетку пойманного детеныша.
— Поспать бы часок, — пробормотала она, прислонившись спиной к каштановому дереву.
Она еще успела заметить, несмотря на невыносимую усталость, как в помещение вошел другой человек, но не могла уже разомкнуть глаз, и, чувствуя, как они судорожно закатываются, она тут же на месте заснула. В ее теле двигалось, пульсировало что-то живое, растущее. Она хотела сказать об этом Грише — нет, лучше в другой раз!
Гриша с умилением смотрел на внезапно заснувшую женщину. Тевье на цыпочках пробрался по стружкам и сказал шепотом:
— Вот жалость, теперь придется ждать, пока она проснется. Но кто обокрадет спящего, тот более достоин умереть позорной смертью, чем Дефан и Авирон. — И Тевье вполголоса стал объяснять Грише, кто были эти люди.
С платком на голове, с зажатыми в коленях руками, Бабка ровно дышала, подняв лицо к ветвям каштанового дерева, страстно обратив к небу прикрытые веками глаза.
Глава вторая. Офицерский праздник
Денщики сбились с ног. Они беспрерывно сновали взад и вперед по лужайке.