Страница 20 из 49
Деккер делает паузу и продолжает:
— Когда мы вернулись, Сюзанне пришлось стирать его брюки. Она была в ужасе. Так что Сюзанна — это мой самый надежный свидетель. Если бы Рюссака убил я, то в крови была бы моя одежда, а не Бюиссона. Брюки, наверное, еще и сейчас у нее. Что до отпечатков, то возможно, что я касался револьвера, не помню, все оружие лежало в одной куче.
— Последний вопрос, Роже: кто такой Франсис?
Он пожимает плечами, давая мне понять, что не знает. Настаивать бесполезно. Я протягиваю ему протокол и ручку. Он подписывает его, не читая. Я убираю все в портфель и встаю. Прежде чем позвать охранника, я спрашиваю Деккера:
— Трудно сидеть в одиночке?
Он снова пожимает плечами.
— Послушай, если ты захочешь мне что-нибудь сообщить, дай знать. Я отвезу тебя для допроса на улицу Соссе.
В его взгляде блеснул огонек. Я догадываюсь, о чем он думает. Отныне все его мысли будут сосредоточены на возможном побеге во время переезда из Санте на улицу Соссе, что ему уже однажды прекрасно удалось, когда он бежал из тюрьмы Клерво.
Я покидаю Санте. Завтра я отправляюсь в другую тюрьму, Фресн, чтобы допросить Нюса.
С убийством Рюссака все прояснилось, но на свободе остаются еще двое преступников: Эмиль Бюиссон, которого я никогда не видел, и этот Франсис, которого я должен идентифицировать, потому что он может вывести меня на след убийцы.
17
Из всех тюрем я предпочитаю тюрьму Фресн. Здесь чисто, светло и спокойно. Кроме того, это великолепная загородная прогулка. Автобус пересекает сначала Монруж, затем Кашан и выезжает наконец на авеню Либерте. Я выхожу из автобуса и иду по длинной аллее, ведущей к центральным воротам тюрьмы, в которые меня впускает улыбающийся охранник. Я пересекаю просторный двор и вхожу в центральное здание. Паркет в коридоре блестит как зеркало.
Я вхожу в зал и подхожу к длинному, покрытому зеленым сукном столу, за которым возвышается высокое кресло. Перед столом стоят ряды стульев. Я сажусь на стул и жду, когда любезный охранник приведет ко мне Нюса.
Сегодня утром у меня хорошее настроение. Накануне я рано лег спать и хорошо выспался. Марлиза была очень нежна со мной ночью, и утром я вознаградил ее, принеся ей кофе в постель.
Я думаю о том, как я построю допрос Нюса. Буду блефовать с отпечатками пальцев, как я это уже проделал с Деккером.
Дверь открывается, и в зал входит в сопровождении охранника Жан-Батист Бюиссон. Он подходит ко мне и садится напротив. Он среднего роста, и у него хорошая, крепкая фигура. У него прямой, почти аристократический нос и красиво очерченный, чувственный рот. Но его взгляд, то ироничный, то жесткий, и квадратная челюсть свидетельствуют о большой энергии и сильной воле. В целом он больше похож на офицера запаса или инженера, чем на преступника.
Контраст с Деккером просто поразительный. Насколько тот держится скованно и недоверчиво, настолько Нюс расслаблен и открыт.
Я раскладываю на столе бланки протокола, перекладываю их копиркой, достаю ручку, но меня не оставляет предчувствие, что все это мне не понадобится. Несмотря на строгий режим, в котором содержится Нюс, он не утратил ни своей воли, ни уверенности в себе. Он в прекрасном настроении и смотрит на меня насмешливыми глазами, в которых больше апломба, чем вызова. Он кладет на стол руки, прочищает горло и первым начинает разговор:
— Как тебя зовут, легавый?
Откровенно говоря, я несколько теряюсь:
— Почему тебя это интересует?
— Видишь ли, — говорит он, — я люблю знать, с кем имею дело. Если человек со мной откровенен, разговор получается, а если нет, то салют!
Я понимаю, что нельзя идти у него на поводу, но тем не менее отвечаю:
— Борниш.
— Странное имя! — говорит Нюс, поморщившись. — Хорошо, Борниш, что ты хочешь?
Не знаю почему, но мне не удается говорить ему «ты», словно он навязал мне дистанцию и уважение.
— Я хочу поговорить с вами об убийстве Рюссака. Отрицать что-либо бесполезно, потому что Деккер все рассказал, и я пришел сюда только для проформы.
— У тебя не будет сигареты, Борниш? — спрашивает Нюс, протягивая руку.
Я достаю ему пачку «Филип Моррис». Нюс подмигивает мне, берет три сигареты, убирает две в карман пиджака, а третью вставляет в рот.
— Я выкурю их позже, думая о тебе, — объясняет он. — А огонь у тебя найдется?
Я протягиваю ему зажигалку. Нюс откидывает голову назад, с наслаждением делает несколько затяжек, пуская дым в потолок. Неожиданно он спрашивает:
— А кто такой этот Деккер?
Он видит, что я готов взбеситься от его вопроса, поэтому он не дает мне времени что-либо сказать.
— Послушай, малыш Борниш. Похоже, ты славный парень, к тому же не выглядишь дураком, поэтому я буду с тобой откровенен. Мне пятьдесят лет, и если бы мне давали тысячефранковый банкнот за каждую беседу с легавым, то я бы уже давно был рантье. Я не знаю ни Деккера, ни Рюссака. Ты можешь выколоть мне глаз или подвесить к потолку, но больше я тебе ничего не скажу. Ты знаком с таким понятием, как срок давности? Так вот, я охотно поговорю с тобой обо всем, что было до тридцать седьмого года. Но после… извини, потеря памяти…
Он смотрит на меня откровенно насмешливым взглядом, и я понимаю, что настаивать бесполезно и что если мы и дальше будем продолжать игру в кошки-мышки, то мышкой буду я.
Я убираю в портфель листы бумаги и делаю последнюю попытку:
— Поступая таким образом, вы вредите своему брату, так как подозрение падает на него.
Он разражается громким смехом:
— Если ты думаешь, что Эмиль не в состоянии постоять за себя, ты заблуждаешься, мой дорогой Борниш.
Я смотрю на часы: без двадцати десять. Наша беседа закончилась, едва начавшись. Но мне хочется немного поболтать с Нюсом, так как он интригует меня.
— Из вашего досье мне известно, что вы совершили кругосветное путешествие. Разумеется, до тридцать седьмого года.
— Это правда, малыш, — снисходительно говорит Нюс, гася сигарету о зеленое сукно. — Это было после моего побега из Милузы. Я, как всегда, был осужден без всякой вины… Эмиль находился на свободе и устроил мой побег…
— В чем, в чем, а в неблагодарности вас нельзя обвинить, ведь вы тоже помогли ему бежать из Вильжюиф.
— Мой дорогой Борниш, не валяй дурака. Мы договорились не касаться событий, произошедших после тридцать седьмого года.
— Хорошо. Вы были приговорены к восьми годам лишения свободы за кражу и попытку убийства, не так ли?
— Верно. Но я был невиновен, поэтому я не хотел сидеть в тюрьме и решил перебраться в больницу. Однажды ночью Эмиль и Куржибе должны были приехать за мной на тачке. Побег был назначен на двадцать первое ноября тридцать четвертого года. Ты понимаешь, что в тот день я нервничал. Эмиль раздобыл для меня фальшивый паспорт, чтобы я смог уехать за границу. Чтобы попасть в больницу, мне пришлось сломать ногу: ничего лучшего я не смог придумать. Я сел на стул, положил правую ногу на кровать, взял в руку табурет и поднял его как можно выше. Я ударил по ноге так, что из глаз посыпались искры, но кость оказалась невредимой. Я повторил процедуру несколько раз, ударяя по одному и тому же месту. Я был весь в поту и на грани потери сознания… Наконец раздался сухой треск, и я полностью отключился. Когда я пришел в себя, я лежал на больничной койке, а моя нога была в гипсе. Я выиграл.
Ночью сестра принесла мне снотворное, и я сделал вид, что проглотил таблетку. Я спросил у нее, который час. Было без десяти двенадцать. Эмиль должен был подъехать к воротам в полночь. Я забыл тебе сказать, что в палате нас было четверо. Я встал с кровати и допрыгал до кровати соседа, чтобы взять его костыли. Он начал вопить, так что мне захотелось оглушить его графином. Он заткнулся. Я вышел в коридор в пижаме и на костылях. Мне повезло: дежурный охранник куда-то отлучился. Медсестра, проходившая мимо, улыбнулась мне и указала в сторону туалета. Я спокойно дошел до входной двери, никого не встретив. Эмиль разговаривал с ночным сторожем, чтобы отвлечь его внимание. Основания костылей были обшиты резиновыми подушечками, так что я вышел на улицу совершенно бесшумно. Сидевший за рулем Куржибе вышел из машины, чтобы поддержать меня. Немного погодя в машину сел Эмиль, и мы поехали. Дай мне еще одну сигарету, Борниш.