Наставники

И двух минут не прошло с той поры, как госпожа ильда Клашня, возвращаясь с рынка, вошла в дом, и тут разразился один из мартовских дождей, а у нее ни шляпки, ни накидки, ни зонтика. Домоправитель и родитель Виктор Клашня видит, как входит его совершенно сухая супруга, и говорит ей: «Как это случилось, что ты входишь, а я именно в эту минуту ощущаю голод в своем желудке, так что выставляй поскорее еду мне и малым детишкам нашим, которые утомились уже, играя в домино, ломая головы над головоломками и конструируя из конструктора!» «Только что письмо пришло, – говорит господин Клашня, – от благородного полководца Ферды Белтрупа, в котором он сообщает, что он едва успел воротиться с военных учений в кукурузных полях и похоронить единственную свою мать, которая скончалась во вторник, и еще у него хватило времени вернуться в крепость, где он забыл пару замечательных перчаток, подаренных ему самим императором во время противопожарных учений!»

«Что есть снаружи такого, чего нет в этом классе?» – спрашивает учитель. «Снаружи холодно, внутри тепло, снаружи авантюристы, внутри ученики, снаружи ночь, внутри день», – говорит лучшая, но неисправимо озорная девочка Анка Ускокович, глядя исподлобья на своего учителя, который носит очки. «Снаружи – ландшафт, – говорит учитель, – а это совсем не то, что воздух, которым вы дышите, не Наполеон на лошади, потому как состоит он из дерева, камня и травы, а кое-где и речка случается!» «А чему все это служит?» – спрашивает маленькая Анка, желающая набраться знаний и всяких пакостей. «Ничему, разве что только бы Господь Бог радовался, видя, что все это существует!»

Случается, что подует с севера ледяной ветер и сломает два-три дерева за околицей, сбросит пару черепиц с крыши дедова дома, свалит какого-нибудь работника в колодец, а когда солнце из-за туч выглянет, его из колодца вытащат совсем мертвого, а новые три дерева посадят сей же час. «Это весна, – говорит мать Катарина, – весной никогда не угадаешь, что и как случится!» И тут же грянул гром и убил еще одного работника, поджег сарай и зажарил несколько куриц, которые и без того были предназначены на заклание. «Что я вам говорила, – замечает мать Катарина, – все это происшествия, как весенние, так и домашние, без которых в нашей жизни помереть можно было бы от скуки!»

Однажды приходит столяр Лисац, неся на горбу стул, который он сделал для деда Теодора, чтобы тот сидел на нем, и говорит: «Вот вам ваш стул, преподобный!» Затем приходит Йова Петрич, который делает посуду из глины, и говорит. «В эту посуду из глины можешь лить какую угодно горячую жидкость, она не треснет, честное слово!» А вот и лапотник Джука Ковачевич объявился с лаптями для работников и тоже свой товар, собственноручно сделанный, хвалит. Полно народу в дом набилось, каждый что-то приносит и своими товарами товары предыдущего со стола спихивает, так что служанка то и дело осколки и обломки на помойку выносит, а мать за все платит, лишь бы они с богом убрались. «Вы наши ремесленники, – говорит она. – Вот только не понимаю, почему ваш переулок не в вашу честь назван, а именем императрицы Гизеллы Людевиты Марии, которая с рождения и по сегодняшний день не то что в Грунт не заехала, но даже и не знает, что такой существует!»

Придет ли господин директор учительской семинарии Вилим Кораяц, или школьный инспектор Мият Стоянович из далекого Земуна, или также А.Трухелка, Драгутин Цанкл, землемер, а также и судья Ф. Талер, мать Катарина выносит лучшие вина и собственноручно изготовленное печенье и говорит: «Ну и что, что домохозяин находится по своим делам в Карловаце, у нас ведь такой прекрасный и благородный народ проживает, ради которого один раз в шесть месяцев и расстараться можно, чтобы встретить и принять как следует!» Господа Кораяц, Цанкл и Стоянович на это начинают рассказывать, какие пожары в каких краях бывали, где какой землемер свою неверную жену удушил, а где какой поп в глубокую яму свалился или в колодец, кто оспой заразился, и сколько еще проживет благородный и бессмертный император, и как быть со всякими происшествиями в мире, как в Париже, так и в других городах, пока дед Теодор не крикнет, что хватит уже и что им запрягать тележки пора, потому что вот-вот смерч по всей Славонии пронесется и любую двуколку, словно сухой лист ясеневый, унесет.

Смотри, как молоденький Рудольф Цанкл на войну уходит! Заботливая мать, супруга землемера Драгутина Цанкла, с глазами, полными слез, немного от радости, немного от печали, говорит: «Так и вижу, как ты, такой прекрасной наружности в этой яркой униформе, хватаешь мандолину в первой попавшейся корчме и поешь неприличную песенку, как любуешься испорченными девушками, которые танцуют на проволоке, играют на скрипке и вещают чревом, как отпускаешь бороду и усы, хотя оправдания этому нет, как хулиганишь в ресторанах и на биваках, в то время как твой командир себя по лбу рукой хлопает, потому что не знает, где ты пропадаешь, как рвешь неизвестные фрукты и ешь их немытыми, как куришь трубку с длинным и, наверное, турецким чубуком и оттого кашляешь и едва не задыхаешься, как падаешь в какую-то реку, совсем не научившись плавать, как какая-то кухарка обвиняет тебя в том, что ты ей ребенка сделал, и все это вместо того, чтобы погибнуть как мужчина и герой под знаменем нашего знаменитого и неустрашимого полковника, благородного Ферды Белтрупа, который ждет этого не дождется, чтобы получить возможность утешить нас замечательной открыткой!»

«Хорошо вам, что не обязаны вообще странствовать неизвестно где, а только убираете себе сор, выносите полезный навоз из коровника, пропалываете огород и кормите свиней, – говорит хозяйка Катарина своим в ряд выстроенным работникам и другим домашним слугам. – А что сказать про нашего угодного и несчастного хозяина и отца Василия, который к тому же и поп! Как только он повернулся к нам спиной и зашагал, я сразу же волноваться начала: перевернется или нет повозка, да оглобля, того гляди, его насквозь проткнет? Не потонет ли пароход на Саве и он вместе с ним, и одна только ряса на воде останется, как знак беды? Не упадет ли он со скалы, на которую ему и влезать-то не стоило, и все кости переломает, а после этого еще на куски разорвут дикие звери, которых в таких краях полно? Исчезнет ли он так, что даже могилки от него не останется? Или вернется хромой, без одной ноги вследствие несчастного случая, или без одного глаза в результате небрежного откупоривания бутылки? Или его ограбят и ножом сердце пронзят посреди ночи? Об этом и многом еще более страшном размышляю я вечерами, пока не усну, устав от таких мыслей, а вы себе прекрасно руки умоете, нажретесь горячего супа и заснете как убитые!»

Говорит начальник артиллерии двадцать первой краевой Драгутин Шрам своим солдатам: «Солдаты, стрельнем ли мы по турками, которые у меня вот здесь сидят, грабят и угнетают наших братьев?» «Стрельнем!» – отвечают веселые артиллеристы, одетые в красные артиллерийские мундиры, и вот уже один стреляет, а другой пальцем ухо заткнул, чтобы не оглохнуть, а вдалеке, куда снаряд из пушки успел, слышится болезненный, но справедливый вопль турка на его родном языке: «О горе мне, боже, я погибаю!» «Ерунда все это! – говорит рыцарь Ферда Розенцвейг. – Их надо саблей сечь сверху донизу, вот так вот!» И первого встречного турка действительно располовинил на две одинаковые части, хотя тот ни в чем перед ним не провинился. Из далекой Вены смотрит в трубу благородный император ф. Иосиф и говорит своей любезной императрице: «Так, так, в самом деле они сражаются, а не шутки шутят!»

В некоторых укромных и прекрасно обустроенных городах есть механизмы, которые, стоит только одно колесо провернуть, начинают тискать разные буквы, как наши, так и немецкие, а иногда и мадьярские, а потом из механизмов вылезают готовые книги, хоть сразу бери и читай. Говорит Дж. Дежелич Игнату Фуксу и Андрею Вагнеру: «Слава богу, мы настоящие печатники, и у нас ничто не останется неотпечатанным!» Говорит Джордже Радич, также печатник: «Я, если бы не печатал, просто не знаю, чем бы день-деньской занимался, а так, может, кому и польза будет, хоть и через сто лет!»