Страница 3 из 86
Тед был кряжистым коротышкой, очень загорелым, с карандашными усиками и техасским галстуком-веревочкой, продетым у самого горла через что-то вроде серебряного доллара. Говорил он медленно, имея манеру сворачивать свои брови вокруг носа, пока делал некие мысленные прикидки — к примеру, насчет этой новой формы бумеранга.
Тед долго-долго глазел на эту форму, которую он и его собратья по искусству снова, снова и снова воссоздавали в Лас-Вегасе, и наконец сказал:
— А, так вот, значит, как мы все это дело называли… то есть вроде как называли… мы называли его «свободная форма».
Свободная форма! Чудесно! Для этих парней попросту не существовало никаких старых и подержанных художественно-исторических словечек. Вот он — первый бессознательный авангард Америки! Черт с ним, с Мондрианом, каким бы дьяволом он там ни был! Черт с Мохоли-Надем, если кто-нибудь вообще о таком слышал! Художники новой эпохи, скульпторы нового стиля и новых денег… да-да! низшего порядка. Новая чувственность — «Детка-детка, куда же делась наша любовь?» — новый мир, так долго погруженный во тьму, незримый, а теперь — скользкий, блестящий и электрический — Суперводолаз! — наконец поднимается из виниловых глубин.
Часть 1. Создатели новой культуры
1. Лас-Вегас (Что?) Лас-Вегас (Я вас не слышу! Слишком шумно!) Лас-Вегас!!!
Херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, ХЕРня; херня, ХЕРня, херня, херня, херня, херня, ХЕРня, ХЕРня, ХЕРня; херня, херня, херня, херня, херня, херня, херня, я сказал: восемь, восемь, я сказал: херня, херня, ХЕРня; херня, херня, херня, херня, отлично, херня, херня, херня, херня, держусь на восьми, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, ХЕРня, херня, херня, херня, херня.
— Да что, в самом деле, за дьявольщина с этой херней?
Таким вот примерно образом Реймонд рано утром в воскресенье, приблизительно без четверти четыре, общался за столиком для игры в кости с крупье, малым с волнистыми волосами и тросточкой. Малый с тросточкой понятия не имел, о чем болтает этот великан-всезнайка, но его возмущал сам тон. Он удостоил Реймонда терпеливого подъема бровей, известного как «отказ Красного Крюка», подразумевая передать клиенту примерно такие мысли: «Я очень крутой, но стильный парень, о чем ты можешь судить по тому, как низко я опускаю свои глаза, и не будь это столь высококлассное заведение, таких хитрожопых всезнаек, как ты, мы бы выводили на задний двор и делали бы там из них густой мордмелад».
В данный момент, однако, Реймонд совершенно невосприимчив к подобным тайным намекам.
Малый с тростью опять пытается разжечь игру, но всякий раз, как он заводит свой монотонный гудеж, высвобождая слова через нос (похоже, это такой стиль у крупье, ведающих игрой в кости в Лас-Вегасе): «Ну ладно, еще один кон… итак, вы сказали восемь — восемь, вы сказали» и так далее, Реймонд точно в таком же тоне начинает зудеть вместе с ним: «Херня, херня, херня; херня, ХЕРня, ХЕРня, херня; херня, херня, херня, херня».
Все вокруг столика для игры в кости в ужасе разувают глаза при одной мысли о том, что кто-то может дразнить такого крутого, стильного, элитного солдата, как лас-вегасский крупье. Глазеют одалиски в нарядах из золотистой ламе. Глазеют западные азартные игроки, пятидесятивосьмилетние мужчины в техасских галстуках-веревочках. Пожилые дамы за игральными автоматами, держащие в руках бумажные стаканчики, полные пятицентовиков, тоже вовсю глазеют, все это время не забывая, однако, лихорадочно дергать рычаги.
Реймонд, тридцатичетырехлетний инженер из Финикса, внешне и правда настоящий великан, но вид у него при этом вовсе не страшный. Его соломенные волосы растут так низко на лбу, что, кажется, нет никакой возможности разделить эту челку, но он все равно пытается. У Реймонда мощная, выдающаяся нижняя челюсть, однако она гладкая, мягкая и округлая как дыня. В целом Реймонд сильно смахивает на этакого вечного студента, изучающего епископальное богословие.
Охранники в казино были просто чудесные. Одетые в ковбойскую форму, как Брюс Кэбот в «Закате», они вдобавок носили звезды шерифов.
— Э-э, мистер, можем мы чем-нибудь вам помочь?
— Правильное обращение — «сэр», — отозвался Реймонд. — Вы сказали «мистер». А правильное обращение — «сэр». Как там ваша старая «коза ностра»?
Поразительным образом охранники вполне мирно выпроваживают Реймонда, даже не кладя ему на спину тяжелую ладонь. Лично я никогда раньше не видел этого малого, но, возможно, поскольку я последние пять минут следил за его выкрутасами, Реймонд поворачивается ко мне и говорит:
— Эй, у вас есть машина? А то эта дикая ерундовина опять начинается.
Суть дела оказывается в том, что Реймонд невесть где оставил свою машину, а теперь хочет ехать по Стрипу прямиком к «Стардасту», одному из больших отелей-казино. Я так подробно описываю этого большого олуха Реймонда вовсе не потому, что он типичный лас-вегасский турист, а потому, что он наглядно демонстрирует то чудесное воздействие, какое Лас-Вегас оказывает на чувства людей. Чувства Реймонда в тот момент находились на самом пике возбуждения, и единственной проблемой оказалось то, что у парня явно начался сдвиг по фазе. Он находился в Лас-Вегасе еще с самого четверга, а сейчас было уже утро воскресенья.
В левом кармане пиджака у Реймонда лежал конверт, полный стимуляторов (амфетамина), а в правом — конверт, полный транквилизаторов (мепробамата). Или, может статься, транки были у него в левом кармане, а стимуляторы — в правом? Заглянув туда, Реймонд смог бы разобрать, что где, но он больше не собирался туда заглядывать. Ему также было глубоко плевать на то, сколько чего еще там осталось.
Реймонд просто катался вверх-вниз по невероятной, снабженной электрическими вывесками рукавице лас-вегасского Стрипа, трассы-91 Соединенных Штатов, где неоновые и стандартные лампы — булькающие, идущие по спирали, взлетающие вверх как ракеты и взрывающиеся солнечными вспышками десятью этажами выше в самом центре пустыни — восславляют одноэтажные казино. Реймонд играл, пил, снова и снова закусывал за буфетными столиками, которые во всех казино днем и ночью держат заваленными всевозможной едой, но по большей части закидывался старым добрым амфетамином, малость охлаждал себя мепробаматом, затем цеплял еще алкоголя — и теперь, шестьдесят часов спустя, уже вовсю начал соскальзывать в симптомы токсической шизофрении.
Реймонд также наслаждался тем, что пророки галлюциногенов называют «расширением сознания». Этот мужчина определенно был психоделичным. Он начинал изолировать друг от друга отдельные компоненты той уникальной бомбардировки, которой Лас-Вегас подвергал его чувства. Реймонд был совершенно прав насчет всей этой ерундистики с «херней». Каждое казино в Лас-Вегасе помимо всего прочего содержит в себе столики для игры в кости, крупье за которыми постоянно поддерживают монотонный зудеж, который в целом звучит так, как будто они произносят «херня, херня, херня, херня, херня…». Они торчат там днем и ночью, высвобождая монотонный комментарий через свои ноздри. Почти никакой полезной информации крупье при этом не сообщают. Основополагающее послание заключается примерно в следующем: «Мы суть посвященные, едущие на гребне шанса». Из накоплений этого звука, выходящего наружу через ноздри, совершенно случайным образом в результате несчастного фонетического совпадения получается «херня, херня, херня…». На самом же деле все это представляет часть кое-чего весьма редкого и довольно величественного: комбинации причудливых стимулов, которые приводят на ум бронзовые гонги, каждый не больше тарелки с голубой каемкой, которые Людовик XIV, чья голова торчала из гофрированного круглого воротника, засаленного грязью старого города Византии, лично высматривал на базарах Малой Азии, дабы снабдить экзотической акустикой свой новый дворец близ Парижа.