Страница 19 из 86
— Я малость раздражаюсь, когда люди говорят, что это плохая музыка, — говорит Спектор мужчине с коричневой шляпой на колене. — В этой музыке присутствует спонтанность, которой не существует ни в какой другой разновидности музыки. А здесь она есть, прямо сейчас. Просто нечестно классифицировать ее как рок-н-ролл и осуждать. Да, там имеются ограниченные смены аккордов, и люди вечно твердят, что слова там жутко банальные. Еще они интересуются, почему никто сейчас не пишет таких текстов, какие писал Коул Портер. Но ведь у нас больше нет и таких президентов, как Линкольн. Понимаете? На самом деле эта музыка больше похожа на блюз. Это поп-блюз. Я чувствую, что она очень американская. Еще она очень сегодняшняя, современная. Именно на такую музыку люди сегодня откликаются. И не только подростки. Я знаю, что, например, таксисты, да и вообще все остальные, ее слушают.
А Сасскинд сидит на своем шоу, вслух зачитывая текст одной из песен Спектора. Песня взята из «Первых Шестидесяти» или еще откуда-то, называется «Славный-славный мальчик», и Сасскинд зачитывает ее текст, желая продемонстрировать, насколько банален рок-н-ролл. В песне все время повторяется фраза «Он славный-славный мальчик». Тогда Спектор принимается барабанить ладонью по большому кофейному столу в такт с голосом Сасскинда и говорит:
— Только ритма не хватает. — Шлеп-шлеп-шлеп.
Всем становится как-то не по себе, пока Сасскинд читает этот предельно простой текст, а Спектор шлепает ладонью по кофейному столику. Наконец Фил посылает все это к черту, становясь более классным… более крутым… чем Сасскинд или Уильям Б. Уильямс, и принимается нешуточно их терзать. Он начинает спрашивать Уильямса, сколько раз тот крутил на своем шоу музыку Верди, Монтеверди, Алессандро Скарлатти, его сына Доменико Скарлатти и других классиков.
— А ведь это хорошая музыка, так почему же вы ее не играете? Вот вы все время говорите, что крутите только хорошую музыку, но я никогда не слышал, чтобы вы крутили Верди или Монтеверди.
Уильямс просто не знает, что ответить. Спектор говорит Сасскинду, что он пришел на это шоу вовсе не за тем, чтобы кто-то долдонил ему, будто он разлагает американскую молодежь. В таком случае он лучше остался бы дома и спокойно делал деньги. Сасскинд спешно начинает выкручиваться: мол, ну ладно, ладно, все хорошо, Фил. Все вокруг недовольны.
Делать деньги. Да! Это Фил умеет. В возрасте семнадцати лет Спектор написал рок-н-ролльную песню под названием «Знать его — значит его любить». Название он взял с надгробия своего отца. Только эти слова его матушка и велела выгравировать на могиле супруга на кладбище Бет Дэвид в Элмонте, что на острове Лонг-Айленд. Спектор не слишком много сообщает о своем отце — только то, что он был «обычным человеком из нижнего среднего класса». Спектор написал эту песню и спел ее, аккомпанируя себе на гитаре. А затем записал ее вместе с группой под названием «Тедди Беарс». На этой записи он заколотил двадцать тысяч долларов, но затем кто-то свалил с его денежками, прихватив семнадцать тысяч из этих двадцати, и… впрочем, нет смысла особо об этом распространяться. Затем Спектор отправился в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, но не смог позволить себе учебу и стал в суде протоколистом — одним из тех людей, которые сидят за стенографической машинкой, записывая показания. Затем он решил отправиться в Нью-Йорк и попробовать получить работу переводчика в ООН, поскольку в свое время матушка Спектора научила его французскому. Но, едва лишь прибыв в Нью-Йорк, вечером, накануне собеседования, Спектор скорешился с какими-то музыкантами и так на то собеседование и не попал. В тот год он написал еще один хит — «Испанский Гарлем». «Цвела одна роза в Испанском Гк-а-а-а-а-ар-леме». А затем — всего-навсего в девятнадцать лет — Спектор стал главой «Эй-энд-Ар», репертуарной группы на студии звукозаписи «Атлантик Рекордз». К 1961 году он уже сделался самостоятельным продюсером, продюсируя пластинки для различных компаний, работая с Конни Петерсон, Элвисом Пресли, Реем Петерсоном, «Пэрис Систерз». Все это время Спектор то и дело писал песни и проходил все фазы производства записи: раздобывал артистов, руководил сессиями звукозаписи и все такое прочее. Спектор мог работать с теми волосатыми неоперившимися пацанами, которые делали эти записи, потому что в определенном смысле он и сам еще был пацаном. Один бог знает, что воротилы музыкального бизнеса думали о Филе Спекторе — он уже носил примерно такую прическу, как Сальвадор Дали в этом же возрасте. И еще он странным образом оказывался одним из них — одним из них, аборигенов, пацанов, которые пели эту… музыку и откликались на нее. Фил Спектор мог попасть в одну из тех студий с цаплями микрофонов как представитель взрослого мира, который извлекает деньги из записей, а затем составить единое целое с ее обитателями. Пацаны его понимали.
У Спектора был один идеал, Арчи Блейер. Блейер был руководителем оркестра, который основал звукозаписывающую компанию «Каденс Рекордз». В 1961 году Спектор вошел в партнерство еще с двумя предпринимателями, а затем выкупил их доли и в октябре 1962 года стал единолично владеть «Филлес Рекордз». Его первым большим хитом стала песня «Он бунтарь», записанная группой «Кристалз». У Спектора имеется своя система. Его большие звукозаписывающие компании выпускают записи точно картечь — десять, быть может, пятнадцать рок-н-ролльных записей в месяц, и если одна из них цепляется, они могут делать деньги. Система Спектора заключается в том, чтобы выпустить их одновременно и слить воедино. И он все это делает. Спектор пишет тексты и музыку, ищет таланты и подписывает с ними контракты. Затем он отвозит их на звукозаписывающую студию в Лос-Анджелесе и сам руководит сессией звукозаписи. Спектор проводит вместе с музыкантами часы и целые дни, чтобы получить нужные ему две-три минуты. Две-три минуты из всей этой долгой напряженной борьбы. Он обращается с дисками управления подобно некоему электронному маэстро, настраивая различные инструменты, всячески манипулируя звуком, используя в одной записи такие вещи, как два рояля, клавесин и три гитары. Затем, заново все перезаписывая с эзотерическими эффектами дублирования и двойного дублирования — усиления инструментов или голосов, — он получает то, что уже известно во всей индустрии как «звук Спектора».
Единственное, что не находится у Спектора под контролем, это реальное производство: изготовление самих пластинок и их распределение. Единственные люди, способные постоянно доставлять ему всевозможные проблемы, это агенты по продаже, ведающие распределением, — эти жиряги, вечно жующие сигары. И еще… да, чтобы быть до конца честным, вообще-то на самом деле есть уйма всего, что доставляет Филу Спектору проблемы, и это даже не столько какой-то человек или группа людей, сколько его… статус. Подростковый Магнат! Это просто ни в какие ворота. Он ни то ни се. Спектор идентифицирует себя с тинейджерской преисподней, он ее защищает, но он для нее уже слишком взросл. Слишком зрел. Как миллионер, как гений бизнеса, живущий в двадцатидвухэтажном пентхаусе над Ист-Ривер вместе со своей двадцатилетней женой Аннет, которая учится в Хантер-колледже, имеющий четырехкомнатные апартаменты на первом этаже, у себя в конторе, а также лимузин, личного шофера, телохранителя, прочий персонал, Дэнни, Джоан Берг и всех-всех-всех, да еще вдобавок специального портье, который направляет людей к кабинету мистера Спектора — в общем, все это делает Фила Спектора одним из них, включает его во вселенную артеросклеротических, лицемерных, вечно жующих сигары, безнадежных, жирных взрослых, инфарктных стервятников, каких непременно встречаешь в музыкальном бизнесе. А потому здесь, в темноте, сидит двадцатитрехлетний мужчина с выражением лица Шелли, в замшевой куртке и остроносых ботинках, с локонами пажа, символ одного, но здесь же, в темноте громадного бежевого кабинета, сидит и символ другого. В самый разгар дня Спектор сидит в темноте, ощупывая пальцами лоб.
Один из бежевых телефонов звонит, и Дэнни отвечает на звонок. Затем он прижимает пальцем кнопку «пауза» и говорит Филу Спектору: