Гангстеры

Накануне мы легли спать очень поздно. Высунув язычок, Марлиза полировала двери, а я подвешивал карнизы для штор. В три часа ночи, измотанные, мы наконец улеглись. Я спал глубоким сном, когда в дверь застучали. Я встал, на ощупь взял брюки со стула, натянул их и, пошатываясь, пошел к двери, в которую продолжали колотить.

— Кто там? — спросил я, зевая.

— Комиссар Восемнадцатого округа, инспектор.

Я открыл дверь и взял в руки протянутое полицейское послание.

— Здесь сплошные коридоры. Я постучал в четыре двери, прежде чем вас нашел, — сказал он ворчливо.

Я закрыл дверь. Если мне не поставят телефон, то соседи скоро линчуют меня. Послание было лаконичным: «Машина заедет ровно в пять часов». Пожав плечами, я нырнул под одеяло к Марлизе, что-то пробурчавшей во сне. Я проспал до половины шестого и был разбужен сильными ударами ног в дверь и зычным криком Дюрье:

— Борниш, вы спите или вы едете?

Я запрыгнул в свои брюки и ботинки, натянул сорочку и пиджак. Выпив стакан воды, кубарем скатился с шестого этажа и сел в служебную машину.

— Коллеги в Мо задержали группу преступников. Мы едем за ними, — сообщил мне Дюрье и задремал.

В полицейском отделении находятся трое задержанных в наручниках, пристыженные и взбешенные оттого, что попались. При нашем появлении в глазах самого маленького из них, марсельца, вспыхивает тревожный огонек. Бригадир с явным удовлетворением рассказывает нам в кабинете комиссара, который еще не пришел, о поимке преступников:

— Было одиннадцать часов вечера. Я и двое охранников совершали обход по улицам Нантей-ле-Мо. Вдруг я вижу машину, стоящую перед входом на чулочную фабрику Вердье. Я соскакиваю с велосипеда и подхожу к «ситроену» с работающим мотором и торчащими ключами. Рядом стоят другой «ситроен» и грузовик с потушенными фарами. Я чувствую неладное и прячусь с моими людьми в тени. И что же мы видим?

— И что же вы видите, бригадир? — спрашивает Дюрье, приподнимая веки.

— Сначала ровным счетом ничего. Затем какие-то люди выходят из фабрики, держа в руках обувные коробки, которые они кидают в грузовик. Процедура повторяется несколько раз. Мы вынимаем пистолеты, выбегаем из тени. Я кричу: «Руки вверх! Полиция!» Трое воров подчиняются.

— А остальные? — вежливо спрашивает Гелтель.

— Они убегают. Мы надеваем наручники на троих мошенников, входим на фабрику, освобождаем связанного сторожа и возвращаемся в комиссариат.

Два часа назад мы вернулись на улицу Бассано. Дюрье нервно расхаживает по кабинету Баньеля. Время от времени он останавливается, меряет взглядом Мариуса Машу, стоящего в наручниках посредине комнаты. Сидя за письменным столом, патрон бесстрастно присутствует на допросе. Идуан присел на край стола и свесил ноги. Гелтель, засучив рукава, ждет приказа, чтобы перейти к прямым действиям.

Опустив голову, Мариус упрямо молчит, несмотря на все проклятия Дюрье. Я чувствую себя очень неуютно и виновато, наблюдая за вышедшим из себя Дюрье, за Гелтелем, судорожно сжимающим и разжимающим кулаки. Меня тошнит от предчувствия предстоящей бойни.

— Итак, — повторяет Дюрье, — ты отказываешься называть своих сообщников?

Машу продолжает разглядывать острые носы своих ботинок. Ни один мускул его лица не вздрагивает. Время от времени он быстро сглатывает слюну, что выдает его тревогу. Допрос продолжается уже больше часа. На смену сладким увещеваниям приходят прямые угрозы. Я чувствую, что мы подходили к моменту, когда слова будут заменены действиями, и мне становится жалко марсельца. Гелтель разделает его под орех. Это первый серьезный допрос, на котором я присутствую.

— Прекрасно, если ты не хочешь говорить, раздевайся! — приказывает Дюрье.

Мариус, очевидно, не понимает. Он поднимает голову и вопросительно смотрит на полицейского.

— Раздевайся, тебе говорят! — ревет Дюрье. — Ты не хочешь говорить одетым! Может быть, раздетым тебе будет легче развязать язык. Я вижу, что хорошего отношения ты не понимаешь. Переходим ко второму акту, а именно к драме!

Он подходит к марсельцу, срывает с него наручники, пиджак и сорочку и бросает их в угол кабинета.

— Брюки, быстро!

Машу расстегивает ремень, спускает брюки, медленно поднимает одну ногу, затем другую и остается в кальсонах.

— Обувь!

Машу разувается.

— Теперь кальсоны! Давай, быстро!

Машу повинуется. Теперь он стоит голый посредине комнаты. На нем остались только серые носки.

Гелтель резко заводит ему руки назад и надевает на них наручники. Лицо пленника искажается от боли.

Гелтель стоит напротив Машу, широко расставив ноги. Он поднимает руку.

— Отставить, — приказывает Баньель, не вставая со своего места. — Секунду, Гелтель. Мариус все обдумал и теперь готов говорить, не так ли? Ваше признание вам зачтется.

Машу растерянно смотрит на него, разжимая губы.

— Я ничего не знаю, мсье. Меня позвали в последний момент… Я слышал только три имени: Фуин, Деде и Ритон. Я ничего больше не знаю.

— Не валяй дурака! — ревет Дюрье. — Знаем мы твою песню: «Я ничего не знаю, мсье». Только со мной это не пройдет, даю слово Дюрье!

Баньель перебивает его, раздосадованный, и снова обращается к Мариусу:

— Значит, вы отказываетесь говорить?

Машу пожимает плечами и отворачивается. Наши взгляды встречаются. Он, конечно, бандит, но его отчаяние волнует меня и заставляет даже сожалеть о том, что я выбрал эту профессию, некоторые ее методы возмущают меня. Я против силовых действий, к которым прибегают в полиции, хотя и понимаю, что в отдельных случаях ничего другого не остается в борьбе против безжалостных и развязных бандитов. Я медленно выхожу из своего угла, подхожу к Машу и пристально смотрю ему в глаза.

— Носки, — просто говорю я.

Дюрье с жалостью смотрит на меня. Гелтель поднимает глаза к потолку. Баньель смотрит на меня с интересом. Машу отводит глаза, не выдерживая моего взгляда. Не повышая тона, я продолжаю блефовать:

— Нам все известно, Мариус! Так что не стоит отрицать. Ваша ошибка состоит в том, что, отправляясь на операцию, вы все надели одни и те же носки!

Еще в машине я заметил, что на троих задержанных были одинаковые носки. Это не могло быть простым совпадением. Я пришел тогда к заключению, что преступники давно знают друг друга и уже совершали вместе ограбления на других фабриках. А в наше время всеобщего дефицита носки столь же редки, как и икра.

Машу сглатывает слюну, облизывает губы. Указательным пальцем я приподнимаю его подбородок.

— Итак?

— Я вам все сейчас объясню, — вздыхает он.

Мариус не крутой парень, а слабый человек, начавший воровать, потому что нужно жить и есть. Он безработный маляр. Он таскается по бистро на улице Сен-Дени, где вербуют рабочую силу. Он готов говорить, но он действительно почти ничего не знает.

— Дело в Мо мне предложил Жильбер Дешан, — объясняет он. — Перед этим мы уже вместе оперировали в Молльене, награбив два грузовика носков.

— Кто этот Дешан? Где его можно найти?

Машу хмурит лоб, колеблется, затем решается:

— Клянусь, я не знаю его адреса. Это бретонец, с которым я встречаюсь на улице Сен-Дени.

— А точнее?

— Он часто бывает в кафе «Пети-Тру» на улице Траси. Его две женщины работают на улице Блондель, у подруги Бухезайхе…

— А кто это?

Мариус кусает губы, качает головой:

— Я не знаю его. Я слышал, что он работал на улице Лористон. Очень опасный тип. По словам Дешана, он часто исчезает. Должно быть, у него есть другие дела.

Машу умолкает. Я чувствую, что он напряжен. Может быть, он знает больше, но не хочет переступать грань, отделяющую сбившегося с правильного пути парня от информатора.

— Как выглядит этот Дешан?

— Невысокий, коренастый, с большим золотым хронометром.

Машу подписывает свои показания. Коллеги поражены моим успехом. Баньель спрашивает с улыбкой: