Страница 9 из 72
Не последнее место в его жизни сыграло имя — ну подумайте сами, какая судьба ждет в России человека, записанного в свидетельстве о рождении, как Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца звали Яков Гедальевич, а маму — Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только фамилией мужа.
Проще говоря, наш герой был «шлимазл» — чудак, лишенный дара удачи, обычно спасающего блаженных… С детства одержимый желанием рисовать, запечатлеть окружающий мир на покорном холсте, он слишком поздно понял, что сил, подобающих для мечты, — просто нет. Малюя афиши в кинотеатрах, оформляя клубы и детские садики, он ждал чуда — и жизнь прошла.
Семья давно кончилась — жена умерла, дети выросли. Единственной его крупной выставки никто не заметил. Звери, да и женщины в мастерской не прижились, друзей не осталось. Коллеги (для поддержания бренной плоти наш герой переквалифицировался в уличные портретисты) в основном пили — а его тянуло блевать с третьей рюмки. Итак, он остался один. Слишком умный, чтобы полагать себя непризнанным гением, слишком наивный, чтобы просто плюнуть на жизнь, слишком неудачник, чтобы разочаровываться…
Что осталось — мокрая улица, темный подъезд, пятый этаж без лифта, но с окнами во всю стену — как и следует в мастерской, бутылка кефира на после ужина и невеселые мысли о том, чего уже никогда не будет… Аркадий Яковлевич не торопясь, но и не останавливаясь — слава богу, он еще не в том возрасте, чтобы отдыхиваться на каждой площадке, поднялся наверх по лестнице. Чуть помедлил у обшарпанной кожаной двери, нащупывая ключи по всем карманам. Вошел, снял ботинки, пристроил кефир в холодильник, сел в любимое мягкое кресло, когда-то обитое красным плюшем, огляделся вокруг… Два мольберта с чистыми холстами по углам, засохшая палитра — под слоем пыли не различить, что за краски на ней мешали. Гипсовая Венера прячется за горшком с засохшим алоэ, смотрит меланхолически… Дура. Жалкие афишки по стенам, книжный шкаф — с грудой альбомов и умных книг — когда его открывали в последний раз? Куча грязной посуды на кособоком столе, серые оконные стекла — все плохо, приятель. Чаю, что ли выпить для поддержания настроения?
Аркадий Яковлевич проследовал на кухню — за новым поводом для расстройства. Чая не было. В заварочнике цвел пенициллин, на дне жестянки сиротливо стыл тараканий трупик, пакетный «Липтон» — подарок заботливой дочери — выпили по случаю дня рождения. И, в довершение несчастий, шум за окнами заверил Аркадия Яковлевича, что на улице начался ливень. Ну что за невезенье! Аркадий Яковлевич задумчиво почесал бороду — а не повод ли это? Да, пожалуй. Он разделся, посидел минутку потирая колени — суставы как всегда являли собой барометр. Набросил халат, подвернул рукава, поплевал на руки… И пошел разбирать кладовку. Покойная жена была запаслива — неудачную зиму девяносто четвертого года Аркадий Яковлевич пережил исключительно благодаря древней гречке и окаменевшему варенью, а чай, между прочим, вообще не портится. Возможных складов в мастерской было три, но обе антресоли себя давно исчерпали. Что день грядущий мне готовит? Пачка старых журналов — перечитать на досуге, что ли; мешок килограмма на два засохшей кураги — в компот пригодится; коробка «ленинградской» акварели — ровесница дочки, судя по упаковке; ботинки, почти не поношенные — еще жена выбирала; а это что? Господи, вот так находка! Кукла. Марионетка — старичок в облезлом балахоне с круглой и лысой как яйцо головой… Давным-давно дедушка Гедальи доставал ее по большим праздникам, чтобы порадовать внука маленьким представлением. Тогда еще Аркаша — толстый мальчик в очках — с замиранием сердца следил за игрушкой, умевшей танцевать и разговаривать и даже подмигивать левым глазом… Господи!.. Покачнувшаяся коробка задела одну из палок марионетки и кукла подмигнула ему — задорно и нагло. Аркадий Яковлевич отправился в ванную за валидолом.
Потом он трое суток просидел дома, неопытными руками выкраивая новый балахон для старой куклы, заделывая трещины, подрисовывая улыбку и пытаясь разобраться в механизме палок, проволок и рычажков. Получилось. Он — впервые за несколько лет — навел порядок в мастерской, вычистил углы, собрал паутину. Из старой простыни сделал ширму. И долго стоял перед зеркалом, заставляя куклу двигаться — шевелить руками, пританцовывать на месте, разевать беззубый рот. Старичок выглядел живым, ехидным и добрым одновременно, мудрецом, впавшим в детство на потеху толпе. Похожим на дедушку и… на самого Аркадия Яковлевича — будто в зеркале отражались два брата. Ну и дела. Аркадий Яковлевич задумался, машинально двигая куклу, всмотрелся в мутное стекло пристальнее… А что, если?
Через месяц аттракцион «Кукла-художник» стал самым популярным на Арбате. Важные иностранцы с фотоаппаратами на круглых брюшках и шумные провинциальные туристы, солидные новые русские и суетливые мамаши с детьми, любопытные хиппи и невообразимые панки, короче все, те кто составляет визитную карточку страны Арбат, толпились кругом, вставая на цыпочки и вытягивая шеи. Кукла оглядывалась по сторонам, пританцовывала, постукивая по мостовой маленькими башмачками, подмигивала, призывно махала рукой, улыбалась застенчиво, даже кланялась… Если смельчак находился — буквально в несколько минут кукла чертила его портрет — скупыми, емкими штрихами. Публика аплодировала — и обаятельной марионетке и искусному кукловоду-художнику — шаржи были удачны. Сам Аркадий Яковлевич тоже был счастлив — особенно радовали его очарованные детские мордашки, с радостным изумлением глазевшие на игрушку — как и он сам когда-то. К тому же зарабатывал он, не в пример прошлому, столько, что наконец-то смог позволить себе курить трубку и пить по вечерам кофе. Аркадий Яковлевич пополнел, стал лучше выглядеть — дочка, навестив его в июле, решила даже, что у папы удачный роман. Так прошло лето…
А потом наступил обычный сентябрьский понедельник… Народу было немного — похолодало. Толстая мамаша с украинским прононсом заказала портрет своей дочери — необыкновенно обаятельной семилетней дурнушки — кареглазой, пухлощекой, с зубками набекрень и невесомой тучкой кудряшек над маленькой головой. Девочка сидела смирно, серьезно смотрела перед собой — ведь «дядя кукла» попросил не шалить, но искорки смеха прятались под пушистыми ресницами — вспыхнут мгновенно, только выпусти их на волю. Аркадий Яковлевич рисовал почти машинально — за долгие годы изготовление портретов доведено было до автоматизма. Здесь завиток, тени под глазами чуть глубже, родинка у виска… Готово! Он бросил последний взгляд на лист бумаги — и обомлел. Уличный портрет, жалкий набросок, сбитый за пять минут — был лучшим из сотворенного им за жизнь. С шероховатого ватмана смотрела живая семилетняя девочка с искорками смеха из-под ресниц. Заказчица наверное сочла его сумасшедшим — Аркадий Яковлевич буквально вырвал из рук женщины портрет, подхватил куклу под мышку и побежал, вернее полетел домой… Господи, за что мне такое счастье, чем порадовал тебя Господи?! Получилось!!! По лестнице — вприпрыжку, плевать на занывшее сердце, плевать на ноющие руки — к холсту. Аквамарин, краплак, кобальт, осенний запах льняного масла, липкий от старости стерженек кисти… Только бы удалось!
«Скорая» уехала в полшестого утра. Аркадий Яковлевич лежал на продавленной кушетке, всхлипывая бессильно сквозь зубы. Черта с два! Бодливой корове бог крыльев не дал. Раздавленные ампулы лежали кучкой на блюдце с отбитым краем, мерзко пахло аптекой. Мольберт задрал к потолку тощие лапы, брошенная в сердцах палитра отпечаталась на стекле книжного шкафа. Кукла уныло висела на гвоздике, приоткрыв левый глаз. Со стола безмятежно улыбалась девочка — несколько четких штрихов — ведь смог же?! Единожды за жизнь получилось — и на том спасибо. Вышло по-настоящему — абсолютный, камертоновый вкус к живописи — единственный талант Аркадия Яковлевича, не могли отрицать даже злейшие враги и завистники. Ох, горе-злосчастье… Как говорил дедушка: «Где взять мазл, если ты шлимазл?» Аркадий Яковлевич прислушался к затихающей под левой лопаткой боли, сплюнул в блюдце — после нитроглицерина во рту остается отвратительно горький привкус, завернулся в несвежее одеяло и уснул. И увидел во сне свою картину — ту о которой всегда мечтал.