Страница 62 из 63
— Да, вероятно… Кстати, почему мы говорим друг другу «вы»? Ведь мы… Во всяком случае, мы ближе, чем самые кровные близнецы.
— Да, черт возьми! Я никак не сформулирую… Вертится на языке и не дается! Минуточку… Мы с вами… Мы с тобой одно и то же лицо при условии движения во времени. Но одновременно мы можем существовать лишь раздельно! Улавливаешь суть?
— И это ты говоришь мне? Яйца собираются учить курицу?
— Та-та-та! Мы, кажется, хорохоримся? — В его глазах прыгают веселые чертики. — Идею о переносе в прошлое разработал я, а ты ее только претворил в жизнь.
Я даже сел от такой наглости. Но, подумав хорошенько, я нашел в его мысли известный резон. Более того, я даже придумал, как обратить против него его же оружие. Он хотел еще что-то сказать, но я опередил его:
— Стоп, старина! Стоп! Так не годится. — Я подавил рождающуюся у него во рту фразу. — Нужно стрелять по очереди… Я принимаю ваш выстрел, поручик. Будем считать, что пуля сорвала мой эполет. Теперь мой черед. Да знаете ли вы, самовлюбленный мальчишка, что идея принадлежит не вам? Да, да, ие машите руками! Я принимаю ваши возражения без прений. Она не моя, согласен, но и не ваша! Она пришла в голову тому, кто младше вас на год и младше меня на девятнадцать месяцев… Что, съел? Один ноль в мою пользу! Вы убиты, поручик. Прими, господи, его душу; хороший был человек.
Он рассмеялся. Ну разве он не молодчина? Я просто влюбляюсь в него. Эх, если бы можно было всегда остаться так, вдвоем. Я так мечтал о брате! Но он мне не брат…
— Старость еще не очень потрепала тебя. Сметка есть! — Он похлопал меня по плечу. — Великолепная мысль! Не худо бы ее развить… Где осталась установка?
В зале, на факультете. А что?
— Я мыслил ее с углом инверсии в четыре сотых секунды. Как ты ее сделал?
— У меня, то есть у тебя, в расчеты вкралась ошибка. Не совсем точно раскрыта неопределенность — бесконечность на бесконечность.
— Почему не точно? По правилу Лопиталя!
— Оно здесь неприменимо. Я использовал метод Ферштмана. Получился угол в пятьдесят две тысячных.
— Но это все равно… установка на одного челвека. Жаль!
— Что жаль?
— Если бы мы могли отправиться на год назад вдвоем… Мы попали бы в тот момент, когда ко мне, то есть к нему, вернее ко всем нам, пришла эта идея Каково?
— Здорово! Великолепная мысль. Нас бы стало трое! Три мушкетера!
— Вернее: бог-сын, бог-отец и бог — дух святой! Трое в одном лице.
— А с тобой неплохо работать! — Я жадно всматривался в его лицо, пытался уловить те необратимые изменения, которые принесло мне время.
— С тобой тоже хорошо, — в его голосе я почувствовал нотку нежности. Он тоже пристально рассматривал меня. Еще бы! Ему предстояло стать таким через семь месяцев. Кому не интересно!
Мы замолчали. Я не думал, что эта встреча так потрясет меня. Я представлял себе все совершенно иначе. Мне казалось, что я буду сверкающим посланником: из будущего, мудрым и блестящим, как фосфорическая женщина. Буду поучать, советовать, а «он» будет ахать и восхищаться, закатывать глаза и падать в обморок. А он вот какой! И это только естественно, только естественно. Действительность, как всегда, оказалась самой простой и самой ошеломляющей. Мудра старушка природа, мудра! Что ей наши гипотезы?
— Послушай, старина, а не поесть ли нам? — Он первым нарушил молчание.
— Впервые за все время я слышу от тебя разумные слова. Что у тебя сегодня на обед, Лукулл?
— Суп с фасолью, заправленный жареной мукой с луком… Отбивная с кровью, я жарю в кипящем масле — три минуты с одной стороны и три минуты с другой. Твои вкусы, надеюсь, не изменились?
Он замолчал, как видно припоминая.
Я проглотил слюну. Мне чертовски захотелось поесть.
— Да! — продолжал он. — Компот из сухофруктов, и я купил еще баночку морского гребешка.
— Мускул морского гребешка?! В каком соусе?! — вскричал я.
— В укропном, — несколько удивленно ответил он.
— Ты когда-нибудь уже покупал эти консервы?
— Нет. Сегодня первый раз купил в университете, чтобы попробовать. А что?
— Так… Ничего.
Я вспомнил тот день, когда впервые купил эту баночку. Я принес ее домой. Как и сейчас, мама куда-то ушла. Я обедал в одиночестве. Торопясь на свидание, я раскрывал консервы на весу. Нож соскочил, банка выпала, и белый укропный соус оказался на моих брюках.
Я искоса взглянул на его брюки — они были как новенькие, и стрелка что надо! Мои за эти семь месяцев уже немножко износились, а над левым коленом можно было разглядеть слабое пятно от консервов.
«Ничего, сейчас у него будет такое же, — подумал я злорадно. — Кажется, он тоже собирается вскрыть баночку на весу».
И тут я подумал: может быть, имеет смысл активно вмешаться в человеческую историю и хоть в чем-то улучшить ее? Но, по зрелому размышлению, я решил, что, пожалуй, не стоит. Это был бы весьма безответственный акт, допустимый лишь в научно-фантастическом романе. Нельзя вмешиваться в процесс, если последствия такого вмешательства тебе неизвестны.
Посему быть пятну на штанах у чистюли!
— У! Вот собака! — прошептал он, ловя на коленях раскрытую банку с нежным, имеющим вкус крабов мускулом морского гребешка. Кажется, я тогда выругался так же. Кот раскрыл левый глаз, но, не обнаружив собаки, вновь превратил его в косую щелочку.
Мы все-таки попробовали гребешок. Он съел свою долю перед супом, а я вместе с гарниром, после того как уничтожил отбивную. Потом мы разложили диван-кровать и растянулись во всю его ширь, не снимая ботинок, чтобы всласть покурить. Привычки у нас были одинаковые. Оказывается, я не меняюсь.
Я с наслаждением пускал кольца. Мы молчали. Я заметил, что он несколько раз украдкой смотри: на часы.
— Ты сказал, что свободен только до семи, куда ты идешь? Если не секрет, конечно.
— Секрет? От тебя?
— Ты не учитываешь памяти. Человеку свойственно забывать. Забыть же все равно, что не знать. Поэтому, если секрет…
— Ерунда! У меня свидание с Ирой. На Калужской возле автомата.
— С Ирой?!
— Ты разве с ней не знаком? Это было бы оригинально… Ну, как она там… в будущем, не подурнела? Или вы с ней…
За его деланной шуткой чувствовалось беспокойство. Оно-то и помогло мне окончательно вспомнить, какой сегодня день.
И числовая абстракция — одиннадцатое декабря — наполнилась для меня грустным смыслом памяти сердца.
Я ждал тогда Иру около автоматов. Люди входили " в кабины и выходили. Назначали друг другу свидания, смеялись, уговаривали, просили. Пар от дыхания, пронизанный светом фонарей, был рыжим и чуть-чуть радужным. Большим янтарным глазом, не мигая, смотрел па меня циферблат. Она опаздывала на три минуты. Минутная стрелка долго оставалась недвижимой, потом внезапно прыгала. И в резонанс с ней что-то прыгало в сердце.
Я увидел ее издали, когда она переходила улицу. Она спешила. Вокруг ее меховых ботинок кружились маленькие метели. В глазах ее горели огоньки. Но я не верил им. Она была холодная, как морозная пыль на лисьем воротнике. Высокая и очень красивая.
Далекая она была, далекая.
Это-то и подстегнуло меня сказать ей все. Я чувствовал, что она не любит меня, но не хотел, не мог этому верить. Гнал от себя. И торопил события. Я нравился ей, она со мной не скучала. Так нужно было и продолжать. Шутить и не бледнеть от любви. Будь я к ней более холоден, более небрежен, как знать, что могло тогда выйти. Она привыкла ко всеобщему преклонению и шла от одной победы к другой. Любопытная и не разбуженная.
А ей хотелось не властвовать, а почувствовать чужую власть, испытать нежную покорность перед чужим спокойствием и уверенной силой.
Я понимал это, но ничего не мог поделать. Я бы влюблен и потому безоружен. Она не могла не полюбить. Это была неравная битва. Тот день был моим Ватерлоо.
Я сказал ей все.