Рукоять меча

Едва завидев в темной глубине мориона развязку беседы господина министра с мнимым Юкенной, даже не разглядев толком всех ее деталей, Сэйго не стал давать себе труда вглядываться в то, что скоро должно произойти. Он быстро оделся, взял с собой все свои деньги и драгоценности, полученные от господина министра в награду за хорошую службу, смял постель, чтобы поутру казалось, что он в ней спал и вот только-только отлучился на минуточку, притворил за собой дверь и спустился в конюшню.

Конюхи уже знали его как нового мага господина министра – даром что Сэйго был всего-навсего учеником, не нашедшим еще своего места средоточия, – и коня ему дали беспрекословно. Попробуй промедли, когда главный маг господина торопится исполнить его поручение, – да господин тебя самого оседлает и бежать заставит резвей любого рысака! Никто не спросил даже, что за неожиданность такая заставляет господина Сэйго мчаться куда-то опрометью на ночь глядя.

Время, когда судьбе Тагино надлежит исполниться, еще не настало – а Сэйго был уже далеко от столицы. Он покинул город вовремя и потому мог себе позволить пустить коня не в галоп, не рысью, а шагом. Рассвет застал Сэйго на дороге, ведущей в Загорье.

Теперь, находясь на безопасном расстоянии от Тагино и его судьбы, можно было и пронаблюдать за тем, как именно она исполняется: то, что только должно случиться, и то, что случается на самом деле, обычно не совсем схоже между собой. Мерно покачиваясь в седле, Сэйго снял с шеи цепочку с морионом, сощурился слегка и принялся пристально наблюдать за происходящим в столице. Это ведь только дураки на своем опыте учатся. Сэйго всегда предпочитал учиться на чужом. Вот и сейчас он внимательно созерцал, как свершается судьба неудачника, извлекая из увиденного все мыслимые уроки. Когда глаза Тагино окончательно потускнели, Сэйго тихо протяжно присвистнул, надел цепочку с амулетом на шею, откинулся назад в седле и замурлыкал задумчиво какую-то немудреную песенку.

* * *

Кенету и раньше доводилось видывать подземелья и подземные ходы – но он еще ни разу не видал, чтобы они содержались в таком отменном порядке. Здешние подземелья обихаживались по-хозяйски тщательно. Предполагается, что тайный подземный ход непременно должен быть темным и холодным, с пятнами сырости – а то и селитры – по стенам, и воздух обязательно чтобы спертый, затхлый, пахнущий старой паутиной и дохлыми крысами. И чтобы какая-нибудь склизкая или, наоборот, мохнатая пакость в самый неподходящий момент наступила на ногу и с мерзким воем умчалась в поросшую плесенью мрачную тьму.

Так ведь ничего подобного. Тайные ходы под дворцом короля Югиты скорей напоминали необычно большой погреб, в котором рачительный хозяин солит на зиму овощи и прячет бочонки с вином. Да нет, пожалуй, в погребе похолоднее будет. А в подземелье тепло, уютно, и стены аккуратно выбелены, и пол подметен. Своеобразные подземелья, ничего не скажешь. Хотя и владелец этих тайных ходов – человек своеобразный.

Кенет и Юкенна обменялись понимающими улыбками и вошли в подземелье. Кэссин следовал за ними мрачный, торжественный – ну ничем парня не проймешь. Во всем он усмотрит нечто героическое и величественное. Хотя что с него взять: он-то как раз в подземелье впервые. Возможно, здешние тайные ходы представляются ему сооружением таинственным и зловещим.

Оканчивался подземный ход небольшой, гостеприимно распахнутой дверкой. Возле открытой двери их уже поджидал Кастет, то бишь достопочтенный господин Катаги. А за дверью обнаружилась уютная комната. Стол был уже накрыт, и за столом уже восседал король Югита.

– Присаживайтесь, – произнес Югита прежде, чем кто-нибудь успел открыть рот для приветствия или поклониться. – Здесь чашек хватит на всех.

Кенет мгновенно посунулся поближе к Кэссину, готовый огреть его кулаком промеж лопаток, если этот остолоп только вздумает все же поклониться. Но нет, Кэссин не совершил подобной глупости. Ответив на приглашение короля коротким кивком, Кэссин невозмутимо сел за стол, словно бы для него это было в порядке вещей.

Кенет был настолько изумлен, что добрую часть застольной беседы пропустил мимо ушей, поглощенный своими мыслями. Ничего не скажешь, Кэссину удалось его ошарашить – а это случалось нечасто. Кенет в простоте душевной полагал, что Кэссин снова станет гнуть спину в почтительных поклонах, ловить молящими глазами взгляд своего кумира, замирать от восхищения, вслушиваясь в каждое слово. Он не ожидал, что Кэссин поймет, насколько неприятно было бы Югите нарваться на подобное преклонение, да еще сегодня. Строго говоря, он и вообще не ожидал, что Кэссин поймет хоть что-нибудь. По части понимания на Кэссина нельзя было рассчитывать.

Понимание… неужели? Неужели свершилось то, что Кенет уже почти отчаялся увидеть?

Кэссин смотрел прямо и спокойно. Не избегая взглядом короля, но и не вцепляясь в него трясучим потным взором.

Так вот почему он ни слова не проронил, покуда шествовал по тайному ходу! Он не предавался упоительным грезам – он попросту размышлял.

Он и вообще был сегодня тих и непривычно задумчив. Во время похорон Тагино он только и делал, что смотрел на короля… на Юкенну… на Кенета… и снова на короля… а потом и вовсе куда-то в небо – нет, не в небо даже, а еще дальше, поверх облаков… и снова на короля… и на гроб, покрытый полуистлевшим знаменем рода Хадаэ… и опять на короля… и не произносил при этом ни слова. Прежде, чем быть сказанным, слово должно родиться.

Да, верно. Именно тогда Кэссин и избыл свою жажду преклонения. Когда увидел лицо Югиты, стоящего над гробом Тагино. И выражение этого лица сделало то, что не смогли бы никакие поучительные сентенции.

Ибо можно мечтать о чужой возвышенной судьбе. Можно желать сделаться таким же сильным и хитроумным, опытным и отважным, таким же великолепным, недосягаемо мужественным даже и в страдании, душераздирающе прекрасным в бою и ослепительно милосердным на вершине власти. Можно мечтать причаститься этой участи – а то и примерить ее на себя мысленно, облечься в чужое блистательное предназначение. Но в чужое горе – настоящее, неподдельное – облечься нельзя даже мысленно. Не заслужив права на собственное страдание, нельзя посягать на чужое. Можно разделить его, принять на себя, оплакать его втайне… но нельзя смотреть, как у человека сердце разрывается, и любоваться его живой болью, словно неким особо изысканным представлением. Скорбь Югиты была подлинной. И при виде короля к Кэссину разом пришло отрезвление.

Да, именно так все и произошло. Кенет с облегчением перевел дух и отхлебнул без малого полчашки вина одним глотком. Теперь можно не бояться, что Кэссин ляпнет что-нибудь натужно-восторженное. Наконец-то Кэссин смотрит на Югиту как на живого страдающего человека – а не как на расшитое золотом платье, которое ему бы хотелось примерить украдкой, а если повезет, то и присвоить.

И не только на Югиту. На Юкенну тоже… и на самого Кенета.

Какой же у Кэссина, оказывается, хороший взгляд – твердый и ясный.

Сколько в нем понимания и сочувствия… низкий тебе поклон, господин Главный министр! Не мне судить твою жизнь – но смерть твоя была достойной. И вдобавок она исправила то, что сотворил с разумом своего ученика твой приспешник Гобэй. То, что я уже и не надеялся исправить.

Кэссин оглядывал своих собеседников – а Кенет то и дело смотрел на этого нового Кэссина и не мог наглядеться.

– Как раз мага этого можно не опасаться, – говорил меж тем Кэссин. – Мага этого больше нет. А вот ученики остались. И что с ними делать, ума не приложу.

– А тебе и прикладывать не надо, – возразил Кенет. – Это уж моя забота. Если, конечно, его величество дозволит…

– Дозволю я или нет… – пожал плечами Югита. – Впрочем, об этом мы уже говорили.

– Нашел о чем дозволения спрашивать, – усмехнулся Юкенна. – Я бы на месте его величества был бы рад и счастлив сплавить тебе все это охвостье. Вот только что ты с ними делать будешь?