Пояс жизни

Человек необыкновенной силы, тяжелоатлет, преодолевший на XXIII Олимпийских играх заветный двухсотдвадцатикилограммовый рубеж в толчке, он в раздумье забавно сморщил нос, и лицо его приняло мальчишеское выражение. Он, собственно говоря, ни к кому не обращался, он просто советовался вслух с самим собой, потому что даже Батыгин не мог соперничать с ним в знании сельского хозяйства.

— Все равно где начинать, — сказал Виктор. У него, как и у всех прочих, в потном кулаке была зажата горсть зерна; как и все, он лелеял мечту первым бросить свою горсть в борозду. — Не будем же мы всю Венеру перепахивать, так посеем…

— Молчал бы! — посоветовал Мишукин. Он нагнулся, взял щепоть грунта, растер между пальцев. — Сыровата земля, — вздохнул он и взглянул на небо, словно надеясь, что сейчас ветер развеет облака, и всю округу зальют жаркие солнечные лучи. — Сыровата земля, — повторил он, и все с почтением слушали.

«Сыровата земля»… Эти слова никого не удивили. Как-то само собою слово «земля» обрело и на Венере права гражданства. Говорили: «копать землю», «разгребать землю», «теплая земля», и веяло от этих слов родным, близким, примиряющим людей с новой «чужой» планетой…

Все были настроены на торжественный лад, и каждый по-своему переживал приближение знаменательного момента — начала сева. Одним хотелось в эти минуты помолчать, другие тихо перешептывались, третьи улыбались каким-то своим мыслям. А Безликова неудержимо потянуло произнести речь, дать дополнительную справку.

— Д'узья мои! — проникновенным голосом сказал он, картавя от волнения сильнее, чем обычно. — Д'узья! Сейчас мы с вами станем свидетелями исто'ического све'шения события, о кото'ом благода'ные потомки будут с восхищением 'ассказывать д'уг д'угу. Что значит сеять, д'узья? Вы, наве'ное, помните, что все в ми'е 'азвивается. Но 'азвитие это не есть п'остое накопление тех же самых п'изнаков. Нет! Оно сове'шается по спи'али, идет от низшего к высшему, това'ищи, и в свете этого положения наш сев п'иоб'етает особое значение, он знаменует новую качественную ступень! И мне очень жаль, что кое-кто из выступавших 'анее, — тут «философ» покосился на Виктора, — недооценивает значения этого выдающегося акта.

Безликов умолк и застенчиво улыбнулся.

Мишукин отдал последние инструкции своим рьяным, но не очень надежным помощникам, из коих Безликов, хоть он и вызвался помогать добровольно, казался ему особенно ненадежным…

Трактор плавно двинулся с места, стальные лемеха врезались в мягкий грунт и вывернули первые пласты. На сеялках еще не успели открыться диски, а сторонники прадедовских приемов уже начали швырять зерно горстями. Некоторое время все бежали за трактором, смотрели, как вспарывают плуги поверхность Венеры, как аккуратно кладут зерно в борозды диски и засыпают ли его бороны…

— Все равно — птицы не склюют, — пошутил кто-то. — Пошли работать.

Да, необычно выглядела эта пахота: не вились грачиные стаи над свежими бороздами, не разбегались врассыпную вывернутые из своих норок полевки, не оплетал подмаренник стертые до блеска лемеха… И все-таки это была пахота, и не только пахота, но и сев, а строители Землеграда верили, что наступит и пора жатвы.

А через полчаса землеградцы проводили вертолет, который отправился на поиски астроплана № 2.

… Вечером разыгралась первая буря. Облака потемнели, снизились над океаном, и он тоже потемнел, насупился, грозно поднялись волны, пытаясь достать и смыть тучи, но, убедившись, что достать их невозможно, нестройными рядами бросились на берег, как будто хотели во что бы то ни стало затопить его… Захлебнулась первая атака, и ненадолго притихло. Низкие волны, заискивая, мягко шлепались об утесы, ластились к песчаным пляжам. А потом новый порыв ветра пронесся над океаном, и — словно мурашки по спине — темная рябь прошла по волнам.

— Держись теперь, — сказал Батыгин. — Сейчас такое начнется! — И посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет.

— Может быть, они уже миновали полосу бури, — Виктор тоже с тревогой глядел в ту сторону.

— Все может быть, — ответил Батыгин. — Все может быть. В этом-то и беда…

Последних слов Виктор не расслышал. Между низкими тучами жарко вспыхнула оранжево-золотистая молния, и до Виктора сначала донеслось шипение облаков, напоминающее звук рвущейся ткани, а затем небо раскололось со страшным грохотом, и почва под ногами вздрогнула. Виктор пригнулся, будто ожидая, что на голову ему сейчас обрушится небесный свод, и едва поборол желание броситься в ближайший дом и укрыться от грозы. Он взглянул на Батыгина. Тот стоял все так же неподвижно, смотрел вдаль, и Виктору вдруг показалось, что это не живой Батыгин, а отлитый из бронзы, которого никакие бури не смогут опрокинуть. Огромные океанские валы, рушившиеся на берег, распластывались у его ног и лизали сапоги.

— Пойдемте, Николай Федорович, — позвал Виктор.

— Да, пойдем, — согласился тот.

Но в это время Батыгин увидел Мишукина с помощниками — они бежали к поселку.

— Подождем наших, — сказал Батыгин.

Снова зашипели над головой облака, а дальше все произошло, как в немом замедленном кино: одновременно ударил гром, и чья-то невидимая рука подняла над землею Мишукина с товарищами и разбросала в разные стороны.

— Молния! — крикнул Батыгин, но Виктор только заметил, как открылся и закрылся его рот.

Батыгин побежал к упавшим, и Виктор бросился следом за ним. Двое из них встали, а трое, в том числе Мишукин и Безликов, продолжали лежать. Когда Батыгин и Виктор подбежали к ним, один из вставших снова сел, вид у него был испуганный, недоумевающий.

— Встать! — приказал Батыгин. — Быстро к дому!

Виктор и Батыгин не без труда подняли с земли тяжелое, беспомощно обмякшее тело силача Мишукина. Они не сделали и трех шагов, как сплошной стеной хлынул ливень — что там земные тропические ливни! — и все моментально вымокли.

Когда герметические двери домика закрылись за внесенными в помещение трактористами, буря как будто немножко отодвинулась от Землеграда — стало тише, только дождь хлестал в окна.

— Искусственное дыхание, — приказал Батыгин. — Всем троим. Немедленно.

Все, кто был в домике, бросились исполнять распоряжение.

— Что слышно о Травине?

— Связи с ним нет, — ответил Костик; он один не принимал участия в общей суматохе и продолжал настойчиво посылать позывные в эфир.

Через сорок минут у богатыря Безликова восстановилось дыхание, но двое других еще не подавали признаков жизни.

У Костика по-прежнему не налаживалась связь с вертолетом. Батыгин ходил по комнате большими тяжелыми шагами. Виктор видел, что он плохо себя чувствует, но крепится: он побледнел и, когда думал, что никто не смотрит на него, прикладывал широкую ладонь к сердцу.

— Вы легли бы, Николай Федорович…

Но Батыгин только отмахнулся.

Первое, что увидел Безликов, когда сознание вернулось к нему, были ноги — большие ноги в больших ботинках, прочно упиравшиеся в пол. «Почему? — спросил себя «философ». — Почему здесь ноги? Что им нужно?» Силы еще не вернулись к Безликову, он устало прикрыл глаза, и вопросы остались без ответа. Потом Безликов почувствовал, что кто-то бережно приподнял его голову и подложил подушку. «Почему? — снова спросил он себя. — Почему я лежу?» На этот вопрос он постарался ответить, и в его замутненном сознании воскресла самая яркая картина минувшего дня: трактор, люди и он, Безликов, произносит волнующую речь… Долго больше ничего не удавалось ему вспомнить, но вдруг он увидел совсем рядом, прямо перед собой сосредоточенное лицо тракториста Мишукина. «Славный парень! — чуть приметно улыбнулся Безликов. — Сеятель! Так сказать закон отрицания отрицания — из зерна растения, из растения — зерна…»

— Вы легли бы, — сказал кто-то совсем рядом, и Безликов удивился — он же и так лежит! — Николай Федорович, легли бы, — продолжал голос.