Страница 59 из 80
верно!”
Она заключает свое рассуждение о живописи словами: “Нужно, подобно Веласкесу,
творить, как поэт, и мыслить, как мудрец”.
Надо сказать, что как художественный критик, она значительно опережает в развитии себя
же художника. Мысль о том, что в живописи главное - краски, а не чувство, и тем более не
мысль, принадлежит уже будущему, а не прошлому, в котором она копается вместе со
своими академическими учителями. Хотя картины Диего Веласкеса, на основании
которых она приходит к этому заключению, картины художника его последнего периода, вполне академичны и укладываются в те схемы, которыми пользуется академизм Салона
ее времени - это достаточно многофигурные и сложные композиции с вполне
литературным сюжетом и простонародным бытовым оттенком.
В тот же день, когда она была в музее и делала копию с картины Веласкеса, произошло
знаменательное событие; однако из-за ее небрежности или малоосведомленности оно не
имело никаких последствий.
К ней подошли двое пожилых людей. Она была одета скромно, в черном и в мантилье, как
все здешние женщины и видимо, поэтому, подошедшие господа засомневались.
- Вы ли m-lle Bashkirtseff? - поинтересовались они у художницы и, получив
утвердительный ответ, представились. Один из них оказался богатым русским
негоциантом Козьмой Терентьевичем Солдатёнковым, другой его секретарем и
компаньоном по путешествию.
Козьма Терентьевич спросил Башкирцеву, продает ли она свои картины? Она имела
глупость сказать, что нет.
Солдатёнков был крупнейшим русским книгоиздателем и владельцем картинной галереи, где были собраны картины русских художников, которые после его смерти в 1901 году по
его завещанию были вместе с личной библиотекой переданы в Румянцевский музей. После
революции его обширная коллекция русской живописи была распределена между
Третьяковской галереей и Русским музеем, а также частично переданы и в другие музеи. В
его коллекции были “Вирсавия” К. Брюллова, “Вдовушка” П. Федотова, “Проводы
покойника” и “Чаепитие в Мытищах” В. Перова.
Вероятно, Башкирцева не знала, кто такой Солдатёнков, или просто растерялась, но так
или иначе, ее работы не попали в его собрание. Однако, сам факт такого обращения
известного мецената, собирателя русской живописи, свидетельствует о том, что
долгожданная слава Марии Башкирцевой уже начиналась. В самом деле, слышать про
юную художницу, случайно узнать, что она работает в музее и подойти с предложением
купить работы - это ли не начало славы, которой она так вожделела?
Одно из писем своему другу, учителю и конфиденту Жулиану Башкирцева озаглавливает
“Живописное путешествие по Испании мадемуазель Андрей”. О если бы она
путешествовала одна, а не с тетей и мамой, которым совершенно наплевать на музеи, на
искусство, на великих художников, их заботит только ее здоровье, хотя и ее будущая слава
тоже прельщает. Но сколь тернист и труден путь к этой славе они даже не представляют.
Сама она уже хорошо это понимает. Впрочем, совместная поездка, едва начавшись,
заканчивается: вскоре их догоняет депеша от отца и старшая Башкирцева их покидает, срочно выезжая в Россию, где возобновлен вялотекущий процесс о наследстве господина
Романова; видно, что не все документы Бабанины выманили у судьи, что-то осталось. И
претенденты на наследство, родственники Романова, делают свой ход.
С одной мамой, тетей Надин, Марии легче, чем с двумя. С тетей у них начинается
настоящее путешествие по Испании. Хотя она предпочла бы путешествовать все-таки
одна. Жить с семьей - это счастье: хорошо хворать в семье, лечиться, делать интимные и
нужные вещи, на худой конец, делать покупки с семьей, ездить в театр, на прогулки, но
путешествовать с семьей! От этого увольте! “Это так же приятно, как - вальсировать со
своей теткой. Это смертельно скучно и даже несколько смешно”. (Запись от 25 октября
1881 года.)
Однако ей все же приходится вальсировать по Испании в паре с собственной теткой. Из
Мадрида они едут в Толедо, главный город одноименной испанской провинции. Муся,
которая много про него наслышана и думавшая увидеть нечто из эпохи Возрождения,
поражена его мавританским видом, “лабиринтом кривых узких переулков, куда не
проникает солнце, где жители точно остановились только на время - так плохи все эти
дома”.
“Я сказала вам, что собор великолепен по роскоши, богатству и особенно по легкости; кажется, что эти колонки, резьба и своды не могут противостоять времени; боишься, что
такие сокровища развалятся; это так красиво, что чувствуешь какое-то личное опасение; но вот уже пять веков, что стоит это чудо терпения, непоколебимое и прекрасное. Вот
мысль, которую выносишь оттуда: лишь бы это сохранилось! Чувствуешь страх, что это
будет испорчено, повреждено; я желала бы, чтобы никто не имел права тронуть пальцем
этого создания; люди, которые ходят в нем, уже виновны, мне кажется, в том, что
способствуют чрезвычайно медленному, но неизбежному разрушению этого здания. Я
знаю, что пройдет еще много веков, но... При выходе оттуда - высокие зубчатые стены с
арабскими окнами, выцветшими на солнце, мечети с грандиозными столбами, с арабскими
украшениями. Но поезжайте в Рим и посмотрите, как садится солнце за купол, и все эти
удивительные мелочи, все эти резные камни, готические и арабские двери, все эти мелкие
и хрупкие чудеса с их надменным характером - все это спадет, как чешуя, и покажется вам
детскими украшениями”. (Запись от 14 октября 1881 года.)
Она, разумеется, немного ошибается, собору уже шесть с половиной веков, он заложен в
1227 году на месте мечети, хотя, как и все готические соборы, разрастался и достраивался
в последующие века. Все это может по-настоящему нравиться, только если ты не видел
Рима. После Рима ни что не может потрясти ее сердце.
Возвратившись в Мадрид, они наконец посещают близ города знаменитый Эскориал, как
его называют, “восьмое чудо света”. Сколько таких “чудес света” разбросано по всему
миру! Построенный в шестнадцатом веке Хуаном де Эррера, дворец-монастырь короля
Филиппа II, считается одним из высших достижений архитектуры классицизма. Однако
архитектор учел и особенности испано-мавританской архитектуры, украсив дворец
угловыми башнями и шпилями, неприступными стенами, характерными для крепостей-
алькасаров, внутренними двориками с водоемами. Дворец Эскориал положил начало
новому стилю архитектуры в Испании, названному по имени архитектора эрререско.
Нельзя удержаться, чтобы не привести описание этого дворца, оставленное нам Марией
Башкирцевой, тем более, что эти страницы дневника в последнем по времени издании
Захарова подверглись сокращению, как и описание собора в Толедо.
“Я провела день в Эскориале... Наконец я видела, как во сне эту огромную глыбу гранита, мрачную, печальную, величественную. Я нахожу это великолепным; эта величественная
грусть очаровательна. Дворец напоминает по форме жаровню св. Лаврентия, что придает
ему отчасти вид казарм, извините за выражение; но он стоит среди выжженной местности, мрачной, волнообразной и производит глубокое впечатление своими гранитными стенами, толщиной в парижский дом, своими монастырями, колоннами, галереями, террасами,
дворами... Мы в королевских покоях, отделанных некрасивыми и слишком яркими обоями; впрочем, кабинет короля - прелесть; там есть двери с деревянными инкрустациями и с
украшениями из полированного железа и чистого золота; одна гостиная, обитая парчой, тоже прелестна. Какой контраст с комнатой Филиппа II! Этот тиран жил в голой и бедной
келье, выходящей в низкую мраморную часовню, которая, в свою очередь, сообщается с
церковью. Ему виден был из постели алтарь, и он мог в постели слушать мессу. Я не могу