Царь Аттолии (ЛП)

При отсутствии выбора, придворным оставалось только следовать за господином. Они замешкались на верхней площадке, когда отойдя от лестницы, по ошибке двинулись в сторону царских апартаментов.

Последний пролет лестницы вел на крышу дворца недалеко от башни Комемнуса. Все дворцовые башни имели имена, и Комемнус был самой высокой из них. Эта башня, построенная дедом нынешней царицы и богато украшенная мрамором двух цветов, а так же декорированная кирпичным кружевом, в свое время считалась весьма смелым архитектурным экспериментом. Царь на мгновение остановился перед нарядной стеной, как будто любуясь ею, а затем неспешно двинулся по фигурной кладке, словно по лестнице и скрылся за парапетом крыши.

Охранники и придворные посмотрели друг на друга. Получив осторожный толчок локтем в бок, Филологос позвал:

— Ваше Величество?

Ответа не последовало. Иларион положил руки на кирпичную кладку и начал осторожно подниматься, лихорадочно соображая, в какую сторону ему направиться за краем стены, над пугающей пустотой. Он так и не узнал этого. Он успел сделать всего несколько осторожных шагов, когда из-за парапета раздался голос царя.

— Я тебя сброшу, — тихо предупредил Евгенидис.

Не желая заканчивать жизнь на острых кольях решетки, Иларион поспешно отступил.

Когда примерно через час царь спустился назад, Релиус, перевязанный служащими лазарета, уже давно спал на больничной койке. Наконец стражники и придворные смогли доставить своего беспокойного государя в царские апартаменты.

Телеус отпустил Костиса на полпути к лазарету. Падая с ног от усталости, лейтенант доплелся до своей комнаты, освободился от пояса и брони и прямо в одежде повалился на кровать.

Глава 12

Летний день близился к концу. Небо было по-прежнему ярким, но солнце почти скрылось за горизонтом. Последние ласточки стремительно проносились между стенами домов, а первые летучие мыши уже кружили между деревьями, когда Дитес оставил за спиной столицу Аттолии и двигался по опустевшим улицам в направлении гавани, где его ждал корабль. Если изначально предполагалось, что он тихо покинет город с мешком за плечами и царским кошельком в кармане, то этот план претерпел существенные изменения. Он должен был забрать свои ноты и музыкальные инструменты, так что пришлось нанять одного из дворцовых мальчиков, чтобы нести их. Когда мальчик увидел груду багажа, он в два раза поднял цену и побежал за тележкой. Друзья Дитеса весь день помогали ему со сборами, ворча, что возня с упаковкой занимает слишком много времени и предлагая бросить на произвол судьбы часть бесполезного барахла, но ценили последние минуты общения с другом. Теперь они все вместе шли за тележкой, решив проводить Дитеса до самых сходен.

Все они были очень веселы. Может быть, Дом Эрондитесов и балансировал на грани краха, но сейчас они видели только повод для радости. Дитес собирался стать капельмейстером при дворе самого Ферриа. У того самого Ферриа, где переводят великие произведения древних авторов и читают их вслух на площадях, где художники за один день могут изменить современные тенденции живописи, где богатые меценаты для поддержания своего статуса и престижа слушают музыку дни напролет и даже до глубокой ночи.

Они поднялись вместе с ним на корабль и помогли разместить его вещи в крошечной каюте. Потом они все вместе стояли на палубе, любуясь небом, кораблями, лодками, заливом. Дитес дернул за рукав одного из молодых людей и отвел его в сторону. Он вручил другу два письма и увесистый кошелек.

— Сможешь доставить их для меня, Кос? Я не мог сделать это сам. Кошелек и письмо для моей матери.

— Да ты просто Крез, Дитес, откуда так много? Неужели это серебро от царя?

Дитес признался, что так оно и есть.

— Вернее, часть его, — сказал он. — Я хотел бы оставить его маме. Оно может ей пригодиться.

— Если твой отец решит, что ему понадобилась новая жена? Понимаю. А для кого второе письмо?

— Для Сеана. Если царь позволит, ты передашь его? Я пытался навестить его, но меня не пропустили. Ему ни с кем не разрешают говорить.

Кос согласился. Наконец подошел капитан корабля, чтобы предложить всем, кто не собирается плыть на Полуостров, покинуть палубу. Судно взяло курс на Тегмис, и темнота сгустилась над ним.

В пределах городских стен, за высокой стеной дворца, вернее, под ней, находилась вонючая и душная нора, куда струйки свежего воздуха могли просочиться разве что случайно, а лучи света проникали через такие узкие щели, что трудно было отличить лунный свет от солнечного. Дневной свет заменяли масляные фонари, висящие на стене коридора за дверью камеры. Сеанус сидел, прислонясь спиной к шершавой каменной стене. Ему повезло. Он считался привилегированным заключенным. Ему полагался даже соломенный матрац на каменном ложе. У него было окно, всего лишь отверстие не шире его лица, к тому же выходящее не во двор, а в воздушную шахту, но по ней струился поток свежего воздуха. Он не был прикован. Время от времени от подходил к стене и, ухватившись за прутья решетки, подтягивался вверх, чтобы глотнуть воздуха, не отравленного гнилым запахом тюрьмы.

Когда охранник принес ему еду, он спросил, нет ли вестей от его брата, но тюремщик не стал говорить. Он оставил миску и вышел прочь.

Барон Эрондитес на своей вилле среди тихих полей с рассеянным удовольствием в одиночестве поглощал свой ужин. До его слуха не долетало ничего, кроме случайного блеяния и мычания животных в сарае, он ничего не знал о спешащем к нему посланнике на быстром коне. Приближалась ночь, воздух становился прохладнее, темнота сгущалась, поглощая звуки фермы и города. Довольный прошедшим днем, барон Эрондитес отправился к себе в постель.

Дворец затих, Сеанус наконец заснул в камере на соломенном матраце. На узкой койке в маленькой каюте спал Дитес, слегка потрепанный качкой, но полный новых надежд.

Луна светила сквозь арочные окна дворцового госпиталя. Маленький язычок пламени сиял в лампе около единственной занятой кровати, и темные тени клубились по углам и в углублениях между балками на полоке. Релиус проснулся. Он открыл глаза, снова закрыл их и услышал, как стукнула дверь в дальнем конце лазарета. Он смотрел, как царь идет к нему через пустую длинную комнату. Его шаги были бесшумны, как лунный свет, льющийся из окон, а табурет даже не скрипнул, когда царь уселся на него и по привычке завел ступню за одну из трех ножек. Это мог быть сон, Релиус не был уверен, что не спит. Он откашлялся и прошептал:

— Я слышал, что вы имеете привычку разгуливать ночами по дворцу в одиночестве.

— Раньше, да, — признал царь. — Но не сегодня.

С трудом оторвав голову от подушки, Релиус разглядел темные силуэты у противоположной стены.

— Я наказан, — сообщил царь, — после прогулки в саду, когда остался без присмотра. Я обещал держать их при себе.

Релиус ничего не ответил.

— Я буду держать обещание, пока не пойму, что пришло время его нарушить, — продолжал Евгенидис. — На это может уйти немало времени. Она была… — он словно подыскивал слова, не желая сказать «в ярости», и наконец произнес: — недовольна.

Релиус продолжал молчать. Он ждал. Царь знал это.

— Из всего этого могла бы получиться прекрасная месть. — он поднял руку, чтобы обвести пустую комнату. — Провести ночь в теплой комнате на чистых простынях при свете ночника, чтобы поверить, что тюрьма была всего-лишь кошмаром, а потом вернуться обратно в одну их сырых и темных крысиных нор под дворцом.

Его слова прозвучали так, словно царь вытянул мысли Релиуса из его головы. Секретарю пришлось сделать две попытки, прежде чем заговорить.

— Так вот что вы задумали? — прошептал он.

Он повернул голову на подушке в поисках ответа.

— Нет.

Релиус продолжал смотреть, не мигая.