Мертвый Пинкертон

Напротив дома бабушки, треть дома занимала молодая семья, отец, мать и двое дочерей, самой младшей из них едва исполнилось полтора или два года, звали её Вера, она ещё не умела говорить. Мне нравилось зазывать сестёр к себе и угощать китайской вишней. У них в огороде росла обыкновенная , она вызревала поздно. Китайская вишня вызревала раньше, и детям доставляло невыразимое удовольствие есть её плоды. Старшая сестра, моя ровесница, наевшись вишни, быстро уходила, она по неизвестной причине, скорее по несходству характеров, недолюбливала меня, младшая же капризничала, оторваться от вишни она могла либо,  наевшись до тошноты, либо когда её уводили с боем, в обоих случаях дело заканчивалось рёвом. Мы подолгу оставались с маленькой Верой вдвоём, сидели на лавочке под вишнёвым деревом, я держала в руках спелые плоды, Вера брала вишни с моей ладони и ела. Вера громко чавкала, сок струился по губам, щекам, подбородку. Она ела как поросёнок, через полчаса непрерывной еды, на её лице почти не оставалось места, не вымазанного  красным вишнёвым соком, тоже – с руками, грудью, шеей. После вишни Веру нужно было купать. Когда Вера  ела, она не замечала ничего вокруг. Мне нравилось, если рядом не было бабушки и брата, бабушка обычно вертелась на кухне, гремя сковородами и кастрюлями, залезать Вере под платьице и трогать её половые органы. Я была уверена в своей безопасности, ведь Вера не умела говорить, потом она ела вишню, не замечая ничего вокруг. Конечно, мне досталось бы, если б меня увидела бабушка, брат, Верина мама, папа или сестра, но я соблюдала осторожность. Когда я гладила Веру по лону, чувства мои, казалось, обострялись десятикратно. В семье, где я росла, сексуальный вопрос находился под запретом, считалось, что в восемь лет мне ещё рано что-то знать о взаимоотношениях полов, а меня сжигало любопытство, мне хотелось знать, почему девочки и мальчики должны спать раздельно, писать в разных туалетах, носить нижнее бельё, почему ходить без одежды, без трусов считалось стыдным. Если б Верино лоно могло дать ответ на мучавшие меня вопросы. Я гладила её по бёдрам, и странная дрожь бежала по моему телу, Я увлекалась, гладила Веру до боли, невнятные звуки дискомфорта жевавшей девочки останавливали меня. Я боялась прорвать ей девственную плеву, и не погружала свой палец далеко, только чувствуя мягкую, влажную, эластичную перепонку. Существовала опасность, что Вера расскажет о том, что я делаю с ней, жестами, но я не думала об этом.

Вера внезапно умерла от какой-то детской инфекции. Её похоронили на окраине городского кладбища, недалеко от железной дороги. Я на похоронах не присутствовала. Как на грех вызрела вся бабушкина вишня, и она тот день заставила меня шпилькой выковыривать из неё косточки, что бы затем сделать закрутки, сварить варенье или компот. Я сидела на пороге дома, выковыривала злосчастные косточки, беседовала о чём-то с бабушкой, занимавшейся тем же, и с ненавистью смотр ела  на ведро с вишней, так медленно пустевшее. Сердце моё разрывалось на части, меня до безумия влекло на кладбище. Не то чтобы мне было жалко Веру, детское сердце моё не знало тогда ещё ни любви, ни жалости, мне было интересно. Я тайно пошла на второй день. Не знала я, что бабушкин городок столь велик. На кладбище было несколько свежих могил, на них ещё не изготовили памятники, захоронения обозначались крестами, простыми насыпями, а у родителей Веры спросить, как разыскать дочь я не решилась, считая, что подобное любопытство они сочтут подозрительным. У меня имелись свои планы. Я не знала тления, мне было неизвестно, что трупы после смерти разлагаются.  Я думала, что Вера лежит в гробу сохранная, как резиновая кукла, её можно трогать, с ней можно играть. Она станет моим секретом. Одна из насыпей показалась мне короче других, здесь явно лежал ребёнок. Я достала принесённую в хозяйственной сумке короткую бабушкину лопату, она ей рыхлила грядки, и стала копать. Солнце светило ярко, хотя клонилось к вечеру, когда я промокшая от пота до нитки, задыхающаяся, добралась до крышки гроба. Трудно представить мой ужас, когда, разбив крышку гроба, я обнаружила, что ошиблась. Вместо Веры в гробу лежала сухонькая старуха, по её сморщенному лицу ползали длинные белые кладбищенские черви. Они ели её, на лице виднелись уже язвы. Но ещё больший страх охватил меня, когда, подняв голову я увидела, что с края могилы за мной наблюдают ещё три старухи, на этот раз живых. Привлечённые непонятным процессом, из свежей могилы вверх летела земля, они, пришедшие на кладбище, подошли ближе поглядеть. С криком бросив лопату и сумку, я выбралась из могилы по осыпающейся земле и бросилась бежать, не чуя ног. В местной газете написали, что в городе завелись гробокопатели, об этом судачила со мной бабушка…

Полина решила не довольствоваться последним разговором, а познакомиться с Ритой, подругой Ады, поближе. Она села на метро, потом проехалась на троллейбусе и скоро поднималась по лестнице подъезда дома Риты. Полина худела, поэтому предпочитала ходить пешком. Дойдя до восемьдесят шестой квартиры, Полина увидела молодого человека, спавшего мертвецким сном напротив лифта, привалившись спиной к стенке. По подбородку его бежала слюна, толстые ляжки широко расставлены, брюки расстёгнуты, одет не полностью, будто натягивала их на него чужая рука. Свитер и сорочка тоже находились в явном беспорядке. Полина покосилась на толстого человека, как раз сейчас громко всхрапнувшего, и позвонила в дверь. За дверью послышалось невнятное шуршание, кто-то пробежал, что-то упало, загремело. Полина нетерпеливо позвонила ещё. Дверь открыли. Рита, обесцвеченная до желтизны, завитая химией девушка, стройная, среднего роста, в торопливо накинутом цветном халатике, испуганно смотрела на Полину:

- А… Это вы? …

- Из агентства.

Рита смотрела через плечо Полины.

- Я думала милиция.

- Это ваш? – Полина кивнула на пьяного.

- Он жив? – прошептала Рита, от неё сильно пахло перегаром.

- Ещё как жив, - отвечала Полина. – Минуту назад такой храп издавал.

- Точно? – глаза Риты в панике бегали.

- Ручаюсь.

- Вы не могли бы ему пульс пощупать, а то я забыла на какой руке надо…

- Может мы голубиное перо ему к губкам подносить будем? Дайте же войти. Что же мы на пороге разговаривать будем?

Рита пропустила Полину в квартиру.

- Чай будешь? …- спросила и тут же разразилась истерикой. – Вы узнали его?! Конечно же, вы узнали его?!

- Господи, кто же он? – округлила глаза Полина.

- Журналист ТВ -6 Аркадий Хмельков! Смотрите "Скрытую камеру"?

- Иногда… Да, да… Припоминаю. Борец с криминалистом. Трибун. И как же он так нажрался?

Рита зарыдала, краска потекла по её щекам:

-Я его… клофелином…отравила… Понимаете, он негодяй. Он всех обманывает. Все мужчины- негодяи, им только одного нужно. Предложит работать на телевидении, быть в кадре, девушка поверит, накормит-напоит, а он переспит с ней и ноги. Он и Аду обманул. С него всё началось. Где она его подцепила его, не знаю.

- А ты где?

- В "Голодной утке", я тебе по телефону всего не могла рассказать. Ада у Завгороднего тогда работала. Хмельков говорит ей, мы тебе маленькую камеру дадим, поснимай незаметно, как риэлтеры с квартирами мухлюют. Она поснимала, они репортаж по телевизору показали. Завгородний Аду выгнал, а Хмельков кинул. Даже денег за материал не заплатил. Извини, говорит, нам с тобой работать больше неинтересно. А спать было интересно?!

- Успокойся, Рита, успокойся. Выпей вот чаю своего.

- Да не хочу я чаю! …Слушай, тебя как звать?

- Полина.

- Поля, не оставляй меня сегодня одну. Мне мужики, гады, всю душу изъели.

С неба сыпал редкий снежок. Стефан замедлил около " Макдоналдса". Оттуда вкусно пахло. За стеклянными дверьми виднелась неторопливо жующая публика. Чтобы не истязать желудок, Стефан отвернулся и ускорил шаг. Не так легко было утащить Пинкертона. Когда он оказывался рядом с ресторанами, то становился сам не свой. Забывалась вся дрессировка. Пройдя мимо памятника Герцену, Стефан вошёл в Литературный институт. Двери оказались нараспашку. Слева, в дежурке Данилы не было. Стефан прошёл к кабинету ректора, где обычно восседал Данила, когда дежурил. Дверь кабинета оставили открытой, внутри тоже никого не было. На столе лежали разбросанными   бланки института, работал компьютер – след человеческой деятельности. Стефан вышел в холл, принялся гулять туда-сюда. Пинкертон попытался пописать под бюст М.Горького, возвышавшегося посредине холла, и Стефан обратил на него более пристальное внимание. Бюст стоял на прямоугольном пьедестале. От нечего делать Стефан постучал по голове Горького, звук был гулкий, голова оказалась пустой. Оглядевшись по сторонам, Стефан осторожно снял запылённый бюст и отнёс его в туалет, поставил сбоку от унитаза лицом к стене. Через некоторое время Стефан отволок в туалет и пьедестал. По прежнему никто не появлялся. Пинкертон тихо повизгивал. Стефан вернулся в кабинет ректора. На недавно выведенном бланке Литинститута, он прочёл: " Справка выдана Дрябовой Полине Анатольевне в том, что она поступала в Литературный институт имени М. Горького и, хотя не поступила, блестяще проявила себя на всех турах и во время экзаменов, поэтому рекомендуется к поступлению в любой другой вуз России." Внизу стояла подделанная рукой Данилы, подпись ректора. Стефан набрал номер межгорода.