Страница 33 из 120
Получив эту добычу, Берли немедленно начал действовать. Хикфорд сразу же был арестован, но клялся, что не знает ключ к шифру. Зато другой приближенный Норфолка в испуге выдал существование тайника в спальне своего господина. Прибывшие туда посланцы Тайного совета обнаружили в тайнике письмо, где детально излагались планы антиправительственного заговора. После этого и Хикфорд, осознав бессмысленность дальнейшего запирательства, открыл ключ к шифру писем, отправленных в Шропшир. Теперь было уже несложно разгадать, кто скрывался под цифрами 30 и 40 в корреспонденции, привезенной Байи из Фландрии. Той же ночью Норфолк был арестован. Вначале он все отрицал, но поняв, что только полным признанием он может надеяться спасти жизнь, стал давать подробные показания.
Теперь можно было предъявить обвинения и епископу Лесли. Этот чревоугодник и поклонник прекрасного пола (ему приписывали несколько незаконных детей) не стал долго упрямиться, когда ему прозрачно намекнули, что он будет не первым католическим священником, отправленным на эшафот. «Глупо скрывать правду, если дело раскрыто», — нравоучительно заметил при этом почтенный прелат и заодно выдал многие другие секреты шотландской королевы, подтвердив, в частности, обвинение, что именно она организовала убийство своего второго мужа. Более того, епископ к этому присовокупил, что ему доподлинно известно об убийстве Марией и ее первого мужа, французского короля Франциска II, а также о попытке таким же путем избавиться от третьего мужа — Босвела, в чем ее не обвиняли даже самые яростные враги. Затем Лесли как духовное лицо настрочил Марии послание, в котором рекомендовал ей уповать на милости английской королевы и в дополнение ко всему составил льстивую проповедь в честь Елизаветы. «Этот поп — живодер, страшный поп!», — вскричала в ярости Мария, узнав о некоторых — далеко не всех — коленцах, которые выкидывал ее посол. Освобожденный от забот о собственной грешной плоти Джон Лесли мог с философским спокойствием наблюдать за казнью 2 июня 1572 г. герцога Норфолка в Тауэре. Епископ при том не утаил своего мнения, что участь Норфолка была бы не лучшей, если бы он женился на Марии Стюарт. Самого же Лесли, вскоре выпущенного из Тауэра и эмигрировавшего во Францию, ждали дальнейшие приключения на службе новых хозяев. А так как интересы его нанимателей часто находились в остром противоречии, Лесли не раз уличали в исполнении обязанностей шпиона-двойника, обвиняли в подделке государственных бумаг, воровстве и других столь же достохвальных деяниях.
В отличие от протестантской историографической версии, опиравшейся на правительственную точку зрения, католическая версия не имела подобного разработанного прототипа и приводит только отдельные скептические голоса современников событий. Ее сторонники использовали то обстоятельство, что наличие политической провокации признавала и традиционная версия, правда, не в подстрекательстве к заговору, а в способах его раскрытия — побуждению заговорщиков (Байи) к признанию того, что им было известно. Католическая же версия отводила правительственной провокации основную роль в организации заговора. Эта версия сводится, в основном, к следующему. Флорентиец Роберто Ридольфи и состоящий в свите епископа Лесли фламандец Байи были с самого начала агентами английской секретной службы. Что могло побудить итальянского банкира играть эту провокаторскую роль? Вероятнее всего, крупные денежные вклады в различные торговые предприятия, которые были бы конфискованы при отказе сотрудничать с ведомством лорда Берли. Роберто Ридольфи ездил к римскому папе, к Филиппу II и испанскому наместнику в Нидерландах герцогу Альбе и всюду получал отрицательные ответы на свои заманчивые предложения. Альба заметил при этом, что замышляемый заговор обречен на неудачу хотя бы уже потому, что в тайну посвящено слишком большое количество людей. Тем не менее Ридольфи и его посланец Байи, о прибытии которого в Дувр были заранее осведомлены английские власти, форсировали подготовку заговора, точнее, делали вид, что завершают такую подготовку. Надо учесть, что находившаяся под стражей Мария Стюарт и содержащийся под домашним арестом Норфолк могли знать об этих приготовлениях, в основном, только то, что им сообщал Ридольфи. Он вполне мог извещать их, что другая сторона — Мария Стюарт или Норфолк — заканчивают приготовления к выступлению. Сомнение вызывает и подлинность писем, привезенных Ридольфи из Англии от имени Марии Стюарт и герцога Норфолка. Банкир представил лишь расшифрованные копии этих писем. В письме Норфолка содержатся географические ошибки, которые вряд ли мог сделать сам герцог. Смелый и решительный тон письма Норфолка плохо вяжется с колеблющейся позицией герцога, которая известна из его подлинных писем. Также неправдоподобна откровенная поддержка Норфолком католицизма, который даже на эшафоте утверждал, что никогда не давал согласия на мятеж и вторжение испанцев, отверг «папу и его религию». Такой же фальшивкой, как письма Норфолка и Марии Стюарт, являлись известные только в копиях верительные грамоты, которые привез Ридольфи от шотландской королевы и герцога.
Согласно традиционной (протестантской) версии полное раскрытие заговора произошло, как выразился прокурор на процессе Норфолка, благодаря «чудесной случайности» — посылке секретарем герцога Хикфордом управляющему северными имениями Бэннистеру через посредство купца Томаса Брауна французского золота и зашифрованных писем для передачи шотландским лордам — сторонникам Марии Стюарт. Показания арестованных слуг герцога позволили отождествить его с лицом, скрывающимся под кодовым обозначением 40. Неясно, зачем было снова обозначать герцога цифрой 40, как в корреспонденции, привезенной из Фландрии, подвергая его тем самым смертельной опасности. Хикфорд не был хорошо знаком с Брауном, и непонятно, как он мог рискнуть пересылать с ним письма такой важности. Как Браун сразу же определил, что в запечатанном мешке лежит не 50 фунтов стерлингов в серебряной монете, а золото на значительно большую сумму? Ведь один фунт стерлингов в золоте весил во много раз меньше, чем в серебре. Допустим, это можно объяснить опытностью купца. Но быстрота, с которой он доставил мешок членам Тайного совета, свидетельствует о том, что у Брауна был опыт не только в определении по весу количества серебряных и золотых монет. Очень вероятно и то, что шифрованные письма были вложены в мешок только после того, как он попал в руки властей.
Слуги герцога Хикфорд и Бэннистер явно были не участниками, а жертвами провокации. Самые полные и чистосердечные признания не спасли их от приговора к жуткой «квалифицированной» казни (правда, не сохранилось документов о приведении приговора в исполнение). Другое дело — роль, сыгранная доверенным слугой герцога Уильямом Баркером, который принимал активное участие во всей истории с посылкой денег. Именно Баркер дал наиболее убийственные показания против Норфолка. Приговоренный судом к смерти за государственную измену Баркер уже 2 февраля 1572 г. получил королевское прощение. Причины такого почти молниеносного милосердия более, чем очевидны… Из показаний Хикфорда явствует, что Баркер ведал перепиской Норфолка с шотландской королевой. Как и Ридольфи, Баркер мог представить каждому из главных персонажей драмы намерения остальных в ложном свете.
О том, что Баркер был правительственным агентом, говорит и тот факт, что в руки властей попали едва ли не все письма, которыми обменивались Норфолк и Мария Стюарт, а также письма, присланные из-за границы Ридольфи, включая послание папы Пия V. Об этом послании Норфолк говорил, что оно было по форме ответом на его письмо римскому первосвященнику, которое он, герцог, и не думал посылать. Оно, следовательно, было также подделано Ридольфи. Норфолк не отрицал, что встречался с банкиром, но утверждал, что вел с ним переговоры исключительно по денежным делам. Он не отрицал, что ему были адресованы письма с обозначением адреса как 40, но уверял, что это были совсем другие письма и что Баркер, которого он именовал предателем, а также бежавший за границу секретарь епископа Лесли Кэтберт могли, зная шифр, вписать в эту корреспонденцию все, что им вздумается. Норфолку на суде было брошено обвинение, что он ничего не сообщил властям об этой переписке, но, может быть, ему нечего было сообщать.