Река Гераклита

Маргрете удивленно посмотрела на мужа.

— Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное!

— Ишь, чего захотели! — Маргрете взбешена. — Молодец, что послал их ко всем чертям.

Нексе с восхищением хлопнул себя по колену.

— Ты чудо, девочка! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, — продолжал он задумчиво, — иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на соседские семьи, и становится стыдно за свое благополучие.

— Да, — тихо сказала Маргрете, — нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета?

— А главное — надо работать. Остальное приложится.

— Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.

— Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.

— Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф — что с него взять? — не на шутку рассердилась Маргрете…

Нексе работал. Это надо было видеть. Наверное, лишь Бальзак, о чем существует множество свидетельств, был столь же мощно выразителен в своей подпоясанной вервием сутане, когда он предавался тому неистовому действу, что бескровные литературоведы называют «творческим процессом». Вдохновенье сочеталось с адовым трудом каменотеса или молотобойца, самозабвенье с воловьей выносливостью. Нексе исписывал груду бумаги, но большая часть летела под стол, в мусорную корзину; немели пальцы, сжимающие перо, стекающий со лба пот слепил глаза. Ведь тут творилась вторая вселенная, ничем не уступающая первой.

Видения, теснившиеся в мозгу Нексе, становились образами на бумаге, обретая порой материальную форму…

…Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну, конечно, это Дитте — дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, жалобно звучит вопрос: «Простите, вы не видели Георга?» — «Нет, девочка», — слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре, навалившись грудью на подоконник, и крикнула: «Эй! С час назад в Ньюхавне выудили одного… Видать, свалился в потемках. Ступай, взгляни, не твой ли!»…

Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Вошла Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.

— О, господи! — взъярился Нексе. — Неужели нельзя не мешать? Я же просил…

— Милый, ты знаешь, который час?

— Н-нет..

— Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.

— Неужели так поздно? О, быстротекущее… Ладно, поставь тут.

— Как идет работа?

— Как паралитик за молотком. Огромное рвение, и никакой скорости.

— Ты наговариваешь на себя.

— Что за болезнь такая — писание? — шутливый тон не скрывал искреннего огорчения. — Все, что я делаю, не то, в лучшем случае — рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! — Но тут самолюбие взяло верх. — Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.

— У тебя все получится, — тряхнула головой Маргрете. — Как и всегда получалось.

— Ты думаешь? — ему хочется поверить. — Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас — все в этих жалких листках.

— Там и еще кое-что, Мартин. Твое бессмертие.

— Ого!.. Ну, так высоко я не заношусь. Но ты молодец, старушка! — засмеялся Нексе. — Здорово умеешь меня завести. А теперь — ступай.

И она ушла, покорно, бесшумно, и прикрыла за собой дверь.

Он опять склонился над столом, даже не притронувшись к ужину.

Тот же кабинет. Утро. На столе нетронутый ужин. Небритый, усталый, с красными глазами, Нексе все так же сидел за рукописью. Едва ли он сознавал, какой сейчас час, даже какой сейчас день. Ведь у Дитте, его Дитте, несчастье: у нее отбирают швейную машинку, которую она почти выкупила. Он видит страданье огромных глаз на худеньком лице. Ласковый приемыш Петер утешает свою мамочку:

— Когда ты опять возьмешь машинку, мы будем ее караулить. Я все время буду стоять у двери, а если придут, скажу, что никого нет дома.

И Дитте улыбается сквозь слезы своему мальчугану…

Конечно, Нексе не заметил, как возле стола появились Сторм и Инге. Мать послала их посмотреть, что делает отец: спит или бодрствует, но они не вытерпели у дверей и ворвались в кабинет. Сторм терся о локоть отца, и тот безотчетно положил ему руку на голову.

— Петер? — вздрогнув, сказал Нексе. — Как ты сюда попал?

— Какой Петер? — обиделся Сторм. — Я — Сторм.

— Сторм?.. — Нексе все еще во власти своих грез.

— А я Инге! — крикнула девочка.

— Это что еще?..

— Мы твои дети, папа, — укоризненно сказала Инге.

— Знаешь, что я сегодня видел? — залепетал Сторм. — Божью коровку!

— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! — запела Инге.

Нексе пришел в себя, но не испытал и тени раскаяния.

— Грета! — крикнул он раздраженно. — Забери своих детей!

Вошла Маргрете.

— Наших детей, Мартин, — в голосе обида.

— Наших, твоих, моих, всех! Они мне мешают.

— Ты же говорил, что любишь, когда крошки путаются в ногах.

— Да, но не в литературе.

Маргрете увела детей. Она оскорблена…

Под уклон дня, когда удлиняются тени, пришел почтальон и вручил Маргарет послание для Мартина в большом официальном конверте. Обратный адрес: издательство «Аскехауг». Взволнованная Маргрете решила потревожить мужа, несмотря на строгое предупреждение.

Она вошла в кабинет, где ничего не изменилось, разве лишь прибавилось табачного дыма да переполненная корзина уже не вмещала литературных отходов.

— Я же просил… — начал Нексе, но жена молча протянула ему письмо.

И по тому, как жадно он его схватил, как задрожали его пальцы, разрывая конверт, поняла Маргрете, в каком страшном напряжении жил ее муж все эти дни.

— Ну, вот и договор, — чуть устало сказал Нексе. — Видишь, можно обойтись и без «Гюльдендаля».

— А условия? — отважилась спросить Маргрете.

— Что ж, условия… Все редактора на один покрой: взять как можно больше, дать как можно меньше, — уклонился Мартин. — Во всяком случае, придется крепко подналечь.

— Еще подналечь? — в голосе Маргрете — неподдельный ужас. — Ты загонишь лошадку, Мартин.

— Чепуха! Сопливым мальчишкой я выполнял работу взрослого батрака. Трудности меня только подстегивают. И ставка слишком высока, чтоб делать себе поблажки.

Маргрете хотела что-то сказать, но тут возникла новая фигура: пожилой рабочий в грязноватом комбинезоне.

— Хозяева дома? — спросил он веселым хрипатым голосом.

— Кто вы такой? Как вы сюда попали? — накинулся на него Нексе.

— Вот те раз! — с нагловатым добродушием прохрипел пришедший. — Сами звали. А попал через дверь, как же еще?

— Это маляр, Мартин, — робко напомнила Маргрете. — Ты сам посылал за ним.

— Нет, нет, только не сейчас! Я не уйду из кабинета.

— Дело хозяйское, — хрипатый полон благодушия. — А неустоечку придется уплатить, за вызов, значит.

— Сколько?

— Лишнего не возьму — десять крон.

Нексе ощупал карманы, жалобно глянул на жену, но у той каменное лицо.

— У меня нет мелких, — пробормотал он. — Ладно, раз уж пришли, делайте свою работу. Нельзя же даром беспокоить человека. А я перейду в столовую. Надеюсь, дети не будут шуметь. Долго вы тут провозитесь?