Страница 7 из 34
Но если бы даже о подготовительных работах к роману ничего не было известно, сам роман в законченном виде мог бы свидетельствовать с полной наглядностью, каким обширным запасом сведений — не только о событиях французской революции, но и о безымянных участниках и просто наблюдателях этих событий — располагал Франс. Тонкое знание революционного быта чувствуется в изображении толпы, присутствует ли она при казни или просто заполняет улицы. Не столь уж существенные, казалось бы, обстоятельства — разговор кумушек в хлебной очереди, реплики присутствующих на судебных заседаниях, уличные выкрики, обед художников в загородном кабачке, варка варенья из айвы, затруднения обывателей в связи с переходом на новый, революционный календарь — придают роману пластичность, реалистическую достоверность, заставляют читателя ощущать себя порою как бы современником давних исторических событий. В искусстве литературной реставрации прошлого новое произведение Франса превзошло даже его роман «Тайс», где повседневная жизнь Александрии начала нашей эры воссоздана с такой же пластичностью, но далеко не с такой же широтой охвата.
Не без некоторых оснований, следовательно, в «Иллюстрированной истории французской литературы» Бедье и Азара книга «Боги жаждут» названа «восхитительным историческим романом». Но стоит вдуматься в этот роман, и станет ясно, что таким определением никак нельзя ограничиться. Если, в самом деле, восхитительны здесь своей живостью, характерностью, психологической и бытовой достоверностью имеющиеся в романе сцены и сценки прошлого, то весь роман в целом — произведение глубоко трагическое, что резко отделяет его от предшествующих книг Франса. Эпитет «восхитительный» к нему так же неприменим, как неприменим он к «Царю Эдипу» или «Гамлету». Судьба якобинца Эвариста Гамлена, составляющая сюжетную основу романа, освещена трагическим заревом. В предшествующих книгах Франса прославленный иронический стиль писателя приобретал все более и более мрачный характер, достигший своего апогея в гротескных образах «Острова пингвинов». В романе «Боги жаждут» ирония почти не находит себе места и лишь приглушенно, к тому же очень грустно, звучит в нескольких эпизодах.
Трагическое начало в судьбе и в личности Гамлена подчеркивает сам автор. Через весь роман своеобразным лейтмотивом проходит сопоставление Гамлена с Орестом — героем трагедии Еврипида. Характерно, что темой для своей картины художник Гамлен выбирает одну из сцен трагедии «Орест». Он сам разъясняет свой замысел в разговоре с гражданкой Рошмор, вспоминая, как вдохновила его та сцена из Еврипидовой трагедии, где молодая Электра отирает пену у рта своего несчастного брата, убирает волосы с его лба и просит выслушать ее, пока фурии его не терзают.
Франс не раз на протяжении романа указывает, что «Орест» — лучшая картина Гамлена, сам художник высказывает мысль, что если бы он закончил «Ореста», то это было бы, вероятно, наиболее удачное из его произведений. И писатель дает понять, что Орест и Гамлен связаны друг с другом не только потому, что Гамлен — создатель картины. В самом влечении художника к теме Ореста проявляется как бы чувство внутреннего родства с трагическим героем древности, и чтобы это внутреннее родство ощущалось читателем еще яснее, в романе говорится даже о внешнем сходстве Эвариста и Ореста: «Голова Ореста была трагически прекрасна, и в ней нетрудно было уловить сходство с лицом художника». То же сходство замечает — но только не с состраданием, а со злобой — сестра Гамлена, возненавидевшая его революционную непримиримость. Улавливает сходство и Луиза Рошмор:
«— А Орест похож на вас, гражданин Гамлен.
— Вы находите? — с мрачной улыбкой заметил художник».
Одна из многозначительных сцен, раскрывающих отношение параллели Эварист — Орест ко всему замыслу романа, происходит в комнате Элоди, возлюбленной Гамлена. В этой сцене не только воспроизводится ситуация, заимствованная художником из Еврипида, не только упоминаются Эвмениды, виденные Гамленом во сне, спутанные пряди волос, падающие ему на глаза, и т. п., — но сцена сопровождается размышлениями Эвариста, в которых он старается отстранить от себя зловещий смысл сопоставления с Орестом:
«И все-таки, — думал он, — я не убийца своей матери. Напротив, именно движимый сыновней любовью, я проливал нечистую кровь врагов моей родины».
Трагедия Гамлена — это, в трактовке Франса, трагедия якобинства. Роман воспроизводит очень короткий, но самый трагический период революции XVIII века — период якобинской диктатуры. Он был, как известно, ознаменован для нее большими победами, и внешними — над армиями интервентов, и внутренними — над контрреволюционерами, защитниками феодализма. Он, особенно к концу своему, был ознаменован также и поражениями якобинцев — постепенной утратой живых связей с народными массами, утратой революционно-демократической принципиальности в разрешении аграрной проблемы, в борьбе с голодом, с разрухой, с новыми видами эксплуатации и т. п.
Франс в своей книге отражает многие роковые противоречия деятельности Конвента, но вместе с тем полон уважения к его якобинским вождям. Марат и Робеспьер не занимают в романе центрального места, но нельзя назвать эти образы ни второстепенными, ни эпизодическими, потому что они величественны, как величественны бывают изображения на медалях. Франс понимал все значение революционных целей якобинцев, однако не мог примириться с якобинским террором, — отсюда и замысел его книги. Отсюда и трагический ее характер. Ведь роман был для автора не только историческим произведением: обращение к истории французской революции подсказано было Франсу все нарастающей тревогой за судьбы современного ему человечества. Показав в «Острове пингвинов», какой бессмысленной жестокостью было бы анархическое уничтожение всего цивилизованного мира, Франс в своих поисках социальной правды обратился мыслью к революции, к революционному преобразованию общества. Исторический роман «Боги жаждут» — в то же время роман философский, и хотя на первый взгляд он очень отличается от «Острова пингвинов» художественной манерой изображения жизни, но всей сутью своей вплотную примыкает к нему.
Франсовский стиль еще до создания романа «Боги жаждут» постепенно утрачивал присущие ему поначалу холодноватость и спокойствие; теперь больше, чем когда-либо, в стиле этом чувствуется эмоциональность, даже страстность, — особенно на страницах, непосредственно посвященных Гамлену. Это связано и с психологической стороной повествования. Психологическое мастерство Франса находило прежде довольно ограниченное применение: он великолепно изображал духовный мир своих любимцев — ученых, книголюбов и т. п. Теперь, в романе «Боги жаждут», Франс раскрывает перед читателем душу революционера, якобинца, На своего Гамлена писатель смотрит не со стороны. Он вникает в его внутреннюю жизнь, отмеченную страстной мечтой о счастье человечества — и яростью борьбы за это счастье; верой в свое революционное дело — и отчаянием при гибели своих кумиров Марата и Робеспьера; природной добротой, готовностью помочь страдающему человеку — и озлобленностью фанатика. Благородство, бескорыстие, даже нежность Гамлена постоянно упоминаются и изображаются в романе. В воспоминаниях старушки матери возникает детство героя, когда маленький Эварист подвергался даже родительским наказаниям за свою чрезмерную доброту. Да и взрослый Гамлен не утрачивает этих свойств, — так, простояв долгие, утомительные часы в хлебной очереди, он, не раздумывая, отдает свой скудный паек исхудалой женщине с ребенком. В неизданных набросках к роману Гамлен носит другую фамилию — Клеман, что по-французски буквально означает «милосердный», и другое имя — Жозеф, то есть Иосиф, имя, вызывавшее у читателей ассоциации с Иосифом Прекрасным, изображенным в Библии как воплощение душевной чистоты. В окончательном тексте Франс отказался от характеристики героя при помощи значащего имени, вероятно, из соображений художественных (то, что уместно было в «Острове пингвинов», показалось бы слишком прямолинейным для всего стиля нового романа). Однако это неосуществленное намерение еще более подтверждает, какое значение в замысле книги имеет доброта героя, его благородство, чистота его революционных намерений. Изображая революционную деятельность Гамлена, особенно в качестве присяжного судьи Трибунала, Франс от главы к главе все больше подчеркивает проявляющиеся в ней противоречия. Сам Гамлен сознает, что он поставил себя вне жизни, вне человечества, ожесточился не только против заговорщиков, против опасных и сильных врагов, но и против всякого, кто лишь покажется ему подозрительным. В парижской толпе, некогда осыпавшей бранью и проклятиями тех, кого Гамлен посылал на гильотину, теперь сам непреклонный судья вызывает ужас и отвращение, — народ устал от террора. Да и для Гамлена вся его жизнь стала кровавым кошмаром, не позволяющим ему наслаждаться никакими человеческими радостями; он сам говорит об этом в прощальной беседе со своей возлюбленной.