Наставники

Сейчас, во времена военные, путаные, маляры, оформители, мастера по вывескам были мобилизованы на повсеместное исполнение большой буквы «V», знака победы Гитлера над человечеством. Они говорили: «В конце концов это просто буква, а Гитлер пошел к такой-то и такой-то матери!» Дедушка спрашивал: «А все-таки зачем вы ее пишете, если ему это нравится?» Маляры отвечали: «А ты станешь нас каждый день кормить?» Дедушка возмущался: «Почему именно я?» Наступил год сорок третий, все гитлеровские буквы были уже написаны, безработные маляры согревали пальцы дыханием, спрашивая нас: «Хозяева, может, чего покрасить?» Отец отвечал: «Нашли время!» Мама спросила: «Слушайте, мастера, как мне старое платье перекрасить в новое, если у меня только зеленая краска?» Мастера сказали: «Засунь платье в краску и помешивай!» Мама так и сделала; платье стало частично зеленым, сохранив местами старый цвет, желтый. Мама разодрала платье на кусочки, маляры сказали: «Одно дело – стена, другое – тряпки, тут мы не специалисты!» Дядя спросил: «Как нам сделать красные флаги с учетом стремительного приближения русской конницы?» Маляры сказали: «Лучше не перекрашивать, лучше перешить красный халат или что-то в этом роде!» Дядя воскликнул: «Браво!» Таким образом, мы принялись красить без употребления красок, исключительно с помощью ножниц и других предметов, дядя говорил: «Все должно быть красным!» У соседей пришел муж и застал жену с сапожником, она сказала; «Да ты что думаешь, нужен он мне, что ли, тем более без штанов?» Муж ответил: «Отмазаться хочешь, да?» То же самое сказал дедушка отцу, когда тот заявил, что совсем случайно купил килограмм искусственной муки. То же самое сказали бойцы Двадцать первой сербской, влетевшие в наш подвал и спросившие, нет ли здесь врагов Четвертого интернационала, а мы сказали, что нет. Один очень маленький офицер в сапогах прохаживался среди нас, пристально глядя в лица и говоря: «Мне глаза замазать не могли люди поумней вас, например профессора и писателя, которых я всех пострелял за разные там ошибки в книгах!» Мы вздыхали: «Что ж сделаешь, раз вот так вот вышло!» Солдаты роздали нам кусочки картона с дырами, дыры изображали дематериализованные буквы, так как именно их контуры были вырезаны ножницами. Солдаты сказали: «С помощью этих картонок будете писать на стенах слова и прочие символы!» Мы спросили: «Какие слова?» Они сказали: «„Мин не обнаружено", а также другие непонятные вещи, потому не спрашивайте, а красьте!» Моментально появились маляры, специалисты этого дела, маляры воскликнули: «Шаблонов с до войны в руках не держали!» Вацулич засмеялся: «И сейчас не подержите! – и продолжил: – Этим будут заниматься женщины и дети, а вы за сотрудничество с оккупантом пойдете на фронт!» Маляры заявили: «Мы только кистью водили!» Капитан Вацулич сказал: «Вот и я то же говорю!» Мы взяли картонки, я с их помощью принялся выписывать не слыханные никогда ранее русские слова, все только дивились. Дедушка восхищался: «И как только додумались!» Мама сказала: «Русский, он умнее всех!» Дедушка спросил: «Какой русский?» Маленький офицер в сапогах прохаживался и говорил: «Все, что было белым, почернеет, и наоборот! – и продолжил: – Мы перекрасим старый мир!» Дедушка спросил: «А у вас диплом мастера есть?» Маленький офицер сначала удивился: «Ты погляди, а? – потом показал наган, очень большой, висящий ниже колена. – Вот он, диплом мастера, в кобуре!» Дедушка сказал: «Вот теперь все ясно, а то я не знал раньше!»

Было это в сорок четвертом году, в самую осень, все преобразившую. Вдруг все люди – солдаты, офицеры, члены моей семьи – стали заниматься одним делом – окраской, но на этом не остановились. Поначалу мы думали, что дело замены старых цветов будет происходить в сопровождении нагана и других грубостей, но потом все изменилось. Сначала мы полагали, что в новой жизни будет употребляться только один цвет, красний, но стало не так. Капитан Вацулич сказал: «Есть и другие цвета, весь спектр, который находится в солнечном закате, и все они абсолютно человеческие!» Тетки сделали вывод: «Наконец-то наша работа в области акварельного искусства будет признана и оценена!» Все мы употребляли красный цвет как опознавательный знак, но потом все мы набросились на другие составные части солнечного заката в соответствии с указаниями нашего товарища Миодрага Вацулича, большого любителя природы. Из всех оставшихся красок мы больше всего пользовались белой – цветом человеческой чистоты, невидимым цветом женской невинности, наконец, цветом негашеной извести, которой мы посыпали наших погибших товарищей, а также тех, других, скотов, которых мы собственными руками, перепачканными красками свободы, постреляли у стенок.

Футбол в конце войны

Я хочу написать то, что знаю о футболе, драгоценном для человеческого сердца искусстве, о футболе конца великой войны.

Мой товарищ Мирослав Печенчич, знаменитый хавбек, водил меня смотреть, что он вытворяет: он колотил ногами по мячу, а я стоял за воротами. Мама спросила «А они матерятся по ходу игры?» Я ответил: «Не знаю!» В книге «Тысячный гол Моше Марьяновича!», самой дорогой для меня, рассказана история нашего поражения в игре с Уругваем, произошедшая с помощью полицейского, выскочившего на поле вопреки правилам. Это иллюстрировалось фотографиями. Дедушка восклицал: «Какой позор!» Лучший клуб всех времен назывался БСК, лучшие игроки были следующие: Пиола, Миаца, вратарь Планичка. Я любил игрока с длинным именем – Манолалехнердубац. Год непосредственно перед войной был годом великой футбольной славы, годом звезд этого изумительного вида спорта, объятий этих звезд со своими незаменимыми на поле помощниками Болельщики собирались в парках и забегаловках, размахивали руками, демонстрировали удары ногой, бросались в пыль без всякого повода. Болельщики производили эти необъяснимые действия, вызывая сильное подозрение у полиции, а также у дяди. Дядя внимательно наблюдал за их гимнастическими выпадами, слушал их драматические препирательства, потом, вломившись в дом, приставал к нам: «Вы за кого?» Дедушка с готовностью доложил: «Я за непобедимые русские танки, которые ломают финские сосны, словно спички!» Тетки ответили: «Мы за Рональда Колмана и его усики, которые так украшают эту жизнь!» Мама сказала: «Мне вообще не до того, а было бы, все равно не знаю за кого!» Тогда дядя объявил: «Мы все должны болеть за БСК, который в воскресенье победил известную чешскую команду „Спарта" с разницей в четыре мяча!» Дядя разбил вазу, выигранную в лотерею-аллегри Союза белградской торговой молодежи, показывая знаменитый финт Моше Марьяновича, посредством которого был забит второй гол. Потом он заявил: «Футбол – единственный вид спорта, который может преобразить человечество, что прекрасно доказывают неизвестные команды из СССР, которых еще никто не видел!» Отец сказал: «Все это дерьмо по сравнению с движением соколов, от которого ребята становятся орлами, когда делают стойку на одной руке!» Дедушка сказал: «У моей жилетки от вашего трепа рукава отвалятся! – и добавил: – Но если серьезно, то я думаю, вас скоро за это сажать будут!» Дядя заставил меня маршировать по квартире и выкрикивать инициалы победоносного Белградского Спортивного Клуба, мама от испуга выронила кастрюлю чищеной вишни. Соседи спрашивали: «У вас что, драки?» Дедушка отвечал: «Нет, болеют за футбольную команду!» На том и закончили. Мои тетки вышивали знаменитый гобелен «Озеро Блед при солнечном закате!», но при этом всё знали о Максе Шмеллинге, известном нацистском боксере, даже то, что он не разбирается в пении. Мой дядя что-то рассказывал о Бенито Муссолини, чемпионе Италии по мотоциклизму, а затем и по пилотированию бипланов. Я обнаружил фотографию Сюзанны Лангелан, королевы белого спорта, достаточно уродливой. Мама сказала: «Что касается меня, то я за Соню Хени!» Госпожа Даросава привела мужика и заявила: «Это известный довоенный футболист Микица Арсениевич, мой будущий муж!» Мужика в действительности звали Миле Арсич, он был слесарь-сантехник. Я любил смотреть велосипедный гит с участием победителя – любимца публики аса Душана Давидовича, который сначала мог очень долго стоять на месте и проехать за это время всего семь сантиметров. До войны была гонка вокруг Калемегдана с автомобильным чемпионом Нуволари, итальянцем. Сейчас, накануне свободы, величайший славянский велосипедист Джордже Дрлячич был раздавлен грузовиком фашистского вермахта. Я помнил еще некоторых довоенных велосипедистов – например, Янез Петернел, словенец. Было еще соревнование во нырянию на время, во время которого потонул один часовщик. Отец пытался продемонстрировать гимнастический номер – стойку на руках, но вследствие воздействия алкоголя упал на спину. Мама прятала фотографию отца в сокольском строю у какой-то стены. Соколы были по пояс голые и в результате плохого качества фотографии похожи на негров. На фотографии отец был в роли «первака», это означало примерно «главный». Самыми известными соколами были: мой отец, брат Гавранчич, в настоящее время расстрелянный, затем господа Алкалай и Дембицки. Мама прятала еще одну фотографию: «Молодой королевич Андрей на турнике!» А немцы между тем искали мотоциклистов, которые 27 марта 1941 года возили национальный флаг и фотографировались для газет. Мама прятала отцовскую соколъскую униформу в секретном сундуке. Все это было очень опасно. Я сел за стол и заявил: «Хочу быть футболистом!» Отец сказал: «Пал Харьков!» Мама сказала: «Спаси нас Господи, в это страшное время!» Потом дедушка сказал: «Все равно русского не победить!» Я добавил: «Как и Божовича, нашего футбольного капитана!» В тысяча девятьсот сорок четвертом невероятном году по воротам Срджана Мркушича били часто, но безуспешно. Он все время кричал: «Мой!» – или: «Беру!» Болельщики кричали: «У-а, Гитлер!» Немцы произносили коротко и строго: «Вег!» Дедушка вопрошал: «Господи, ну к чему все это?»