Страница 5 из 46
лицо невозможной Виктории-Маргарите Рукавицкой-Нусс.
Мысль её побежала куда-то за угол дома, а сама она прямо на
глазах стала уменьшаться, уменьшаться, и вот я слезла с её
спины. На прощание Виктория протянула мне руку.
«Я заберу все твои имена себе на память», — подумала я.
«Забира-ай!» — донеслась её мысль из-за угла. Маргарита-
Виктория пропала в людском переменчивом море. Меня ждал
театр и неизбежные неизвестные мысли о том, что делать
дальше. Чем занимаются в таком случае? Театром, наверняка
театром.
П о т е р я н н а я г л а в а
Эта глава была потеряна, но довольно быстро нашлась.
Она просто закатилась под стол, и всё, что мне нужно было сде-
лать — наклониться и поднять её с пола. Так я и поступила. Вот
так дурацкое происшествие, нелепая случайность дали имя
этой главе. Это всё, что нужно знать о ней.
Зима, чёрно-белый doc
Снега так много, счастье особого свойства, когда можно
расплакаться от него, но это так глупо.. Подойдут и спросят:
«Чего ревёшь?» — как объяснить? От снега? От света? От кра-
соты? Белый снег, тропинки из песка, закат отражается в окнах
многоэтажек, розовое облако со светлой каймой, пробки, авто-
бус подолгу стоит на одном месте, так что всё можно рассмот-
реть детально. Думаешь: видит ли это кто-то ещё? Видит ли
кто-то, кроме тебя? Невозможно же, чтобы не видели. Невоз-
можно. Успокаиваешься, едешь дальше, смотришь, думаешь: о
снеге можно много написать, прямо сейчас взять ручку и
начать — о снеге, о зиме, о белом. Но уже написана сказка, если
бы не эта сказка о снеге, можно было бы написать о снеге. Но
люди могут устать от этого, от снега, от белого, от света, до-
рожки из песка не всем нравятся так же сильно. С трудом сдер-
живаешься, чтобы не написать. Хорошо хотя бы думать о снеге
постоянно, и вспоминать некоторые слова, держать их в голо-
ве, перекатывать во рту, пробовать на вкус: снег, свет, лес. Снег,
свет, смех. Свет, свет, снег. Смех, снег, лес. И так далее, пока не
доедешь до работы, а там уж будут другие слова. А когда уста-
нешь от них, посмотреть в окно — а там снег, свет, снег.
На городских ёлках лежит снег, пока ещё январь, но при-
дёт февраль, весь его пообдует с веток, посшибает, останутся
они без снега, без наряда, как летом. Снова как летом. Недолго
их счастье и белая красота.
На киосках провода с иллюминацией, их прикрыло снеж-
ными карнизами, и огни оказались внутри снега. Они продол-
жают бежать, светиться из-под белого — матово и нежно, бере-
гут от яркости наши глаза.
Всё берёжет нас этой зимой, всё жалеет. На улице так кра-
сиво, светло, так радостно, что начинаешь бояться, как бы это
не потерять, внутрь, в живот, как будто пробирается мороз — и
это счастье? Но вполне можно уйти в дом, отвернуться от окна,
не видеть ничего белого, успокоиться. И снова посмотреть в
окно, убедиться, что красота твоя никуда не делась, те же чёр-
ные ветки под снегом, те же дорожки из песка, и морозно так
же, как было утром, а может быть, ещё холоднее. Только что
было тревожно, только что был холод внутри, а теперь — хо-
рошо, празднично. Правда, как зима не даёт забыть о себе, хо-
лодит щёки, так и у этой радости внутри как будто сидят игол-
ки: ступишь не так, поскользнёшься, подумаешь о чём-то дру-
гом — и уколешься. Завозишься, забеспокоишься — и иголки
будут колоть сильнее. Зима говорит: «Спокойствие, будьте
спокойны, пока что я тут, с вами».
Пока она тут.
*
Мир же не пустой, в самом деле, даже если ничего нет у
тебя и ходишь, как обалдуй, по городу, ищешь надпись: осто-
рожно, сход снега, а её всё нет, а снег сходит и сходит, а больше
и нет ничего, так вот, всё равно остаются слова какие-то. Они
ходят и ходят по миру, босые, бедняжие, без тебя, может быть,
не такие и бедные, но мы-то знаем: то, что без нас — оно бед-
ное и босое. Давай теперь майся, ищи свои слова, они ходят уже
внутри, в тебе, но их не поймать, ходит же по тебе кровь, сто
раз в день ходит по тебе туда-туда-туда, обратного хода нет,
она по другой дороге возвращается. Хотя почему же возвраща-
ется, она всё время уходит из дома, из того места, откуда по-
явилась. Откуда она появилась, чего нарезает круги, чего так
беспокоится? И не увидишь, пока внутри. Только поранься,
травмируйся, порежь себе руку, допустим, и вот выходит, вы-
текает, капает, можно терять сознание, можно смотреть, можно
собрать, но обратно вряд ли вернёшь её. И слова ходят по тебе,
то ли с кровью, то ли сами по себе, туда-туда-туда, попробуй
поймать, ходи, нарезай круги, ищи надписи на домах, на витри-
нах, где получится. А вокруг мир пустой, не поймёшь даже, где
сход снега, только и остаётся держаться старыми новостями,
потому что старые новости лучше новых, к тому же можно по-
выбирать — старые плохие новости мы не помним, старые хо-
рошие новости держим перед глазами, в случае чего хватаем и
прикрываемся, как щитом. Но мир пуст, от кого же тебе при-
крываться? Если мир пуст, от кого тебе прикрываться, с кем
сражаться, от кого убегать и кого догонять? Некого. Даже
надписей не осталось, никаких свидетельств, ничего, ничего, в
некоторых местах — тихое эхо, недовольное, еле просыпается,
если крикнешь, и то хлеб — говорят тебе твои слова, вдруг они
говорят с тобой, про эхо: уже хорошо, мир, видишь, пока не со-
всем пустой.
*
Бедный Чебурашка совсем устал стоять в снегу, смотрит
так жалобно, совсем пообтёрся, Гена играет ему на гармошке, а
лучше не становится, становится теплее. Есть и у этой зимы
недостатки, как ни старайся, как малого ни морозь, всё равно
он смотрит куда-то, может, на снег, может, на того, кто выше
его, может, на небо, а небо становится ярче. Каждый день ярче,
синее, и солнце светит, и птицы какие-то запели, ну, как запели
— о чём-то всё говорят. И Винни-Пух, и лягушка с осликом не
ушли вовсе под снег, а остались тут ждать весны, маленькие
гипсовые скульптуры. Мы не видели их всю зиму, а они ждали
и думали: кто-то же нас найдёт, кто-то поймёт, что зима вре-
менно, зима отдельно от нас, сколько ни сыпь снега, мы стоим
и напоминаем о лете, о весне. Найдите же нас.
Это они шёпотом говорят, без восклицательных, почти не
слышно. За скрипом снега не слышишь. Бежишь от мороза
быстрее в дом — и не видишь их. Смотришь вокруг — от снега
слепит глаза, не замечаешь вообще ничего, ни булочных, ни
банков, ни горок, ни каких-то кафе. Потом быстро темно.
И вот находишь их всех, случайно, однажды, старинных
своих приятелей, а гнома не находишь, раньше где-то рядом
был ещё гном, а теперь его нет, весь оказался под снегом, весь
— с колпаком. Может, кто-то там есть ещё? Может, гном не
один? Остаётся на это надеяться, потому что одному под сне-
гом, должно быть, очень не просто. На это и надежда. Что же,
придётся смириться, что зима кончится, надо же выбраться из-
под снега тому, кто там оказался, он же не специально.
*
Всё ноги и ноги — ну, а чем же ещё ходить, разве можно
только мыслями дотянуться в разные стороны, как в слове о
полку, кто его помнит. Надо ли — никто и не спрашивает. Всё
плечи и плечи, хорошо, что мёрзнут только они. И то в конце
зимы так получилось. Так получилось, что это старая курточка,
в той вообще ничего не мёрзнет, пойди догадайся, что там на
улице — зима, не зима. И вдруг наденешь старьё, лезут перья