Страница 43 из 56
День девчонка помнила хорошо. Среда. А где Эдик вывернул раствор, не приметила. Зато Фомин очень хорошо знал это место. Можно сказать, осмотрел досконально, хотя и издалека. На лужайке под одинокой сосной.
Все было именно так, как и предполагал Фомин. Типичное для строителей безобразие! Взбрело в голову прокатиться с девчонкой! А раствор денег стоит! И лес — наше богатство, его беречь надо!..
В городе Вязников никуда не заезжал. На обратном пути он загрузил на растворном узле новую порцию раствора.
Легкомысленная поездка в город со случайно встреченной девчонкой свидетельствовала, что Эдик распоряжался самосвалом фактически бесконтрольно. Причем всегда имел возможность свалить задержку на работников растворного узла. Там можно и полдня потерять, пока загрузят. Фомин об этом знал — как и все в Путятине.
Значит, в среду Эдик съездил попусту. Девчонка уж слишком поторопилась. В среду ювелирный отдел потому и был закрыт, что принимал новый товар. Однако в четверг или в пятницу — уже без девчонки — Эдик побывал у золотых витрин и был замечен заведующей отделом Тамарой Степановной Жуковой. А в субботу, как сообщила Жукова дотошному Вене Ророкину, Эдик приобрел золотое кольцо и золотой кулон — в подарок сестре на свадьбу. Однако в бригаде никто от него не слышал о предстоящем семейном торжестве. На свадьбу сестры его бы, конечно, отпустили без разговоров. Но Эдик уехал по телеграмме о болезни отца.
Фомин торжественно пожал могучую лапу Сироткина, поблагодарил за службу и пожелал новых успехов, также и в личной жизни.
Будь сейчас перед ним не Сироткин, а, скажем, Женя Журавлев, Фомин обошелся бы простыми словами. «Ну, ты молоток» или еще что-то дружеское. Но Сироткина хлебом не корми, а подавай официальную благодарность по всей форме. Ладно, не жалко. Фомин ему выдал все положенное — служебными словами, твердо, с металлом в голосе.
И секунды лишней не промедлил Сироткин по дворе управления. Умчался как вихрь. Инспектор Вороханова на крылечке своего флигеля только руками развела.
Нине Васильевне Ворохановой очень нужно было посоветоваться с более опытным Фоминым.
— Николай Павлович, я понимаю, вам сейчас не до моих проблем, есть дела поважнее…
Она еще ни о чем не попросила, но Фомин уже приготовился к капитуляции. Слабые и беззащитные — самый опасный противник. Уж лучше столкнуться с напористым наглецом. Даже с вооруженным преступником! Потому что на силу можно ответить силой. А тут… Сразу сдавайся, поднимай руки вверх.
— Ладно, выкладывай, что там у тебя.
Ничего нового Фомин не услышал. Старая песня.
— У меня ничего не получается, кривая правонарушений растет, число поставленных на учет увеличивается, придется подавать Петру Петровичу заявление об уходе…
Сегодня утром Нина Васильевна сделала, по ее словам, непростительную глупость — пошла домой к Рыжикову.
Пошла пораньше, чтобы застать всех дома. Родители Рыжикова уже давно поднялись, хлопотали по хозяйству, а он спал. И первое, что бросилось в глаза Нине Васильевне, когда она вошла во двор, был ящик с помидорами. Явно краденый. Точно такие ящики Нина Васильевна видела на рынке у спекулянта. И видела, что Рыжиков помогал спекулянту разгружать ящики. Конечно, не задаром. Но за мелкие услуги спекулянты не платят полными ящиками при цене помидоров три рубля за килограмм. Впрочем, родители и не стали покрывать сына. Увидели Нину Васильевну и буквально в крик. Особенно мать: «Да забирайте его, ирода окаянного!..»
— Что же это такое, Николай Павлович, — с горечью рассказывала она. — За человека еще можно и нужно бороться… Но если от него отступаются самые близкие… Нет, я так больше не могу!
Нина Васильевна, конечно, разбудила бедного Павлика и пыталась вызвать на разговор. Но он на откровенность не пошел. И вид у него был ужасный, глаз подбит.
— Всей его компании вчера крепко досталось, — заметил Фомин. — Надо бы узнать, от кого. Есть сведения, что и у нас появились «фураги».
Нина Васильевна скорбно понурила голову.
— Ну, вот видите… Опять я виновата, недоглядела!
Рыжиков ей, конечно, ни на каких «фураг» не жаловался. Насчет ящика помидоров заявил, что это его честный заработок. А грибов и ягод он якобы никогда ни у кого не отбирал. Но из крика матери Нина Васильевна поняла, что Рыжиков врет — отбирал…
— Я стала говорить с ним о школе. Напрасный труд. Он заявил, что с ученьем уже «завязал», хватит. Ему охота работать, но никто не берет.
Фомин недоверчиво хмыкнул: Ханя хочет работать? Что-то не верится.
— Нет, он в самом деле пытался, — сказала Нина Васильевна. — Пришел в продмаг: «Возьмите подсобником — это моя мечта». Но разве может быть у человека в юности такая мечта? Я ему объясняю: «Не хочешь учиться в школе, поступай в ПТУ». И знаете, как он на меня посмотрел?
— Знаю, — сочувственно произнес Фомин, — Рыжиков на тебя посмотрел свысока. И тем не менее ты продолжала его уговаривать. Никуда ты, Нина, из милиции не уйдешь. До пенсии прослужишь в инспекции по несовершеннолетним. У тебя все?
— Нет! У меня еще такое! Даже не знаю, с чего начать…
— Начни с начала, — посоветовал Фомин.
Она рассказывала сбивчиво, но мало-помалу ход событий начал проясняться.
Значит, занявшись по просьбе участкового Журавлева «Болотной крысой», Нина Васильевна с помощью своей картотеки коллекционеров установила, что машинка это ценная, в Путятине пока имелся лишь один экземпляр знаменитого английского вездехода и находился он у Максика Галкина.
У Максика, как удалось выяснить Нине Васильевне, была лучшая в городе коллекция автомобильчиков, собранная при помощи отца, зубного техника Галкина. Но в настоящий момент коллекции уже нет. Максик разорен. Вылетел в трубу. Полное банкротство, как в романе из жизни капиталистов. Крупная акула разинула пасть — хап! — нет Максика.
Акула в Путятине! Фомин иронически хмыкнул. Ну, ну… Обошлись бы отечественной зубастой щукой. Нине надо держаться подальше от Киселя. Ничему полезному она у него не научится. Только мудрить.
А история с коллекцией Максика Галкина — действительно безобразие. Какой-то барыга заполучил всю коллекцию в уплату долга.
— Откуда у Максика появился долг?
— Промахи при обмене. Максику льстило, что с ним на равных общаются ребята постарше. Верил в дружбу, хотел ее сохранить. А долг рос и рос…
Всю эту историю Нине Васильевне, конечно, рассказал не сам Максик. И не его отец. Нина Васильевна считала, что Галкин еще ничего не знает. Ниточку к старшему «другу» Максика ей дали разговоры с юными коллекционерами. Сложив вместе все недомолвки, она пришла к выводу, что есть в Путятине барыга, считающийся среди мальчишек крупнейшим знатоком и верховным судьей при разборе всех спорных ситуаций.
— Не просто «считающийся», — поправил Фомин. — Наверняка знаток!
Взрослые дяденьки, с которыми он водил дела в пору увлечения голубями, бывало, говорили про зобастых и трубастых так, что заслушаешься. Голубиную охоту любили до самозабвения и знали все ее тонкости. Но малых и глупых обирали без зазрения совести, могли всучить больного голубя, а то и чужого, приманенного.
Однако голубятник-барыга всегда на виду, птицу в сундук не упрячешь. Коллекционера, обдуривающего ребят, найти и уличить труднее. Тем более что обмен принято вести не на глазах у широкой публики, коллекционеры меняются один на один.
— Я еще не совсем уверена, — рассказывала Нина Васильевна. — Но факты упрямая вещь. Мне Владимир Александрович однажды приводил в пример выдающегося исследователя Арктики Визе. Изучая морские течения, Визе пришел к выводу, что в Карском море есть неизвестный науке остров. И даже точно указал, где остров находится. И потом этот остров нашли и назвали именем ученого… Вот и я таким же путем установила сначала, что есть какой-то барыга, обманувший Максика Галкина, а потом добралась до имени. И тогда…
— Кто же им оказался? — нетерпеливо перебил Фомин. Пример с арктическим островом показывал, как далеко зашло вредное влияние Киселя.