Гангстеры

Напротив него, на уютном канапе, сидят Ноди и Фефе и дегустируют виски, предложенное им Корнелиусом. Аттия и Бухезайхе присоединяются к ним. «Как он изменился, — думает Лутрель, глядя на Большого Жо. — Что значит несколько месяцев сытой приятной жизни. Его впалые щеки заметно округлились».

В комнату, щебеча, входят женщины. Маринэтта, таскающая повсюду за собой своего голубого песца (несмотря на жару), усаживается на ручке кресла Пьера. Сесиль придвигается к Корнелиусу, почти утонувшему в бархате. Ноди обнимает за плечи Пьеретту, красота которой не затмевает красоты хозяйки дома. Аттия, Бухезайхе и Фефе поглядывают на Сесиль, как на женщину своей мечты. Время проходит в разговорах, в воспоминаниях о войне, когда мужчины были мужчинами, не то что нынешнее поколение нерешительных увальней. Одним словом, прогнозы на будущее мрачные.

— Необходимо как можно скорее наполнить кубышку и вложить деньги в чистое дело, — замечает Лутрель. — Когда полиция будет очищена от скверны и реорганизована, то будет уже поздно.

Все соглашаются и умолкают. Каждый думает о себе, о своей жизни, о том, кем он мог бы стать, и кем он стал, и кем хотел бы стать. Лутрель испускает глубокий вздох и обращается к Корнелиусу:

— Где можно поговорить, чтобы не наскучить женщинам?

— В спальне Сесиль.

Мужчины поднимаются, не выпуская из рук рюмок, и покидают салон с видом заговорщиков. Бухезайхе опускается на маленький диван и на секунду задерживает взгляд на своем отражении в венецианском зеркале над письменным столиком. Жо Брахим Аттия, вспомнив о своем алжирском происхождении, присаживается на корточки на бархатистом ковре. Фефе седлает стул, предназначенный для игры на арфе, Ноди утопает в глубоком кресле, а Лутрель устраивается на кровати Сесиль. Через несколько минут в комнате повисает облако голубого дыма. Корнелиус выходит, прикрывая за собою дверь. Лутрель прочищает горло.

— После операции на Лионском вокзале в делах наступил застой. Мы могли бы уже купаться в золоте, а вместо этого провалили операцию в Экс-ан-Провансе. А ведь дело было проще простого, рассчитано до мелочей, до секунды. И что же? Портфель вырвали из рук банковского служащего, а в нем смехотворная сумма, всего триста пятьдесят девять тысяч франков. И никому не пришло в голову выхватить сумку идущего сзади директора, в которой было три миллиона! Так работают только идиоты…

Все молча слушают обличительную речь шефа, произносимую высокомерным тоном. Аттия пытается разрядить атмосферу:

— Пьер, ты прав, но если бы ты попал в Маутхаузен…

— Жо, с Маутхаузеном покончено! Забудь о нем, — резко обрывает его Лутрель, которого алкоголь делает агрессивным. — Или вы думаете, что если Жо купил себе бистро в пригороде, где живет его семья, или Рэймон дарит своей подружке кольца от Картье, если Абель посылает деньги своей матери, если Фефе покупает себе дюжину серых костюмов, если Бухезайхе разоряется на Блошином рынке, тратя деньги на коллекционирование оружия СС, то это значит, что мы можем ликовать?

Он снова кашляет.

— Меня мучает жажда.

Фефе пользуется случаем, чтобы улизнуть в салон и не слушать упреков шефа. Он возвращается с бутылкой виски в руках, наполняет рюмку Лутреля, садится на место и спрашивает:

— Тебе принести воды?

Наступает новая напряженная пауза. Лутрель скрипит зубами, опрокидывает в себя рюмку. Фефе тотчас же ее наполняет. Выпив, Лутрель продолжает глухим голосом:

— Мне показалось, что я имею дело с крутыми ребятами, с депортированными, с сопротивленцами, с гестаповцами. Но я вижу, что связался с бакалейщиками. Какое разочарование! Скажу вам напрямик: если вы не изменитесь, я подберу себе другую команду. Желающих предостаточно… и по-настоящему жестких. Тем более что я задумал самый фантастический налет в моей жизни. И я не хочу, чтобы он сорвался из-за каких-то жалких типов.

Ноди и Аттия незаметно переглядываются. Они уже привыкли к тому, что в последнее время Лутрель накануне новой акции испытывает потребность делать выговор своим компаньонам, подстрекать их и угрожать им, показывая, что незаменимых людей нет. Его «уан мен шоу» на Лионском вокзале было тому доказательством.

Щеки Лутреля порозовели, глаза блестят. «Он уже хорош», — думает Ноди. Однако алкоголь вместо того, чтобы снижать мыслительную деятельность Лутреля, напротив, обостряет его способности и прибавляет ему дерзости. Чокнутого осеняют гениальные идеи.

— Все, что мы делали до сих пор, было лишь тренировкой для необстрелянных новичков, — твердо продолжает Лутрель. — Я организовал вас и научил технике налета. Полиция пока беспомощна, но не думайте, что это будет продолжаться вечно. Мы должны воспользоваться этой передышкой… Анри, налей мне.

Фефе вновь наполняет рюмку Пьера. Он осмеливается сделать ему замечание:

— Пьер, ты слишком много пьешь.

В ту же секунду Лутрель наотмашь ударяет его по лицу. У него сильная, тренированная рука теннисиста. Верхняя губа Фефе рассечена до крови. С гудящей головой он опускается на стул, приложив руку ко рту. Остальные молчат.

— Промой рану водкой, — советует ему Лутрель, тяжело дыша от ярости. — Итак, на чем я остановился? Ах да… Если у полиции есть информаторы, то у меня они тоже есть, в полиции. Этому методу я научился в гестапо.

Он на минуту погружается в свои мысли, затем продолжает:

— Операцию будем проводить на юге, на Лазурном берегу. В подробности я посвящу вас позднее. Сейчас все по очереди отправляемся в Канны. Встречаемся в следующую субботу в баре «Карлтон». Я выезжаю сначала в Марсель, чтобы обсудить там все детали. Возражений нет?

— Придется вам обойтись без меня, — смущенно говорит Бухезайхе.

Лутрель хмурит брови:

— Почему?

— Мари-Луиза осуществляет экономический контроль за деятельностью королев с улицы Блондель. Полиция изучает сейчас бухгалтерию моей жены.

— Ладно, обойдемся без тебя, — решает Лутрель.

В дверь стучат, и в спальню входит Маринэтта. Заметив Фефе, промокающего платком кровь на губе, она улыбается ему и говорит убежденно:

— Опять сказал какую-нибудь глупость, бедняжка.

Затем, повернувшись к Лутрелю, добавляет с упреком:

— Пьер, уже поздно… Собака в доме одна. Ей пора делать пипи.

Взгляд Лутреля неожиданно смягчается.

— Ты права, — произносит он, — бедное животное. Поехали. Бай, бай, чао, ауф видерзеен!

Прошло пять дней, в течение которых Лутрель не терял времени даром.

Его ждало еще одно разочарование. Он уже собирался покинуть Париж, когда Большой Жо тоже отказался от участия в деле. Аттия позвонил Лутрелю в «Кислицу» и сообщил, что его свалила с ног страшная дизентерия. Он вынужден оставаться в постели по крайней мере четыре дня.

— Последствия депортации, — простонал он. — Ты можешь подождать меня, Пьер?

Лутрель понимал досаду своего друга, но время поджимало.

— Это эпидемия, Жо! Фефе и Дано тоже свалились. Не расстраивайся, до пенсии еще далеко, — утешил он.

Лутрель получил новую информацию. Налет должен быть совершен не позднее первого июля.

5

Лутрелю понадобилось всего несколько часов, чтобы сориентироваться в Марселе. Что касается самого города, порта и окраин, то Лутрель знал их прекрасно. Когда перед войной он бросил лицей «Корнель» в Мансе, то приехал именно в Марсель. Ему было восемнадцать лет, но уже тогда он мечтал стать каидом. Воровская жизнь со своими законами привлекала его. Он понимал, что только эта среда даст ему возможность разбудить дремавшие в нем силы. К сожалению, главари воровского мира в Марселе — Карбоне и Спирито — пренебрежительно отвергали услуги юношей. В ушах Лутреля до сих пор звучит фраза, сказанная ему Спирито с сильным корсиканским акцентом:

— В тебе, безусловно, есть дерзость, малыш, но тебе не хватает здравого смысла. Мышцы и смелость без мозгов приводят к катастрофе. Учись. Покажи, чего ты стоишь. Через несколько лет мы вернемся к этому разговору.