Джунгли

Казалось бы, в роли нищего Юргис мог рассчитывать на успех. Он недавно вышел из больницы, выглядел совершенно больным и не владел одной рукой. Кроме того, он был без пальто и дрожал от холода. Но, увы, снова повторялась история честного торговца, доброкачественный товар которого вытесняется с рынка ловкой фальсификацией. Юргис был просто неумелым любителем, который вздумал тягаться с организованными, действующими по всем правилам искусства профессионалами. Он прямо из больницы, но ведь это обычная история, и как он может это доказать? У него рука на перевязи, но на такую уловку не пошел бы и сынишка профессионального нищего. Он был бледен и дрожал — его конкуренты пользовались гримом и изучили искусство стучать зубами. Правда, он был без пальто, но можно было побожиться, что на этих людях нет ничего, кроме рваного халата да пары холщовых штанов, — так ловко они умели прятать под ними надетое в несколько слоев шерстяное белье. Многие из этих профессиональных попрошаек были отцами семейств, жили в удобных домах и имели счет в банке. Некоторые из них, уйдя на покой, занимались тем, что обучали других секретам ремесла или посылали на улицу детей. У некоторых руки были плотно привязаны к телу, а в рукавах болтались набитые ватой обрубки. Они нанимали какого-нибудь маленького заморыша, который протягивал за них шапку. У других не было ног, и они передвигались по улицам на тележках, третьи были осчастливлены слепотой, и их водили хорошенькие собачки. Менее удачливые калечили себя, обжигали химическими веществами, вытравляли на теле ужасные язвы. Вдруг на улице вам попадался человек, протягивавший к вам палец, полусгнивший и посиневший от гангрены, или другой с воспаленными багровыми ранами, выглядывавшими из-под сползших грязных повязок. Эти вконец отчаявшиеся люди были подонками городских трущоб и по ночам прятались в сырых подвалах пустых полуразрушенных домов, в притонах, в тайных курильнях опиума, вместе с погибшими женщинами, проститутками самого низшего разбора, с женщинами, которых их содержатели выгнали на улицу умирать. Ежедневно полиция сотнями хватает их на улицах, и потом эти люди с жуткими, распухшими, звериными лицами, покрытыми коростой, заполняют полицейскую больницу, похожую на преисподнюю в миниатюре. Все они находятся в различных стадиях опьянения, хохочут, орут, визжат, лают, как собаки, верещат, как обезьяны, бредят и в безумии кидаются друг на друга.

Глава XXIV

Злосчастному Юргису приходилось каждые два часа выпрашивать деньги на выпивку, дающую право посидеть в тепле, иначе он замерз бы насмерть. День за днем он рыскал по городу в полярную стужу, с душой, исполненной горечи и отчаяния. Теперь яснее, чем когда-либо, он видел истинное лицо цивилизованного мира — мира, где считаются только с грубой силой, мира, общественный строй которого изобретен имущими для подчинения тех, кто ничего не имеет. Он принадлежал к последним, и улицы с кипящей на них жизнью были для него одной гигантской тюрьмой, по которой он шагал, как плененный тигр, пробуя один прут решетки за другим и убеждаясь, что все они ему не под силу.

Он потерпел поражение в жестокой борьбе и был осужден на гибель, а все общество старательно следило за тем, чтобы этот приговор был приведен в исполнение. Куда бы он ни поворачивался, везде перед ним была тюремная решетка и враждебные глаза. Упитанные, лоснящиеся полисмены, под взглядом которых он вздрагивал, казалось, завидя его, крепче сжимали в руках дубинки; хозяева пивных, внимательно следившие за ним, пока он оставался в их заведениях, старались выставить его поскорее, как только он уплачивал деньги; снующие на улицах прохожие, глухие к его мольбам, даже не замечали его существования, а если он пытался обратить на себя их внимание, приходили в ярость; все они были заняты своим делом, и не было ему места среди них. Ему нигде не было места. Куда бы он ни обращал свой взор, он убеждался в этом. Об этом твердило все вокруг: особняки с толстыми стенами, запертыми дверьми и железными решетками подвальных окон; огромные магазины, наполненные изделиями всего света и охраняемые железными ставнями и толстыми решетками; банки с их неисчислимыми миллиардами, погребенными в сейфах и стальных камерах.

И вот однажды с Юргисом произошло приключение, самое удивительное в его жизни. Был поздний вечер, и ему не удалось собрать на ночлег. Шел снег; Юргис так долго пробыл на улице, что весь вымок и продрог до мозга костей. Он «работал» в толпе у театра, кидаясь туда и сюда, рискуя попасться на глаза полиции и в своем отчаянии почти желая ареста. По, заметив, что человек в синей форме двинулся к нему, он все-таки струсил и, завернув за угол, бросился бежать. Наконец, он остановился, увидев приближавшегося прохожего.

— Простите, сэр, — начал он с обычной формулы, — не дадите ли вы мне на ночлег? У меня сломана рука, я не могу работать, и ни цента в кармане. Я честный рабочий, сэр, и никогда раньше не просил милостыню. Не моя вина, сэр…

Обычно Юргис продолжал до тех пор, пока его не прерывали, но этот прохожий не прервал его, и, наконец, он сам замолк, чтобы перевести дух, и тут заметил, что тот нетвердо держится на ногах.

— Ч-что… вы говорите? — вдруг спросил незнакомец хриплым голосом.

Юргис начал снова, на этот раз выговаривая слова медленнее и отчетливее. Но не успел он сказать и нескольких фраз, как слушатель положил ему руку на плечо.

— Ах, бедняга! — воскликнул он. — Вам не по… ик… не повезло, а?

Он пошатнулся, и его рука обняла Юргиса за шею.

— М-мне и самому не везет. Тяжело жить на этом свете!

Они стояли под самым фонарем, и Юргис успел разглядеть своего собеседника. Это был совсем еще молодой человек, едва ли старше восемнадцати лет, с приятным мальчишеским лицом. На нем был цилиндр и дорогое теплое пальто с меховым воротником. Он сочувственно и доброжелательно улыбался Юргису.

— Мне тоже тяжело живется, м-милый, — сказал он. — У меня жестокие родители, а то бы я вам помог. А ч-что с вами случилось?

— Я был в больнице.

— В больнице! — воскликнул юноша с той же блаженной улыбкой. — Это уж-жасно. Вот и моя тетя Полли… ик… моя тетя Полли тоже в больнице — тетушка ро-родила двойню! А что случилось с вами?

— Я сломал себе руку, — начал Юргис.

— Вот как, — сочувственно отозвался тот. — Ну, это не такая уж беда — вы поправитесь. Вот бы мне кто-нибудь сломал руку, ей-богу! Тогда со мной будут лучше обращаться… ик… Поддержите меня, старина! Ч-чего вы от меня хотите?

— Я голоден, сэр.

— Голодны! По-очему же вы не поужинаете?

— У меня нет денег, сэр.

— Денег нет! Ха-ха… ну, будем друзьями, старина — я в та-аком же положении! Сижу без денег, совсем прогорел! А п-почему в таком случае вы не идете домой, как я?

— У меня нет дома.

— Нет дома!.. Та-ак, приезжий, а? Это-та-аки неприятно! Знаете что, по-ойдем ко мне, поужинаем вместе! Я так одинок… ик… ни души дома! Старикан за границей, у Бубби медовый месяц, у Полли двойня, — все, черт их возьми, разбежались! Хоть запить с горя, пра-ав-да! Только старый Гэм остался прислуживать за столом. Но разве я могу так есть, нет, благодарю пок-корно. То ли дело в клубе! А мне не позволяют ночевать там — старикан распорядился, я не вру — ночевать обязательно дома. Неслыханно! «По утрам тоже сидеть дома?» — спрашиваю я его. А он: «Нет, сэр, только ночевать, а то не получите денег». Вот какой у меня старикан, с ним и не спорь! Велел старому Гэму следить за мной, все слуги шпионят за мной, как вам это нравится, приятель? Славный, смирный, добрый малый вроде меня, — и папочка не может уехать в Европу… ик… без того, чтобы меня тут со свету не сживали. Черт знает что! Каждый вечер идти домой, когда веселье в самом разгаре, че-ерт возьми! Вот как обстоят дела, и вот почему я тут! Пришлось уйти и оставить Китти… ик… оставить ее в слезах. Как вам это нравится, старина? «Пусти меня, киска, — говорю я, — я скоро вернусь к тебе, а теперь я иду, куда ме-меия… ик… призывает долг». Прощай, прощай, моя любовь, прощай, моя лю-бовь!