Король Артур (сборник)

Увидев эти царственные фигуры, стоящие столь спокойно, словно их вытесали из камня, Варт затаил дыхание. Он был до того ошеломлен их величием, что наставления Мерлина касательно смиренного и скромного поведения оказались совеем не нужными.

Наконец послышался легкий звон колокольчика. Крупная самка сапсана шевельнулась и произнесла высоким носовым голосом, исходившим из ее аристократического клюва:

— Джентльмены, можете говорить. И вновь наступила мертвая тишина.

Лишь из дальнего угла, отгороженного сетью для Простака, сидевшего там привольно, без клобучка, и сильно линявшего, доносилась невнятная воркотня холерического пехотного полковника.

— Проклятые черномазые, — бормотал он. — Проклятая администрация. Проклятые политиканы. Проклятые большевики. Что в воздухе я вижу пред собою? Кинжал проклятый? Хвать за рукоять. Проклятое пятно. Так-то, Простак, останься тебе всей жизни один только краткий час, и то был бы ты проклят во веки веков.

— Полковник, — холодно произнесла сапсаниха, — не при младших офицерах.

— Прошу прощения, Мэм, — мгновенно откликнулся несчастный полковник. — Знаете, в голову что-то вступило. Какое-то глубокое проклятье.

И вновь тишина, официальная, жуткая и спокойная.

— Кто этот новый офицер? — осведомился тот же прекрасный и яростный голос.

Никто не ответил.

— Ответьте сами, сэр, — скомандовала сапсаниха, глядя прямо перед собой, словно бы разговаривая во сне.

Они не могли разглядеть его сквозь клобучки.

— С вашего позволения, — сказал Варт, — я дербник…

И умолк, испуганный тишиной.

Валан, один из настоящих дербников, стоявший с ним рядом, склонился и вполне добродушно прошептал ему на ухо:

— Не бойся. Называй ее «Мадам».

— Я дербник, Мадам, если позволите.

— Дербник. Это хорошо. А из какой линии Дербников вы происходите?

Варт ни малейшего понятия не имел, из какой линии он происходит, но не осмелился обнаружить себя ложью.

— Мадам, — сказал он, — я один из Дербников Дикого Леса.

Вслед за этим опять наступила тишь, серебристая тишь, которой он начал страшиться.

— Существуют йоркширские Дербники, — произнесла наконец ее почетное превосходительство своим медленным голосом, — и валийские Дербники и Мак-Дербники с севера. Затем имеются Дербники Солсбери, есть кое-кто в окрестностях Экебура, также О'Дербники из Коннаута. Но я что-то не слышала ни о каком семействе из Дикого Леса.

— Осмелюсь сказать, Мадам, — произнес Балан, — это скорее всего младшая ветвь.

— Благослови его Бог, — подумал Варт. — Завтра специально словлю воробья и скормлю ему, когда Хоб отвернется.

— Не сомневаюсь, капитан Балан, что это правильный вывод.

Вновь наступило молчание.

В конце концов сапсаниха звякнула в колокольчик. И произнесла:

— Ну что же, перейдем к катехизису, а после — присяга.

Варт услыхал, как при этих словах слева от него нервно закашлялся перепелятник, но сапсаниха не обратила на это внимания.

— Дербник из Дикого Леса, — сказала она, — каковы суть Звери Ногатые?

— Звери Ногатые, — ответствовал Варт, благословляя свою звезду, что свела его с сэром Эктором, давшим ему Первостатейное Образование, — суть скакуны, собаки и соколы.

— Отчего же оные прозываются «Звери Ногатые»?

— Оттого, что жизнь сих зверей зависит от мощи их ног, а потому, по закону, всякий, кто причиняет ущерб их ногам, почитается покусителем на сами их жизни. Ибо захромавший скакун — это мертвый скакун.

— Хорошо, — молвила сапсаниха. — Каковы суть твои наиглавнейшие члены?

— Крылья, — ответил Варт, мгновенье поколебавшись, — это была догадка, ибо ответа он не знал.

Одновременно звякнули все колокольца, и надгробные изваяния горестно опустили поджатые ноги. Теперь они, обеспокоенные, стояли на двух ногах.

— Твои что? — резко воззвала сапсаниха.

— Он сказал — его проклятые крылья, — сообщил из своего загона полковник Простак. — Кто первым крикнет «Стой!», тот проклят будет!

— Крылья и у дрозда есть! — выкрикнул кобчик, в тревоге впервые раскрыв свой острый изогнутый клюв.

— Думай! — чуть слышно шепнул Балан. Варт лихорадочно думал.

Крылья, хвост, ноги, глаза — чего же нет у дрозда?

— Когти!

— Это сойдет, — добродушно произнесла сапсаниха, выдержав одну из своих пугающих пауз. — Верный ответ — «Ноги», как и на все остальные вопросы, но «Когти» тоже неплохо.

И все соколы, — мы, разумеется, вольно используем это понятие, ибо были средь них соколы, были и ястребы, — вновь подобрали ноги и успокоились.

— Каков же первый закон ноги?

(«Думай», — сказал дружелюбно настроенный маленький Балан из-под ложного махового пера.) Варт подумал и надумал правильно.

— Не пущать, — сказал он.

— Последний вопрос, — произнесла сапсаниха. — Как мог бы ты, Дербник, убить голубя крупнее себя.

Тут Варту повезло, ибо он слышал рассказ Хоба о том, как это сделал однажды Балан, и он осторожно ответил:

— Я придушил бы его ногой.

— Хорошо! — сказала сапсаниха.

— Браво! — встопырив перья, воскликнули остальные.

— Девяносто процентов, — быстро прикинув, сообщил перепелятник. — Если, конечно, вы дадите ему половинку за когти.

— Пусть дьявол закоптит меня! Проклятье!

— Полковник, прошу вас! Балан зашептал Варту:

— Полковник Простак несколько не в себе. Мы полагаем, что тут вся причина в печени, но кобчик уверяет, что он не выдержал постоянного напряжения, в котором ему приходится жить, чтобы соответствовать высоким принципам ее светлости. Он говорит, что ее светлость однажды обратилась к Полковнику с высоты своего положения в обществе, как кавалерист к пехотинцу, понимаете, и тому оставалось только зажмуриться, — голова пошла крутом. Так он с тех пор и не оправился.

— Капитан Балан, — произнесла сапсаниха, — шептаться невежливо. Мы продолжаем вступительные испытания нового офицера. Ваш черед, падре.

Бедный перепелятник, вид которого в последние несколько минут становился все более нервным, запунцовел и принялся лепетать какую-то путаную клятву, в коей упоминались ногавки, должики и клобучки. «Сею ногавкой, — слышал Варт, — наделяю тебя… любви, почета и повиновенья. — пока должик нас не разлучит.»

Но прежде чем падре добрался до конца этой клятвы, голос его сорвался, и он зарыдал.

— О, смилуйтесь, ваша светлость, я проявил небрежение и не сумел сохранить учебные пособия.

(«Учебные пособия — это кости и прочее, — объяснил Балан. — Ты ведь должен присягнуть на костях».)

— Вы не смогли сохранить учебные пособия? Но это первейший ваш долг — хранить учебные пособия.

— Я знаю.

— Что же вы с ними сделали?

Голос перепелятника треснул под тяжестью кощунственного признания:

— Я… я их съел, — и несчастный священник расплакался.

Никто ничего не сказал. Нарушение воинского долга было настолько ужасным, что слова утратили смысл. Все стояли на двух ногах, поворотив к преступнику незрячие головы. Ни слова осуждения. Только и слышно было, во все пятиминутное молчание, как всхлипывает и тихо-тихо икает невоздержный священнослужитель.

— Ну что же, — в конце концов произнесла сапсаниха, — придется отложить посвящение до завтра.

— С вашего разрешения, Мадам, — сказал Балин, — быть может, мы смогли бы произвести испытание нынче ночью? Насколько я понимаю, кандидат свободен в передвижениях, ибо я не слышал, чтобы его привязали.

Услышав об испытании, Варт внутренне содрогнулся и решил про себя, что Балин не получит завтра и перышка от Баланова воробья.

— Благодарю вас, Капитан Балин. Я как раз сама размышляла об этом.

Балин заткнулся.

— Кандидат, вы свободны?

— О да, Мадам, к вашим услугам: но испытание мне как-то не по душе.

— Таков порядок.

— Позвольте, позвольте, — задумчиво произнесла ее почетная светлость, — какое у нас было последнее испытание? Вы не припомните, Капитан Балан?

— Мое испытание, Мэм, — сказал дружелюбный дербник, — и оно состояло в том, чтобы провисеть в опутенках всю третью стражу.