Страница 8 из 67
И Андрей Тимофеевич совершенно справедливо считал, что коммунизм покончит с противоречием между личным и общественным, что общественный прогресс более не будет приводить к личным трагедиям, — наоборот, — будет способствовать личному счастью. А это означало, что жизнь его сына пройдет ровно, спокойно, счастливо; лишь по книгам узнает он о нужде, каторжном труде, переутомлении; ему никогда не придется рисковать жизнью, и он не поседеет к сорока годам.
Так думал Андрей Тимофеевич. И не только думал, но и прилагал все усилия, чтобы направить сына в общее, как ему казалось, русло, чтобы избавить его от лишних переживаний, волнений, трудностей…
А Батыгин — Батыгин был из другого, чуждого Андрею Тимофеевичу мира. Он еще сохранил в душе лихорадку прошлых эпох, он нес с собою риск…
…Виктор вернулся домой притихший, замкнутый. Андрей Тимофеевич и Лидия Васильевна принялись расспрашивать его, но Виктор отвечал сбивчиво, неохотно. Тогда Андрей Тимофеевич, возвращаясь к старой теме, сказал сыну, что они с матерью против его увлечения астрогеографией…
А Виктор, почти не слушая, думал о своем.
— Николай Федорович говорит, что право на подвиг нужно заслужить, — вместо ответа сказал он.
— Что это еще за вздор? — насторожился Андрей Тимофеевич.
— И я заслужу его! — твердо сказал Виктор. — Но как заслужить? Что нужно еще делать?
Андрей Тимофеевич и Лидия Васильевна молчали. Виктор так и не получил совета.
6
Через неделю начался новый учебный год, и Виктор отправился в школу. Во всех социалистических странах недавно было введено всеобщее высшее образование. Учение продолжалось восемнадцать лет: поступали в школу с семи, а кончали в двадцать пять.
С восьмого класса в школах вводилась производственная практика: два часа в день, после занятий в классе, каждый подросток работал на заводе или в мастерских под наблюдением опытных мастеров-педагогов. До девятого класса включительно все дети занимались по единой, обязательной для всех программе. Но начиная с десятого класса учащиеся разделялись на «потоки»: математический, гуманитарный, биолого-географический, технический, в соответствии со своими наклонностями.
Виктор Строганов учился в одиннадцатом классе биолого-географического потока, но астрогеография у них еще не преподавалась. Несмотря на осложнившиеся отношения с Батыгиным, Виктор знал, что не отступит от задуманного и все равно станет астрогеографом. Он не изменил своего режима и по-прежнему много тренировался. Он пошел к врачам, и они подтвердили, что его детская болезнь — вестибулярная недостаточность — преодолена, что у него прекрасно развито чувство равновесия и безупречная координация движений. Он уговорил знакомого врача проверить реакцию его организма на возбуждающие, успокаивающие, тормозящие препараты, на внезапное сильное волнение, и врач констатировал высокую эмоциональную устойчивость юноши. Он продолжал приучать себя к малообъемной, но калорийной пище… Но Виктор постоянно помнил, что всего этого мало, — помнил о словах Батыгина, а посоветоваться ему было не с кем.
Виктор и хотел и боялся пойти к Батыгину, чтобы еще раз поговорить с ним. Он обещал ему заслужить право на подвиг, но ведь он еще не заслужил его…
После долгих колебаний Виктор все-таки пошел к Батыгину. Вечер был холодный, снежный, и Виктор поверх костюма надел легкую теплую куртку из синтетической шерсти.
Лет десять назад, когда Виктор был совсем маленький, многие еще ходили в тяжелых и некрасивых, похожих на балахоны с отверстиями для головы пальто и шубах. Теперь их никто не носил — все предпочитали не менее теплые, но несравнимо более удобные куртки и жакеты из тонкой шерстяной материи.
Войдя во двор, Виктор посмотрел на окна батыгинской квартиры — свет не горел в них. Чтобы не замерзнуть, дожидаясь Батыгина, Виктор принялся быстро ходить по двору. За этим упражнением и застал его Батыгин, неожиданно вышедший из-за угла. Виктор, растерявшись, замер по стойке смирно.
— А! Пришел-таки! — удовлетворенно сказал Батыгин.
— Мне бы книжку… — хмурясь, попросил Виктор.
— Книжку или не книжку, пойдем.
Все в квартире Батыгина свидетельствовало о полной освобожденности ее хозяина от древней, сковывающей душу власти вещей, от тесного и затхлого мирка приобретательства, наивной гордости собственностью… Виктору казалось, что у квартиры как бы не существует стен, что она совершенно не отделена от безграничного мира. Батыгин не терпел в квартире ничего лишнего, не любил громоздких, с претензией на роскошность вещей. Легкая пластмассовая мебель, выделанная под дерево, не загромождала комнат, и в квартире было просторно, свежо. Спартанской простотой отличалась и комната самого Батыгина с письменным столом, небольшим количеством книг, широкой жесткой кроватью, прикрытой тонким одеялом… Никаких украшений — только две фотографии висели над письменным столом.
На одной из них Батыгин, — еще молодой, в красивом рабочем комбинезоне, — стоял с товарищами на ракетодроме. А на второй Виктор узнал уже ставший привычным по снимкам лунный пейзаж — черные ребристые скалы, — а человека в скафандре он узнать не смог, но решил, что это сам Батыгин.
И только растений в квартире было, пожалуй, больше, чем следовало, — и вьющихся по окнам цветов, и пышных бамбуковых пальм, и драцен, и кактусов, и агав…
Виктор так и не смог побороть неловкости. Он взял книгу о Марсе и стал прощаться, но Батыгин не отпустил его.
— Поужинаем вместе, — сказал он.
Батыгин и в еде был умерен, но ужинал долго — просматривал за едой корреспонденцию, разговаривал. По вечерам к нему обычно заходили знакомые — давние приятели его или жены, Анастасии Григорьевны. Круг их с годами редел, а полтора года назад умерла и жена Батыгина…
Батыгин тяжело переносил утрату. Он любил жену трудной, эгоистичной любовью человека, считающего, что жизнь его близких должна так же безраздельно принадлежать науке, как его собственная, — но любил, любил с первого до последнего дня…
За ужином Виктор рассказывал о себе, о школе и все присматривался к Батыгину, стараясь понять, как тот относится к нему теперь. Но Батыгин держался просто, ровно, и Виктору не удалось прийти ни к какому заключению…
…После квартиры Батыгина собственный дом показался Виктору тесным, душным. Он впервые с неприязнью подумал, что родители зря так увлекаются приобретением всяческих вещей — и дорогих старинных, и автоматов новейших марок, которых еще ни у кого нет. Вещи — они всегда отгораживают человека от остальных людей; приобретательство — оно от неверия в других, от стремления защититься, обезопасить себя на будущее. Но разве тот мир, в котором жил Виктор, не гарантировал всех людей от превратностей судьбы, не гарантировал им обеспеченное будущее? И разве имеет смысл сейчас какое бы то ни было накопление?.. Чем-то очень старым повеяло на Виктора от квартиры, в которой он жил, — старым и чуждым…
7
В следующий раз Виктор осмелился зайти к Батыгину только в самом начале весны. Они сидели в кабинете, когда неожиданно включился квартирный микрофон и женский голос спросил из подъезда, нельзя ли видеть Николая Федоровича.
— Поди, пригласи, — попросил Батыгин.
Виктор открыл дверь и увидел перед собой незнакомую девушку — невысокую, худенькую; ему тотчас показалось, что он встречался с ней раньше, что на него уже смотрели эти удивленные и в то же время задумчивые светло-карие глаза.
Он молча посторонился, пропуская девушку в коридор, помог снять пальто. Она медленно, словно ей это было очень трудно, подняла на Виктора глаза и сказала:
— Спасибо.
А он поймал себя на ощущении, что есть в облике девушки что-то, исключающее в ее присутствии резкие движения и громкие слова, что-то обязывающее сразу подчиняться ей. Черное платье с белым воротничком, оттенявшим смуглое лицо, очень шло девушке, и Виктор невольно окинул ее быстрым взглядом.