Страница 5 из 186
скорее, теоретической. К тому же давно подмечено, что в чужих краях, русский человек
как бы прозревает. Короче, уже в конце 1767 года Дмитрий Алексеевич в письмах в
Коллегию иностранных дел оправдывался в неординарности суждений и поступков.
Тем не менее, в следующем, 1768 году по служебной необходимости Париж
пришлось сменить на Гаагу. Место, что и говорить, завидное, но уж очень спокойное,
сонное. Голландия ни при Екатерине, ни позже в орбиту активных дипломатических
интересов России не входила, политические бури, сотрясавшие Европу, обходили ее
стороной. Едва ли не главной задачей российского посланника в Гааге было
своевременное получение займов от местных банкиров, да выполнение при случае
поручений второстепенной важности, вроде содействия отзыву Папой своего нунция из
Варшавы или установления прямых дипломатических отношений с Португалией.
Впрочем, и в этой тихой заводи Дмитрий Алексеевич, многочисленные и
разносторонние увлечения которого порой мешали ему сосредоточиться на делах
служебных, позволял себе совершать оплошности, заглаживать последствия которых его
доброжелатели в Петербурге (а к их числу принадлежал не только вице-канцлер Голицын,
но и руководитель российской внешней политики Никита Иванович Панин) заглаживали с
большим трудом. Последняя из неприятностей подобного рода, преследовавших Голицына
будто по воле злого рока, случилась за пять месяцев до приезда Дидро, в самом конце 1772
года.
В канун Рождества, когда жизнь в Голландии замирает, пришлось Дмитрию
Алексеевичу отлучиться в Амстердам, привлекавший его своими антикварными лавками.
Уезжая, он поручил советнику посольства Дубровскому позаботиться о дипломатической
почте, следовавшей через Гаагу из Парижа в Петербург. Дубровский же, позже
оправдываясь тем, что был болен, сам заняться почтой не удосужился, а поручил это дело
некоему Поггенполю, должность которого сам Дмитрий Алексеевич в переписке с
Петербургом определял коротко — valet de chambre5. На беду в почте оказалась секретная
депеша поверенного в делах в Париже Хотинского, адресованная императрице.
Поггенполь, которому не впервые, видно было пользоваться секретнейшими кодами,
расшифровал письмо Хотинского и направил его прямехонько почтмейстеру Экку. Надо ли
говорить, что Екатерина, получив от директора почт вскрытое и переведенное слугой
секретное, не подлежащее огласке письмо от своего посланника в Париже, пришла в
ярость6. Только благодаря хлопотам своих друзей в Петербурге Дмитрий Алексеевич
остался в Гааге. Впрочем, к чести его надо сказать, что провинившегося Дубровского он
не только не преследовал, но и пытался по мере возможности помочь своему сотруднику в
служебных делах.
Приезд Дидро, надо полагать, помог Голицыну отвлечься от служебных
неприятностей. И он, и жена его, урожденная Амалия Шмиттау, приняли философа как
родного.
«С князем и его женой я живу, как добрый брат, сижу дома и много работаю. Если и
выхожу, так только на берег моря, которое настраивает меня на мечтательный лад», —
писал Дидро в Париж своей приятельнице Воллан.
В Гааге Дидро чувствовал себя счастливым. Его привлекали республиканский дух
голландцев, их тяга к гражданской свободе. Старого философа видели в городской ратуше,
и в рыбацких деревушках, он интересовался устройством ветряных мельниц, много и
легко работал.
В долгих прогулках по песчаным пляжам Шееннингена Дидро сопровождала жена
Голицына. Дочь прусского генерала Амалия Шмиттау отличалась живым умом. Дмитрий
Алексеевич познакомился с ней на водах в Аахене, куда Амалия в качестве придворной
дамы сопровождала принцессу Фредерику Прусскую. Дидро был в восторге от ее
обширных познаний в самых различных областях, умения легко и непринужденно вести
беседу на нескольких европейских языках, музыкального образования. Новую немецкую
литературу она, по его мнению, знала и ценила глубже и вернее, чем Фридрих II, состояла
в переписке с Гете и Якоби.
«Мадам Голицына дискутирует, как львенок, — говорил Дидро. И добавлял
задумчиво, — Впрочем, она, кажется, слишком чувствительна, чтобы быть счастливой».
5 Комнатный слуга. (фр.)
6 АВПРИ, фонд «Сношения России с Голландией» оп. 50/6, дело 150, листы 1 - 5 с оборотом.
Гете высказался на этот счет более определенно: «Амалия — одна из тех
индивидуальностей, понять которые невозможно вне контекста эпохи, в которой они
живут».
Надо ли говорить, что семейные дела Голицыных были нехороши? Супруга
Дмитрия Алексеевича, чтобы не пропустить лекцию в университете, могла уйти с
придворного обеда, дети были заброшены, казенных средств на обустройство дома на
широкую ногу, как того требовало положение мужа, не хватало — денежный оклад
посланника в Гааге много проигрывал содержанию его коллег в Париже, Лондоне и
Мадриде, а собственное состояние Дмитрия Алексеевича было незначительным.
В результате после пяти лет брака, Голицыны жили фактически врозь — Амалия с
детьми в деревне по дороге из Гааги в Швеннинген, Дмитрий Алексеевич — в городском
доме. С 1775 г. Амалия переселилась в вестфальский город Мюнстер, где князь навещал ее
раз в год.
Впрочем, Голицын придавал мало значения житейским трудностям. По вечерам в
его доме собирались литераторы и ученые, почтительно внимавшие жарким дискуссиям,
которые вел российский посланник с заезжей парижской знаменитостью. Вмешаться в них
не было никакой возможности не только по причине необыкновенного красноречия
Дидро, способного часами увлекательно рассуждать на самые разнообразные темы.
Редких смельчаков, желавших принять участие в разговоре, повелительным жестом
останавливал сам князь Дмитрий Алексеевич. А поскольку по каждому из обсуждавшихся
вопросов Голицын имел свое мнение, судил строго и Плиния, и Цицерона, то споры его с
Дидро порой продолжались до рассвета, заканчиваясь уже после того, как последний гость
покидал гостеприимный дом российского посланника.
Утренние часы Дидро по многолетней привычке проводил за письменным столом
— голландский издатель Марк-Мишель Рей, свой человек в доме Голицына, уговаривал
его издать полное собрание сочинений. Дело в том, чт7о Дидро, начисто лишенный
авторского самолюбия, часто не подписывал свои многочисленные статьи,
опубликованные в разных европейских изданиях. Рей, издавший за несколько лет до их
встречи избранные произведения Дидро, невольно включил в них немало апокрифов.
Вдвоем с Голицыным издатель уговаривал Дидро собрать и самому отредактировать свои
многочисленные статьи, романы, пьесы. Слух об этом быстро достиг литературного
Парижа, наделав много шума.
Из затеи этой, однако, ничего не вышло. Встречи с издателями, даже случайные,
редко приносили Дидро удачу.
7
4
Князь Дмитрий Алексеевич был большим поклонником Гельвеция.
— Juger c’est sentir8, — говаривал он со значением.
Мадам Голицына, приходившая в необыкновенное возбуждение каждый раз, когда
ее муж цитировал излюбленную сентенцию Гельвеция, принималась спорить, доказывая
превосходство сердечных чувств над голосом разума.
— Счастья нет ни в удовольствиях любви, ни в удовлетворении честолюбия, ни,
тем более, в богатстве, — отвечал ей нравоучительно Дмитрий Алексеевич. — Счастье
подлинное — только в любви к науке и искусствам.
Дидро с обычной своей доброжелательностью относившийся и к Гельвецию, и к
Голицыным, и к чайкам, гортанно кричавшим на пляжах Шееннингена, деликатно
помалкивал, предпочитая не ввязываться в семейные диспуты. Впрочем, сохранять
молчание в споре о Гельвеции его побуждали и другие, более веские причины.