Остров Рай

…Карету резко тряхнуло. Кучер соскочил с козел и с бранью бросился вперёд. На брусчатке, чудом избежав копыт лошадей, лежала женщина. Князь Волконский выглянул в окошко — неужели бомбистка? Год назад злоумышленник покушался на самого Рылеева, но погиб при взрыве и сообщников не нашли. Нет… Кучер оттаскивал женщину, та плакала и протягивала какой-то конверт — скорее всего прошение. Волконский вышел из кареты принять бумагу, заплаканное с тонкими чертами лицо просительницы показалось ему знакомым. Графиня Воронцова, боже мой, что с ней стало. В карете он быстро вскрыл письмо — да, Елизавета Ксаверьевна в очередной раз просила о милости разделить судьбу мужа и отправиться в Сибирь вслед за ним. После скандальной выходки мадемуазель Шаховской, невесты и жёны упрямых монархистов словно сошли с ума — Дума удовлетворила более двадцати прошений и отклонила почти сто — под предлогом слабого здоровья женщин и малолетства детей.

Подле въезда на площадь, у шлагбаума топтался под зонтом сияющий как медный грош Прохор.

— Князь Сергей Григорьевич, радость! Сынок у вас, и Мария Николаевна живы. Доктор сказал, благополучные роды.

Князь перекрестился — год назад Мари потеряла ребёнка, и семейный врач не рекомендовал ей больше рожать. Слава богу, в этот раз обошлось.

— Вели заказать молебен. Всей челяди в доме выдай по рублю, и мужчинам по чарке водки. Да смотри, не скупись, знаю я тебя, эконома…

Словно камень с души спал. Посветлев лицом князь Волконский вошёл в здание Думы, и тотчас его перехватил лакей.

— Велено проводить в Бархатный кабинет!

Бархатный — потому что стены обиты зелёным тиснёным бархатом, и у двенадцати венских стульев бархатные, мягкие спинки. Всё-таки чутьё не подвело — беда стряслась и скорее всего немалая.

Все Сановники были в сборе. Беспокойный Рылеев, вечно всем недовольный Фон Визен, основательный Муравьёв, седой Тургенев… Волконский удивился — как они постарели за эти пять лет. Пылкие юноши, безусые поручики и корнеты выглядели тридцатилетними умудрёнными жизнью мужчинами. Подполковники и генералы, ветераны Отечественной войны, в одночасье превратились почти в стариков — беспощадно время прорезало лица морщинами, ожесточило глаза.

— Проходите, князь! Обойдёмся без церемоний.

Председательствовал по очереди (случайно ли?) сам Каховский. И к делу приступил безо всяких обиняков:

— Братья, печальная весть. Раскрыт заговор против свободы и равенства, против самой России. Бунтовщики хотели свергнуть законно избранное правительство, освободить якобы заключённого императора и восстановить в России самодержавную монархию. Был заключён союз с французскими эмигрантами и изменниками, негодяи хотели прикрыться именем высланных немок Романовых, тексты их прокламаций сочинял всем известный хулитель Пушкин.

Милорадович вздохнул с места:

— Говорил я вам, братья, не надо этого щелкопёра выпускать из России, а вы: свобода, свобода! Вот и освободили на свою голову.

Каховский коротко кивнул, соглашаясь, и продолжил:

— Благодаря чести и совести братьев, оставшихся верными Союзу Мира и Благоденствия мы узнали имена бунтовщиков и сумели выжечь язву в самом начале, до того, как она отравила столицу. Изменники схвачены, заперты в равелине и надеются на публичное слушанье, дабы огласить свои взгляды с трибуны. Я предлагаю — повесить.

— Кого повесить? — ехидно поинтересовался Рылеев.

— Подполковника Анненкова — руководителя и вдохновителя заговора, Иосифа Поджио, лейтенанта Завалишина, лейтенанта Арбузова и капитана Свистунова. Штабс-капитан Торсон дал показания и помог раскрыть обстоятельства дела, потому заслужил помилование. Есть возражения?

Испытующий взгляд Каховского был холоден как лёд. Но Муравьёв-Апостол стойко выдержал поединок:

— Я возражаю. Да, они оступились. Но оступились как мы когда-то, взыскуя славы и добра. Анненков всегда был романтичен и пылок, защищал угнетённых и рвался отстаивать справедливость. Он молод.

— Представьте братья, что было бы с нами, не поспей Милорадович на Сенатскую? Или поддайся я приступу лихорадки… по нам тогда петля плакала, — выступил Трубецкой, — я предлагаю Сибирь. Пожизненно, с лишением прав и титулов.

— Двадцать лет, — неожиданно возразил Оболенский, — это всё-таки наши братья. Есть возражения?

Один за другим Сановники качали головами и складывали пальцы особым знаком тайного общества. Двадцать лет за попытку декабрьского восстания. Князь Волконский остался последним. Каховский ждал. И Рылеев ждал. Как давным-давно на собрании Общества они ждали решения о восстании и цареубийстве.

— Я против! Я отказываюсь судить наших братьев за то, что однажды совершили мы сами. Я дворянин, офицер — против…

Дверь захлопнулась. Волконский отпустил карету и отправился домой пешком, под пронзительным невским ветром. Иполлит Муравьёв застрелился. Бестужев застрелился. И Кюхельбекер тоже. А ему остаётся жить — ради страны, ради детей, ради долга, однажды взваленного на плечи. «В России все равны» — Волконский улыбнулся, вспомнив давешнего солдата. Ради этого стоило выйти на площадь в обозначенный час. От Синода к Сенату. Да, князь?

Слепец

«Упаси меня Зевс от царских милостей» — подумал прорицатель Кимир, обернувшись на шорох. Он был слеп, и мог только догадываться, откуда появится убийца. Ремеслу прорицателя обучила его ещё мать, злоязычная жрица Гекаты, тяжким посохом вколачивая в дитя премудрость. Много лет Кимир странствовал от полиса к полису, от дворца к дворцу и везде одинаково ловко сплетал туманное кружево предсказаний, так что и сам Гермес не различил бы в нём правды от вымысла. Но под старость размяк, потерял нюх, и однажды, подслушав болтовню двух рабов, посулил Эвримаху, царю Милета, чернокожего отпрыска от любимой жены. Ревнивый царь запер жену в башне, а предсказателя осыпал золотом, приблизил и обласкал. Шесть месяцев длилась райская жизнь, потом царица родила белокурую девочку, прекрасную словно Елена, и Кимир чудом успел убраться из дворца. Предсказатель собрался в Дельфы — помолиться и поразмышлять. Быть убитым за день пути до цели — что может быть обиднее?

— Хайре!

Человек, возникший из темноты, дышал часто, но ровно, пах чистотой и благовониями, позвякивал браслетами, а не кольчугой. Шаги его были медленны, голос могуч — сразу слышно, привык приказывать.

— Долгих лет тебе, повелитель! — склонился перед встречным Кимир, лихорадочно вспоминая имена всех соседских царей и военачальников.

— Ты узнал меня, слепой? — благосклонно осведомился незнакомец.

— Звезда истинного величия проницает даже тот мрак, что окружает меня с рождения, — вывернулся Кимир.

— Хорошо. Ответь, что у меня в кулаке — скажешь правду…

— Останешься жив, — продолжил Кимир, — так и Сфинкс говорил Эдипу. У тебя в кулаке кузнечик, мой господин.

В пыль под ногами предсказателя, тяжело звякнув, шлёпнулся кошелёк. Кимир улыбнулся и мысленно вытер пот со лба — по счастью цари предсказуемы, а кузнечика поймать проще, чем лягушонка или птенца.

— Ты пришёл узнать своё будущее, повелитель? Ждут ли тебя победы на поле брани и успехи в мирных делах, кто из родичей плетёт сети коварного заговора, какой союз будет прочен, принесёт ли сына возлюбленная с волосами цвета заката… — на словах «сына» Кимир услышал вздох и понял, что угадал. Остальное было делом техники.

Первый рассветный соловей уже пробовал голос, а прорицатель всё ещё заливался бойкой птахой, предвещая всевозможное процветание и благоденствие. Его собеседник слушал жадно и торопливо, слова словно бы насыщали, успокаивали его. Наконец, когда Кимир стал сбиваться, теряя голос, царь спросил о награде. Успевший ощупать и взвесить на ладони кошелёк с золотом, прорицатель воззвал к милосердию повелителя и пожаловался на свирепые угрозы властелина Милета.

— Хорошо, — пообещал царь, — пока я правлю, ни смертный, ни бессмертный не смогут причинить тебе вред. Будь благословен и прощай.