Страница 19 из 186
уверены, что правление хваленого кардинала Ришелье вынесет с ним сравнение». Затем —
два десятилетия благополучного царствования Елизаветы, которую, к несчастью, сменил
Петр III, мало способный к управлению государством и окруживший себя не теми
людьми. Однако на престол взошла Екатерина и своим мудрым законодательством снова
принесла стране процветание.
Знание Дидро русской истории ограничивалось сочинением французского врача
Левека и панегириком Вольтера, пропетым Петру Великому. Однако даже если бы он
лучше знал предмет, вряд ли взялся бы спорить на эту тему с императрицей
всероссийской.
Дидро был фанатиком идеи просвещенного абсолютизма, и незнание русской
истории лишь еще более разжигало его энтузиазм. Он мог и не знать о существовании
Соборного уложения Алексея Михайловича —ему это было не нужно. В эпоху, когда
разум побеждал веру, старые порядки только мешали. Россия представлялась Дидро
благодатным полем для утверждения разума и силы новых законов, основывающихся на
естественном праве. В этом смысле Наказ, представлявший собой конспект идей
Монтескье и Беккариа, казался ему программой действий, уточнить в которой предстояло
лишь некоторые детали, а Екатерина — разумной и активной правительницей, способной
осуществить грандиозный эксперимент, о котором мечтали философы.
Различие между Екатериной и Дидро заключалось в малом. Дидро приехал в
Петербург, чтобы побудить Екатерину действовать, а она считала, что все необходимое
уже сделано. В «Антидоте» она призывала народы мира последовать «нашему примеру,
если они разумны, и преобразовать свой уголовный суд на основании главы X Наказа».
Основа внутренней стабильности, по представлениям Екатерины — в соблюдении
баланса интересов различных групп общества. Когда этот баланс присутствует, опасно
что-либо менять. Иллюзии, что в России все спокойно, императрица сохраняла до осени
1773 года, когда разразилось восстание Пугачева.
Взгляд Екатерины скользнул дальше по страницам Наказа.
«Государь есть самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная с его
особой власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства...
Всякое другое правление не только было бы для России вредно, но и вконец
разорительно... Другая причина та, что лучше повиноваться законам под одним
господином, нежели угождать многим».
И вот, наконец, главное — параграф тринадцатый.
«Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтобы у людей отнять
естественную вольность, но чтобы действия их направить к получению самого большего
от всех добра».
Императрица подняла голову. Вспомнилось, какие ожесточенные споры вызвали
эти утверждения, казавшиеся ей самой неоспоримыми в декабре 1767 года, накануне
созыва Большой комиссии, когда она решилась, наконец, показать Наказ людям, чье
мнение уважала. Отзывы их, однако, оказались весьма различными. Лишь Григорий
Орлов, наиболее близкий к ней в то время, одобрил труд Екатерины, прибавив, впрочем,
по своему обыкновению, что лучше бы спросить людей более сведущих. Никита Панин,
его давний оппонент, назвал Наказ собранием «axiomes á renverser les murailles»43.
Драматург Сумароков, выражаясь, в отличие от Панина, без обиняков, заявил, что
рассыпанные в тексте Наказа призывы освободить крепостных, привели его в ужас.
Прикрепление крестьян казалось ему частью извечного порядка, существовавшего на
русской земле. Тронь его — и начнется ужасное несогласие между помещиками и
крестьянами, междоусобная брань.
Ведь — подумать страшно! — «скудные люди ни кучера, ни повара, ни лакея иметь
не будут», а между тем «примечено, что помещики крестьян, а крестьяне помещиков очень
любят, а наш низкий народ никаких благородных чувств еще не имеет».
Большинство из тех, кому был показан проект Наказа, рассуждали, как Сумароков.
«Я думаю, что не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили бы
гуманно и как люди», — признавала впоследствии Екатерина. В результате едва ли не
половину из написанного за полтора года пришлось вымарать.
Впрочем, Екатерина и не рассчитывала, что ее поймут те, кто опасается лишиться и
кучера, и повара, и лакея. Глаза на истинное настроение общества во многом открыла ей
давняя история с объявлением в 1765 году Вольным экономическим обществом конкурса
на тему: «Нужно ли крестьянину для общенародной пользы иметь земельную
собственность или только одну движимую?» Конкурс удался, из России и из Европы было
прислано 160 сочинений. Лучшим единогласно признали труд профессора Дижонской
академии Беарде де л’Аббе.
Ход рассуждений дижонского профессора показался членам Общества, в основном,
людям ученым, почитывавшим и гамбургские газеты, и Локка с Монтескье, неоспоримым:
«Люди равны и от природы, и перед Богом, следовательно, государство обязано
вернуть крестьянам то, что у них противозаконно отнято, — утверждал он. — Не может
43 Аксиом, способных разрушить стены (фр.)
быть благополучным общество, пока те, кто создают его богатства, бедны сами. Лучший
способ поощрить крестьянина — дать ему свободу и землю, потому что две тысячи
подневольных не сделают за год того, что за то же время сотня свободных».
Хвалить дижонского профессора сделалось модным, тем более, что, по его мнению,
спешить с осуществлением высказанных им идей не следовало. Надо было твердо обещать
российскому народу вольность и землю, а тем временем энергично работать над его
образованием, чтобы он стал достоин свободы и мог пользоваться ею на благо общества.
Вот она — «роза без шипов».
Екатерина наугад перелистнула Наказ и с удивлением обнаружила, что томик как
бы сам собой открылся на параграфе 260.
«Не должно вдруг и через узаконение общее делать великого числа
освобожденных», — прочитала она.
Это все, что осталось от пространной статьи, которую она писала особенно истово,
по нескольку раз исправляя написанное.
Впрочем, и этого, наверное, было бы немало, если бы после начала турецкой войны
Сенат не приказал держать Наказ «под замком», разослав его только в высшие
учреждения, где его читали не без опаски — как читают запрещенную книгу.
«Наказ есть не исторический, а патологический момент в истории нашего
законодательства», — язвительно констатировал спустя полтора века В.О. Ключевский.
5
Порой казалось, что сигналы, посылаемые императрицей, производили свое
действие. Дидро оставлял на время высокие материи и обращался к вещам практическим.
Устраиваясь за столиком напротив Екатерины, он раскладывал перед собой бумаги
с заготовленными вопросами о земледелии в России, количестве зернового хлеба,
состоянии виноделия, производстве шерсти и шелка. Екатерина, однако, в отличие от
Фридриха II, который, не задумываясь, по памяти мог назвать имя старосты деревушки
Шварцвальд в Богемии и количество лошадей в любой из областей Пруссии, затруднялась
с ответами на столь конкретные вопросы и предложила представлять их письменно.
Дидро сформулировал 88 вопросов, касающихся населения, землевладения,
земледелия, производства и торговли зерновым хлебом, вином и водкой, маслом,
коноплей, табаком, лесом, смолой, дегтем, варом, ревенем, рогатым скотом, лошадьми,
шерстью, шелком, медом и воском, мехами и кожами.
Императрица обиделась.
Дидро спрашивал, к примеру:
— Какими пошлинами обложено вино, сделанное из русского винограда?
Екатерина отвечала:
— Даже аббат Феррайль затруднился бы обложить пошлинами вещь
несуществующую.
Дидро спрашивал:
— Имеются ли в России ветеринарные школы?
— Бог хранит нас от них, — отвечала Екатерина.