Страница 135 из 157
Гейне кокетничает с прусским правительством, заискивает в нем через посла, через Варнгагена и ругает его[663]. Кокетничает с баварским королем и осыпает его сарказмами, больше чем кокетничает с "высокой" германской диетой и выкупает свое дрянное поведение перед ней едкими насмешками.
Все это не объясняет ли, отчего учено-революционная вспышка в Германии так быстро лопнула в 1848 году? Она тоже принадлежала литературе и исчезла, как ракета, пущенная в Крольгардене; она имела своих вождей-профессоров и своих генералов от филологии, она имела свой народ в ботфортах и беретах, народ-студентов, изменивших революционному делу, как только оно перешло из метафизической отваги и литературной удали на площадь.
Кроме несколько забежавших или завлеченных работников, народ не шел за этими бледными фюрерами, они ему так и остались посторонними.
— Как вы можете выносить все обиды Бисмарка? — спросил я за год до войны у одного левого депутата из Берлина, в самое то время, когда граф набивал себе руку для того, чтоб повышибать зубы покрепче Грабова и К°.
— Мы все сделали, что могли i
— Ну, так вы бы, по примеру правительства, попробовали ausserhalb[665].
— То есть что же? Сделать воззвание к народу, остановить платежи налогов?.. Это мечта… ни один человек не двинулся бы за нас, не поддержал бы нас… и мы дали бы новое торжество Бисмарку, свидетельствуя сами нашу слабость.
— Ну, так и я скажу, как ваш президент при всяком заушении: "Воскликните троекратно "Es lebe der Konig!"[666] и разойдитесь с миром!"
V. С ТОГО И ЭТОГО СВЕТА
/. С того
…"Villa Adolphina… Адольфина?.. что бишь такое?.. Villa Adolphina, grands et petits appartements, jardin, vue sur la mer"…[667]
Вхожу — все чисто, хорошо, деревья, цветы, английские дети на дворе, толстые, мягкие, румяные, которым от души желаю никогда не встречаться с антропофагами[668]… Выходит старушка и, спросив о причине прихода, начинает разговор с того, что она не служанка, "а больше по дружбе", что M-me Adolphine поехала в больницу или в богадельню, в которой она патронесса.
Потом ведет меня показывать "необыкновенно удобную квартиру", которая первый раз еще не занята во время сезона и которую сегодня утром приходили осматривать два американца и одна русская княгиня, в силу чего служащая "больше по дружбе" старушка искренно советовала мне не терять времени. Поблагодарив ее за такое внезапное сочувствие и предпочтение, я обратился к ней с вопросом:
— Sie sind eine Deutsche?
— Zu Diensten. Und der gnadige Herr?
— Ein Russe.
— Das freut mich zu sehr. Ich wohnte so lange, so lange in Petersburg[669]. Признаться сказать, такого города, кажется, нет, и не будет.
— Очень приятно слышать. Вы давно оставили Петербург?
— Да не вчера-таки, мы вот уж здесь живем, на худой конец, лет двадцать. Я с детства была подругой с madame Adolphine и потом никогда не хотела ее покинуть. Она мало хозяйством занимается, все у нее идет так, некому присмотреть. Когда meine Go
— А где вы жили в Петербурге? — спросил я вдруг.
— О, мы жили в самой лучшей части города, где lauter Herrschaften und Generale[671] живут. Сколько раз я видела покойного государя, как он в коляске и в санях на одной лошади проезжал — so emst[672]… можно связать, настоящий потентат[673] был.
— Вы жили на Невском, на Морской?
— Да, то есть не совсем на Нефском, а тут возле, у Полицей-брюке.
"Довольно… довольно, как не знать", — думаю я и прошу старушку, чтоб она сказала, что я приду к самой M-me Adolphine переговорить о квартире.
Я никогда не мог без особого умиления встречаться с развалинами давнишнего времени, с полуразрушенными памятниками — храма ли Весты, или другого бога, все равно… Старушка "по дружбе" пошла меня провожать через сад к воротам.
— Вот наш сосед, тоже долго жил в Петербурге… — она указала мне большой, кокетливо убранный дом, на этот раз с английской надписью: "Large and small appartement (furnished or unfurnished)"[674]. — Вы, верно, помните Флориани? Coiffeur de la cour[675] был возле Мильонной — он имел одну неприятную историю… был преследован, чуть не попал в Сибирь… знаете, за излишнее снисхождение, тогда были такие строгости.
"Ну, — думаю, — она непременно произведет Флориани в мои "товарищи несчастья".
— Да, да, теперь я смушо вспоминаю эту историю, в ней были замешаны синодский обер-прокурор и другие богословы и гвардейцы.
— Вот он сам.
…Высохший, беззубый старичишка, в маленькой соломенной шляпе, морской или детской, с голубой лентой около тульи, в коротеньком светло-гороховом полупальто и в полосатых штанишках… вышел за ворота. Он поднял скупо сухие, безжизненные глаза и, пожевывая тонкими губами, кивнул головой старушке "по дружбе".
— Хотите, я его позову?
— Нет, покорно благодарю… я не по этой части — видите, бороду не брею… Прощайте. Да скажите, пожалуйста, ошибся я или нет: у monsieur Floriani красная ленточка?
— Да, да, — он очень много жертвовал!
— Прекрасное сердце.
В классические времена писатели любили сводить на том свете давно и недавно умерших затем, чтоб они покалякали о том и о сем. В наш реальный век всё на земле и даже часть того света на этом свете. Елисейские поля растянулись в Елисейские берега, Елисейские взморья и рассыпались там-сям по серным и теплым водам, у подножия гор на рамках озер, они продаются акрами, обработываются под виноград… Часть умершего в треволненной жизни отправляет здесь первый курс переселения душ и гимназический класс Чистилища.
Всякий человек, проживший лет пятьдесят, схоронил целый мир, даже два — с его исчезновением он свыкся и привык к новым декорациям другого акта, вдруг имена и лица давно умершего времени являются чаще и чаще на его дороге, вызывая ряды теней и картин, где-то хранившихся на всякий случай, в бесконечных катакомбах памяти, заставляя то улыбнуться, то вздохнуть, иной раз чуть не расплакаться…
Желающим, как Фауст, повидаться "с матерями" и даже "с отцами", не нужно никаких Мефистофелей, достаточно взять билет на железной дороге и ехать к югу. С Канна и Грасса начиная, бродят греющиеся тени давно утекшего времени; прижатые к морю, они, покойно сгорбившись, ждут Харона и свой черед.
На пороге этой Citta, не то чтобы очень dolente[676], стоит привратником высокая, сгорбленная и величавая фигура лорда Брума. После долгой, честной и исполненной бесплодного труда жизни он всем существом и одной седой бровью ниже другой — выражает часть дантовской надписи: Voi ch'entrate[677], с мыслью домашними средствами поправить застарелое, историческое зло, lasciate ogni speranza[678]. Старик Брум, лучший из ветхих деньми, — защитник несчастной королевы Каролины, друг Роберта Оуэна, современник Каннинга и Байрона, последний, ненаписанный том Маколея, поставил свою виллу между Грассом и Каином, и очень хорошо сделал. Кого было бы, как не его, поставить примиряющей вывеской в преддверии временного Чистилища, чтоб не отстращать живых?
663
Не то же ли делал и гений на содержании прусского короля) Его двуипостасность навлекла на него колкое слово. После 1848 король ганноверский, ультраконсерватор и феодал, приехал в Потсдам. На лестнице дворца его встретили разные придворные и Гумбольдт в ливрейном фраке. Злой король остановился и, улыбаясь, сказал ему: "Immer derselbe, immer Republikaner und immer im Vorzimmef des Palastes" (Bce тот же, всегда республиканец и всегда в прихожей дворца (нем.)). (Прим. А. И. Герцена.)
664
в пределах (нем.).
665
вне пределов (нем.).
666
Да здравствует король! (нем.).
667
Вилла Адольфана, большие и малые комнаты, сад, вид на море… (франц.).
668
людоедами (греч.).
669
Вы немка? — К вашим услугам. А милостивый господин? — Русский. — Очень, очень приятно. Я так долго, так долго жила в, Петербурге (нем.).
670
моя покровительница (нем.).
671
исключительно знатные господа и генералы (нем.).
672
так важно (нем.).
673
властитель (от лат. potentan).
674
Большие и малые комнаты (с мебелью и без мебели). (англ.).
675
Придворный парикмахер (франц).
676
Citta dolente — град скорбей (итал.).
677
Вы, что входите сюда (итал.).
678
оставьте всякую надежду (итал.).