Страница 15 из 17
И мысль тоже не замерла — работает, движется.
Володя вдруг вспомнил последнее лето, проведенное с братом. Они сидели вдвоем в комнате за шахматами. Окно было открыто настежь, а чтобы с улицы не залетали мухи, была вставлена рамка с сеткой.
Маняша и Митя играли со своими приятелями. И вдруг одна девочка подбежала к окну и крикнула:
— Сидят, как каторжники за решеткой.
Володя вспомнил, как Саша вздрогнул и долгим взглядом провожал убегающую девочку.
Теперь оказывается, что шутка была пророческой.
Мысли отпирают замки, раздвигают каменные стены и уводят на свободу. Но сами по себе они тяжелые и трудные и не приносят радости. И снова смыкаются стены и запираются замки. И начинает давить тишина.
Володя никогда не думал, что тишина может доставить человеку такие страдания. Тишина мучила его, как жажда. И как человек, одолеваемый жаждой, мечтает о глотке воды, так Володя мечтал услышать любой человеческий голос. Ну хотя бы голос булочника, который, шагая по Ново-Комиссарской с огромной корзиной на плече, кричал: «Горячие французские булки! Горячие французские булки!»
«Если бы брат увидел меня сейчас здесь», — подумал Володя.
Он подошел к стене, прижался к ней плечами, локтями и запрокинутой головой. Стена была холодная и влажная. И Володе вдруг показалось, что он не в Казанском пересыльном каземате, а в тюрьме Петропавловской крепости. И что рядом с ним, в сорок пятой камере, его брат Александр. Он тоже стоит, прижавшись к стене. И это стучит не его собственное сердце, а отдаются удары сердца брата. Эти удары разбивают мертвую тишину. Они звучат оглушающе громко, не давая забыться или впасть в уныние.
«Ты слышишь меня, Володя?» — отбивает сердце брата.
«Я слышу тебя, Саша!» — откликается Володино сердце.
Нет, сердца братьев не просто стучат, разгоняя по венам кровь, они переговариваются по азбуке тюремного перестука, изобретенной братьями Бестужевыми.
«Сейчас за мной придут, — стучит сердце Александра. — Уже у Невских ворот крепости стоит паровой катер, который доставит меня в Шлиссельбургскую крепость, а чуть поодаль, на глубине, покачивается миноносец, который будет меня сопровождать. Но я не хочу, чтобы мой факел погас. Возьми его, Володя».
«Саша, дорогой брат. Всю жизнь я старался быть похожим на тебя. Теперь у нас с тобой разные пути. Если бросить зерно слишком рано, в непрогретую землю, зерно погибнет. Ты ошибся в выборе пути, ты не дождался, пока пожар революции прогреет землю. Теперь я понимаю это, и вся моя жизнь будет посвящена этому великому посеву».
«Прижмись покрепче к стене, и я тоже прижмусь покрепче, чтобы быть ближе к тебе... За мной идут. Прощай, Володя, теперь твой черед бороться».
«Прощай, Саша...»
Холод разливается по жилам. От этого холода слегка лихорадит. Это холод в стене. Оторвись от нее и закутайся получше в свой серый арестантский халат. Интересно, какого цвета было это шершавое сукно? Может быть, зеленого, а может быть, голубого? Здесь в подземелье все краски жизни выгорают, блекнут, растворяются во мраке. Теперь у халата нет цвета. Краска ослепла, как шахтерская лошадь.
Лязг открывающихся дверей оторвал Володю от его размышлений. Володя отпрянул от стены. В дверях стоял тюремщик. Сиплым равнодушным голосом он скомандовал:
— Ульянов, с вещами на выход!
Еще не совсем понимая, что это значит, Володя свернул плед, забрал полотенце, мыло и направился к выходу. На пороге он еще раз оглянулся, чтобы попрощаться со своим каменным пристанищем.
И вот следом за своим безмолвным гидом он идет по коридорам, галереям, переходам. Он уже привык к тюремному мраку и шагает уверенно. И вдруг в одном переходе путь ему преграждает яркий прямой луч солнца. Луч отыскал лазейку, щель между камнями и вошел в тюрьму, как вестник свободы. Володя остановился, подставил руку, и солнечный луч оказался в ладони. Потом он провел рукой по лучу, словно хотел погладить его.
— Что за баловство! Поторапливайтесь!
Голос тюремщика оторвал Володю от луча. А Володя заторопился, оставив трепещущий луч в пустом холодном переходе.
В тюрьме человека постоянно окружает опасная таинственность: никогда не знаешь, как распорядится твоей судьбой мрачный, молчаливый человек со связкой ключей. Володя не знал, куда ведет его тюремщик и что ждет его за новым поворотом тусклого коридора. Каменная лестница. Темная галерея. Узкий проход. Володя шел по этим безжизненным каменным лабиринтам. И звук его шагов замирал, затухал, как слабое пламя свечи.
Один раз Володя споткнулся. Тюремщик сразу повернулся, посмотрел на него пустыми глазами. И, проворчав: «смотреть под ноги», зашагал дальше.
Вскоре Володя очутился в большой камере, где было полно арестантов. Одни из них лежали на нарах, другие сидели, болтая ногами, третьи расхаживали в узком проходе между стеной и нарами. Все они были в одинаковых серых халатах и казались на одно лицо.
Войдя в камеру, Володя остановился. И начал вглядываться в лица арестантов. Неожиданно он стал узнавать среди них своих знакомых — участников сходки. Он не узнал их сразу потому, что привык видеть на них форменные куртки, Студенты вели себя независимо: распевали песни, шутили, смеялись. И Володе показалось, что он попал на необычный маскарад, где все по случайности приготовили одинаковые костюмы — костюмы арестантов.
Заметив Володю, студенты повскакали с мест и закричали:
— Ульянов пришел! Ура!
И начались рукопожатия, похлопывание по плечам. Можно было подумать, что они не виделись вечность и все это время только и ждали прихода Володи. Но когда через несколько минут дверь камеры снова отворилась и на пороге, поблескивая серебряной оправой очков, появился бледный Стариков, все повторилось: так же повскакали с мест, так же закричали:
— Стариков пришел! Ура|
Стариков молча прошел по камере, сел на нары и погрузился в раздумье.
Володя смотрел на товарища со стороны и поражался, как быстро тюрьма наложила печать на лицо Старикова. Он осунулся, зарос щетиной, а его глаза смотрели как-то беспомощно и пугливо. Он не обращал внимания на шутки товарищей и морщился от их веселых выкриков, словно они причиняли боль.
Володя подошел к Старикову, сел рядом и спросил:
— Что с тобой, Николай?
Стариков посмотрел на Володю сухо, почти враждебно и процедил сквозь зубы:
— Моя карьера кончилась... Доигрались!
Он снял очки и стал их крутить в руках. Володя обратил внимание, что глаза у Старикова маленькие. Неестественно маленькие для такого рослого человека. И Володе подумалось, что очки служат маскарадной маской, которая все время скрывала истинное лицо Старикова. И его слова о свободе, равенстве и братстве тоже были маской, такой же, как очки.
«А орешек-то оказался гнилым, — подумал Володя и даже почувствовал привкус горечи. — «Карьера кончилась!..»
Один из студентов вскочил на нары и крикнул:
— Друзья, долой тюремные халаты! Мы не каторжники!
И все стали сбрасывать халаты. Они делали это с нескрываемым озорным удовольствием. Посередине камеры выросла целая гора халатов. И студент, предложивший сбросить арестантские шкуры, прыгнул на эту кучу.
В рубахах было холодно, но студенты жались друг к другу, прыгали, били себя по плечам, как заправские ямщики на морозе. Однако крепились и халаты не надевали.
Кто-то стал декламировать стихи.
— Друзья, — обратился к товарищам студент Фирсов, — давайте проведем опрос, что каждый из нас будет делать потом, на воле?
Студенты притихли. Потом каждый из них стал отвечать, и голоса их зазвучали звонко, как на перекличке.